Валентин Карасев - Коррупция как механизм социальной деградации
Преступность – это не механическое множество, а целостная совокупность, система преступлений. Она имеет определенные системные свойства, т. е. устойчивые взаимозависимости преступлений внутри целостности и между ней и другими социальными явлениями. Причем ее элементы – отдельные преступления и их виды, группы – находятся в определенных статистически измеряемых взаимозависимостях и взаимодействиях. Закономерности преступности как социально-правового явления выделяются при анализе ее как целостности.[59]
На современном этапе, под влиянием глобального распространения западной системы ценностей, в числе прочих и в сфере научного знания появились иные прочтения определения сущности предмета криминологического анализа. К современным концепциям можно отнести теорию рационального выбора и рутинной деятельности, концепции жизненной среды и жизненного стиля, теорию контроля Готфредсона и Хирши, неоклассицизм и неоконсерватизм, теорию «разбитых окон» Келлинга и Вильсона; к ранее использованным конфликтным линиям – конфликтам между леволиберальной и правоконсервативной криминологией, позициям детерминизма и волюнтаризма – добавляются новые, связанные с противопоставлением ситуативных и структурно-личностных факторов преступной активности,[60] развитием административной и карательно-экспрессивной криминал-политики, криминологии, «обыденно-массовой» и «бестиально-сенсационной преступности»[61] и т. д.
По-своему определяют понятие преступности представители «критической криминологии». Опираясь на социологию Э. Дюркгейма,[62] они сформулировали основной вопрос предмета криминологии: «…следует ли сводить преступность как социальный феномен к совокупности (системе) совершаемых в обществе преступлений (традиционная криминология), или же она представляет собой нечто иное (критическая криминология)».[63]
В рамках ответа на сформулированный вопрос ряд исследователей подготовили собственные варианты ответов. К представителям критического направления в криминологии можно с той или иной степенью отнести Я. И. Гилинского, С. М. Иншакова, Б. Д. Овчинникова, Э. Раска, Г. М. Резника, Л. И. Спиридонова, А. Н. Трайнина, В. С. Харламова и др.[64] В их работах о преступности говорится, что это «отклоняющееся поведение, достигшее общественной опасности»,[65] «относительно распространенное (массовое), статистически устойчивое социальное явление, разновидность (одна из форм) девиантности, достигшей степени общественной опасности, определяемой законодателем в уголовном законе»,[66] «не только совокупность единичных общественно опасных деяний, а социальный процесс, подчиненный общим закономерностям развития социальных явлений»,[67] «совокупность не отдельных преступлений, а средних величин, демонстрирующих… устойчивость при стабильности общественной системы»,[68] «процесс совершаемости преступлений»,[69] «состояние общества, характеризующееся определенными противоречиями в развитии своих составных частей».[70]
Такая направленность характерна для всего критического направления, однако и в его собственной среде мнения относительно статуса криминологии и преступности значительно дифференцированы. Так, согласно В. А. Бачинину, преступление – «одна из наиболее опасных форм деструктивного активизма индивидов и групп, вносящая грубый дисбаланс в ситуации колеблющегося, неустойчивого равновесия, на которых держится цивилизация».[71] Имея общую деструктивную направленность, преступность выполняет несколько социальных функций внутри цивилизационной системы.
Первая функция отражает возможности преступления в реализации отдельными личностями своих трансгрессивных наклонностей. Вторая функция характеризует способность преступности испытывать прочность и надежность нормативно-ценностных структур цивилизации, заставлять ее постоянно заниматься укреплением своих оснований, поддерживать в состоянии готовности средства сдерживания и блокирования деструктивного напора криминальной среды. Третья функция маркирует недолжные, девиантные линии вероятностного развития цивилизации. Культура рекомендует индивидам через институты социализации и воспитания, системы религии, нравственности и права избирать среди множества вариантов разнообразной социальной деятельности в первую очередь должные и выбраковывать остальные формы деятельности. Но для подобной выбраковки необходима достоверная информация о злокачественности отвергаемых форм деятельности, и в этом смысле преступность помогает ее обозначить. Она обнаруживает нежелательные и вместе с тем реальные возможности трансформаций, скрытые в самой сути цивилизации. Фигура преступника олицетворяет ложные и трагические пути разрешения существующих противоречий социально-исторического процесса.[72]
С позиции В. Гольберта, «преступным может быть признано лишь то, что определяется в качестве такового в конкретном пространственно-временном и социокультурном контексте. Не исключено параллельное сосуществование и коллизия противоположных взглядов на то, что преступно, а что – нет, и преступно ли или нет то или иное преступное деяние… Однако криминология не стремится встать на позицию древнегреческого законодателя либо средневекового инквизитора – в том-то и состоит фокус, что она должна иметь свои собственные позиции и логику, если уж претендует на статус зрелой науки. Она не определяет, что должно считаться преступным, а с высоты второго порядка наблюдает за тем, как это делают другие; какими мотивами, логикой и критериями они при этом руководствуются, как добиваются общественного признания своих определений… Криминологии не следует рассматривать качество преступности в столь уж неразрывной связи с качествами моральной упречности и общественной опасности. Преступное, т. е. то, что определяется в качестве преступного, не обязательно является общественно опасным… Преступным оказывается не только и не столько то, что представляет объективную опасность для общества с формально-догматической точки зрения, несущей в себе амбиции на осознание и представление объективных интересов всего общества, а скорее то, что представляется опасным для политических и экономических элит с точки зрения их групповых и классовых интересов».[73]
В границах дефиниций позитивного права определяет свое отношение к преступности Е. И. Кайржанов: «На наш взгляд, преступность – не свойство общества, а приобретенное на известной ступени его развития, присущее, может быть, для определенного этапа или этапов явление общественного характера, или, как уже не раз утверждалось, общественное явление»;[74] «…признание преступности в качестве естественного свойства человеческого общества способно породить безысходность людей, государства и общества… Вся теория, в том числе наука криминологии, придумана и предназначена в конечном итоге для предупреждения преступлений. Человечество хочет если не уничтожить, то хотя бы уменьшить количество преступлений. И это естественное стремление».[75]
Изложенное убедительно свидетельствует о том, что современный мир во всех своих проявлениях в действительности находится в процессе глобальных перемен и что в числе их субъективных следствий имеет место сдвиг в системе традиционных для последнего времени научных воззрений. Инновационный рывок в естествознании, сопровождающийся многократно усиливающимися возможностями коммуникаций, в том числе посредством расширения зоны действия информационного киберпространства, с неизбежностью породил лавинообразный процесс взаимопроникновения в единый объект исследования предметно-аспектных, методологических и теоретических моделей различных отраслей знания. И, напротив, зачастую субъективная модальность исследовательской позиции искусственно расчленяет единое тело объекта познания на виртуальные поля собственного предметного конструирования.
Таким образом, в целом естественное явление системных изменений в отражении системных перемен реальности, выражающееся в корреляционном процессе интеграции и разделения функций различных эвристических сфер науки, в современных условиях приобретает искусственную, нередко виртуальную, но в любом случае дисфункциональную форму наукообразности, лишенную объективного содержания с предметом исследования. Реальный объект замещается исследователем посредством формирования виртуального предмета (аспекта, не имеющего места быть свойством или стороной данного объекта) на субъективную модель, отражающую не сторону действительности, а внутренний строй спекулятивного авторского мышления.
Положение осложняется попытками использовать методологический инструментарий смежных, и не только, отраслей науки. Особенно это заметно в системе социального знания и не в последнюю очередь – в теоретических отраслях правоведения. Сам по себе, по содержанию и логике архитектоники научного развития, данный процесс также естествен, если в его основании располагаются два методологически важных принципа: 1) принцип Оккама, в этом случае означающий, что нет необходимости применять иные методы, если решению проблемы адекватны уже существующие, и 2) принцип применения методологии посторонних отраслей в целях изучения собственного объекта, который возможен только при наличии необходимого и достаточного уровня владения теми знаниями, в параметрах предмета которых заключается применяемая новая методология. В первом случае имеет место объективная детерминанта процесса познания; во втором – ее субъективная составляющая. Однако обе они суть закономерности познания, их нарушение приводит к негативным следствиям изучения реальности и отсюда – к деформированным методам и механизмам отношения человека с окружающим его миром природы и социальным миром. С учетом того, что изучаемые объекты и процессы имеют тенденцию к глобализации своих параметров и взаимодействий, и того, что прошлое столетие стало началом потенциально возможного процесса сознательно управляемой социальной жизни, погрешности в методе научного знания могут обойтись человечеству очень дорого.
