Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Здесь нет возможности привести все страдания и тяжкие испытания, выпадавшие на долю русских офицеров, которыми щедро делится с нами безымянный автор, хотелось бы только процитировать его горькое резюме: «Вообще служба офицера ничем не гарантирована и зависит от начальника. Вместо того, чтобы развивать в офицере самолюбие, начальник, за редкими исключениями, старается убить в офицере всякое человеческое достоинство».[396]
Вот такому, замученному службой и лишенному человеческого достоинства, командиру солдаты должны были оказывать чинопочитание, выполнять его приказы и распоряжения, «чтить и носить на руках» как отца родного. Оказывать чинопочитание не только как офицеру, начальнику, но и как представителю другого, более высокого сословия.
Эта сословность проявлялась прежде всего в праве, которое принадлежало всем офицерам над всеми солдатами не только на службе, но и вне строя, вне службы. Так, ст. 51 дисциплинарного устава возлагала на офицеров обязанность: «За нарушение младшим, в присутствии старшего, общего порядка военной службы и дисциплины или общественного порядка в публичном месте, благочиния и неотдание чести, старший не только вправе, но обязан сделать младшему напоминание и может его, за исключением лиц, показанных в ст. 36, арестовать».[397]
В XIX веке слово «благочиние» обозначало не только приличие, но и общественный порядок, общественную безопасность, обеспечение которой входило в сферу деятельности полицейских органов.[398] Право офицера подвергать аресту нижних чинов вне службы и за нарушение общественного порядка в публичных местах свидетельствует о высокой степени его социальной стоимости, об особом полицейском праве, которым наделило его государство. Похожим правом до реформы 1861 года обладали и помещики в своих поместьях.
В 1848 г. обращаясь к депутации петербургских дворян, Николай I, в частности, сказал: «У меня полиции нет, я ее не люблю: вы моя полиция».[399] И это не метафора. Помещики действительно имели законное право выполнять полицейские функции, между прочим, в дополнение к судебным. Фактически они были диктаторами, нередко превращаясь и в деспотов. Это было не трудно, потому что они могли вести дознание, в том числе «с пристрастием», могли исполнять наказание, например, пороть своих крепостных, могли подвергать их аресту до семи суток «за всякое упорное неповиновение» или отправлять в Сибирь. И все это на основании нормы закона гласившей, «крепостные люди обоего пола и всякого возраста обязаны владельцу своему беспрекословным повиновением во всем том, что не противно закону».[400]
Такое же требование беспрекословного повиновения мы находим и в «Уставе дисциплинарном», ст. 1 – воинская дисциплина «обязывает точно и беспрекословно исполнять приказания начальства».[401] При этом исполнять приказания начальника солдат должен был и тогда, когда оно выходило за пределы службы!
В п. 9 Разъяснений к «Воинскому уставу о наказаниях» говорилось: «Подчиненный обязан исполнять приказание начальника, хотя бы, по мнению его, данное приказание не заключало в себе интересов службы, а клонилось к нарушению приобретенных службою прав и преимуществ подчиненного».[402] Эта норма приближала правовое положение солдата к положению крепостного крестьянина, а офицера – к положению помещика, настоящего барина. В обоих случаях мы видим одно и то же право, хотя оно разнесено во времени и принадлежит формально разным сферам юриспруденции – гражданской и военной, и разным социальным акторам.
Беспрекословное повиновение в армии еще можно понять, но как понять его в гражданской жизни, в быту, в деревне? Очень просто: беспрекословно значит не рассуждая, «хотя бы для этого требовалось жертвовать своею жизнью»:[403] так гласил «Воинский Катехизис», изданный в 1890 году в Одессе в помощь молодым и необразованным солдатам. «Не рассуждая» должны были повиноваться помещикам и крепостные крестьяне. Не трудно заметить, что корни «беспрекословного повиновения» уходят в право, которое было распространено среди крестьян Уложением 1649 года, окончательно и беспрекословно запретившим их уход от «плохого» помещика к «хорошему».
Получается, что в дисциплинарно-правовом отношении крепостные крестьяне были приравнены к солдатам регулярной армии, а солдаты пунктом 9 Разъяснений к «Воинскому уставу о наказаниях» – к крепостным крестьянам. Тогда понятно, почему вдруг в первые дни Февраля солдаты заговорили об отмене крепостного права тем, что они «вышли на улицу».
Не приходится удивляться и тому, что нищие и озлобленные безысходностью службы отцы-командиры были не только офицерами, но и полицейскими надзирателями, такими же, как и помещики при крепостном праве. Тогда становится понятно, что люди, находившиеся в состоянии бесправия, почти равного состоянию какого-нибудь каторжанина, вряд ли могли испытывать сыновние чувства к своим отцам-надзирателям – командирам или помещикам.
Мы говорим в целом о системе, в ней наверняка были и исключения, наверняка были и хорошие, добрые офицеры и помещики, которые не пользовались своими привилегированными правами или пользовались ими щадяще. Но это не значит, что таких прав у них не было.
К тому же наверняка были и многочисленные злоупотребления, мордобой, о котором вспоминали восставшие солдаты в феврале 1917 года, или отмененная законом порка. Один солдат в письме с фронта как-то жаловался: «Стали пороть солдат розгами за самый мельчайший проступок, например, за самовольную отлучку из части на несколько часов, а иногда просто пороли для того, чтобы розгами поднять воинский дух».[404] Есть свидетельства, что легендарный генерал А. А. Брусилов порол солдат-фронтовиков за неотдание чести, будучи командующим 8-й армии Юго-Западного фронта.[405]
Наградив офицеров полицейским правом, похожим на право барина, система фактически включила их в состав высшего сословия, независимо от того, были они дворянами или нет, независимо от того, были они бедны или богаты. Наследственность как один из внешних признаков сословности присутствует здесь не в чистом виде, как, например, у помещиков или крестьян, а отчасти, поскольку дети офицеров не всегда продолжали дело своих отцов, да и не обязаны были этого делать. Но в тоже время другого выбора у них часто не было. Чтобы получить среднее или высшее образование, нужны были значительные средства. Поэтому дети офицеров обычно шли в военные училища на казенный кошт, продолжая военную династию, и тем самым военная служба превращалась в их вынужденно наследуемое сословное право.
Высшее сословие, обладая в целом привилегированными правами, тем не менее, не было свободно от противоречий иерархической структуры, вызванных главным образом различием в материальном положении социальных слоев внутри сословия. Некоторые современники видели в этом результат реформ Петра I, и даже называли бедных дворян «дворянским пролетариатом».[406] Тем не менее, поскольку офицеры фактически, по службе, входили в состав высшего сословия, им были предоставлены его права.
Право как бы сдавалось в аренду тем, кому оно не принадлежало по рождению. На службе офицеры-«пролетарии» и офицеры-аристократы становились «участниками» высшего сословия в силу выполнения служебных обязанностей, за которыми законом были закреплены привилегированные права. Они, конечно, хранили честь мундира, но мы же понимаем, что по своей социальной сути, в душе, «пролетарии» и аристократы принадлежали разным социальным классам, их разделяла пропасть. Объединяли же их только служебные права, близкие правам высшего сословия. Поэтому в армии служебные права, сливаясь с сословными, принадлежали как бы уже не отдельной личности, тому или иному офицеру, а должности, служебному месту.
В данном случае можно сказать, что привилегированные права стали функцией места или даже функцией офицерского звания. Это наводит на мысль об их схожести с военной круговой порукой, о которой мы говорили выше. Она складывается из бинарной ответственности и функции места – Об+Фм=КрПв.
Однако можно заметить, что ответственность офицеров отличалась от ответственности бойцов хотя бы тем, что все офицеры были участниками служебной иерархии – по отношении друг к другу они были и начальниками, и подчиненными, «все рабы и все деспоты».
Но по отношению к солдатам они были только начальниками, а значит – только деспотами. Как гласил «Устав о наказаниях», «по отношению к нижним чинам начальниками признаются: а) все офицеры русской армии и флота, состоящие в действительной службе, а равно числящиеся в запасе, но последние – если они в военной форме».[407] Именно это обстоятельство как бы отгораживало офицеров от нижних чинов и в дополнение к закону еще больше укрепляло сословное неравенство, сословное право в армии. Обратной стороной этого права, полагаем, было его отсутствие у нижних чинов, выражением чего было чинопочитание, за нарушение которого они несли строгую ответственность.
