Евгений Елизаров - Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре
Вместе с тем разрыв с родом, с его старшим поколением рождает новую проблему.
Межпоколенная коммуникация – это прежде всего знаковая система, и, как всякая знаковая система, она подчиняется единым законам своего строения и своего функционирования. Никакая даже самая упорядоченная последовательность даже самых контрастных сигналов (если, конечно, речь не идет о тех, что замыкают безусловнорефлекторную цепь) не может сказать ничего, где они нарушаются. В качестве примера, способного иллюстрировать это положение, можно привести сигнал, посланный на неизвестном нам языке.
Знание его алфавита не способно сказать ничего определенного, если нет представления о более высоком уровне лексикона, то есть о словах и их значениях. Правда, уже они дают какие-то фрагменты информации, но, разумеется, их недостаточно для понимания целостного смысла послания. Совокупность даже известных лексических единиц не всегда дает возможность понять (или построить) осмысленную фразу, иллюстрацией чему могут служить идиоматические выражения, значение которых не является суммой значений составляющих их слов. Но и относительно простая фраза остается лишенной содержания, если отсутствует представление об общепринятых (в среде носителей этого языка) вещах, условностях, верованиях, предрассудках, словом, обо всем том, что определяется собирательным понятием культуры (или ее специфического сегмента).
Впрочем, и построенная по всем правилам целостная знаковая система – ничто, где еще не сложились известные поведенческие стереотипы. «Слово» обретает значение только там, где имеется возможность обратить его в «дело» («Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?»)[543], а последнее – в «вещь», без этого оно остается мертвым звуком или такой же мертвой графической формой. Меж тем первичным агентом и долгое время единственной средой межпоколенной коммуникации являлась семья; только строй ее жизни был способен выработать поведенческие модели, которым надлежало наполнять собою без них пустые вместилища знаковых форм. Отсюда следует, что целостность семьи имеет большое значение. Только целостная семья способна сформировать максимально широкий спектр поведенческих моделей, способствовать бесконфликтной социализации новых поколений. Лишь полная семья способна обеспечить нормальное физическое, психическое, социальное, эмоциональное и нравственное их развитие.
Такая семья обязана объединять как минимум три поколения. Здесь уже приводилось суждение Киплинга на этот счет, и нет оснований спорить с ним. Во многом слепая, рождаемая одним чувством, материнская любовь, равно как идущая от абстрактной рассудочности отцовская строгость, нередко способны нанести вред ребенку. Впервые сталкивающиеся с воспитанием маленького человека, и мать и отец неизбежно совершают много ошибок. Никакое абстрактное знание не способно избавить от них, лишь «опыт, сын ошибок трудных» способен исправить, а во многих случаях и предотвратить их следствия. В свою очередь, опыт – это достояние старших поколений, а значит, дед и бабка столь же необходимы для ребенка, сколь отец и мать. Только там, где любовь и строгость соединяются с житейской мудростью и многое испытавшим сердцем, формирование входящего в мир человека может стать гармоничным. Между тем каналы коммуникации, образуемые современной семьей, в которой первое и третье поколения изолируются друг от друга, в принципе неполны, отсюда и формирование человека – ущербно.
Изоляция поколений ведет к тому, что воспитание новых становится еще более зависимым от сертифицированных посредников в коммуникации между индивидом и социумом. А это значит, что распадается связь не только между дедами и внуками, но и между отцами и детьми.
К тому же в результате такой изоляции значительная часть накопленного опыта умирает, и это также не может не сказаться на общем развитии человека и социума. С одной стороны, оно ускоряется и диверсифицируется, поскольку исчезают какие-то родовые ограничения, предпочтения и фобии, с другой – деформируется, ибо снижается эффективность охранительной роли патриархального «дома». В свою очередь, незавершенность, неполнота психического, эмоционального, нравственного развития ребенка способна резко усугубить следствия. Входящему в самостоятельную жизнь человеку становится труднее найти контакт с другими, возрастает разрыв между собственными и чужими оценками социальных явлений, пониманием единых ценностей. В свою очередь, накопление проблем не может не влиять на сплоченность социума, бесконфликтность его развития. Многие отклонения в развитии отдельно взятой личности регулировались действием внутриродовых механизмов – их утрате достойная замена на более высоком уровне находится не всегда, поэтому, аккумулируясь в едином организме социума, они не могут не лихорадить его время от времени.
Европейская семья современного типа обостряет проблемы социализации и воспитания еще и тем, что порождает совершенно новый тип сиротства. Напомним, что на протяжении тысячелетий оно считалось по отцу, в современных же условиях начинает отсчитываться от матери. Причины этого переворота лежат, с одной стороны, в том, что отец уже не передает своему наследнику ни тайну родового занятия, ни собственный статус, с другой – в резком изменении положения женщины в социуме и в семейном строительстве. (Об изменении роли в семейном строительстве мы еще будем говорить.)
Как уже было показано, социум всегда брал на себя заботу о вдовах и сиротах. Традиция защиты складывалась не одно тысячелетие, и прочно входила в аксиоматическое ядро общего менталитета любого этноса. Разумеется, утрата отца семейства не могла компенсироваться в полной мере, но все же известные механизмы и обязывающие к призрению культурные нормы существовали. К слову, широко распространенная в средние века практика передачи ребенка на воспитание в чужую семью, кроме прочего, о чем уже говорилось выше, служила элементом подобной защиты. Таким образом, с потерей отца ребенок не оставался брошенным. Вместе с тем, необходимо заметить, что социум был практически равнодушен к утрате матери; источники права, памятники письменности гораздо менее красноречивы к этой стороне вопроса. А значит, нет оснований утверждать, что забота социума была достаточной.
Произошедшая перемена меняет не только систему взглядов на феномен сиротства. Так и не найдя достойной замены матери, современное общество утратило механизмы и (что гораздо более опасно) культурные нормы, обязывающие компенсировать потерю отца. Уточним: речь идет не о материальной помощи (оно, пусть и неполное, распространено достаточно широко), но о компенсации его роли в социализации и воспитании.
Сегодня в общественном сознании господствует представление о том, что потеря отца не является трагедией, во всяком случае, она не ломает жизнь ребенка, – гораздо страшнее для него потеря матери. В какой-то мере это справедливо, во всяком случае, по отношению к младенцу. Но, во-первых, становление человека не кончается обрядом первой стрижки, во-вторых, пространство его жизни не ограничивается радиусом, оставляющим возможность спрятаться за материнскую юбку. Однако сегодня ни то, ни другое обстоятельство не рассматриваются как критические, согласным мнением большинства признается, что современная женщина способна самостоятельно дать воспитание своему ребенку. К слову (и это также необходимо отметить как радикальное изменение собирательного менталитета), выражение: «своему ребенку», во всяком случае, в применении к замужней женщине, – это тоже «новояз», раньше оно никогда не имело хождения, и даже если встречалось, то только в очень ограничительном значении. То же касается и выражения «моя семья», – практически до XX столетия такие слова мог произнести только мужчина. Причем далеко на каждый, ибо для любого, кто не являлся главой «дома», они составляли предмет пусть и неявной, но от того не менее строгой табуации. Только в самое последнее время право построения «своей семьи» стало восприниматься как нечто естественное, данное нам от природы.
Сегодня женщина пользуется теми же правами, что и мужчина, она образованна, экономически независима, нередко более успешна, и это представляется вполне достаточным для полноценного введения ребенка в социум. Не в последнюю очередь, именно такой взгляд на вещи способствует тому, что она гораздо легче, чем раньше, идет на развод с мужем.
И все же рассчитывать на полноценную социализацию неполной материнской семьей нельзя. Это объясняется многими факторами.
Любовь матери безусловна, ничто не в состоянии отменить эту особенность ее психики, ребенок любим ею уже потому, что он существует. Самый факт его появления на свет – высшая ценность для женщины, и обретение этой ценности пробуждает врожденные инстинкты, рождает материнское чувство. Напротив, чувство отца не приходит с рождением младенца. Его формирование требует времени; в сущности, так же, как только со временем, встречное чувство приходит и к ребенку. В отличие от материнского, его отношение носит условный характер, отцовская любовь рождается там, где ребенок начинает отвечать ожиданиям родителя, всем своим поведением он принимает главное, что есть у отца – его ценности. Именно это сближает, роднит обоих. Особенно важно то обстоятельство, что эти ценности принимаются ребенком некритически, как некие абсолюты, и это тоже крепит их близость: «Мы с тобою одной крови» – вот что значит такое согласие для обоих.
