прот. Лев Лебедев - Москва патриаршая
Смешное в «аргументах» царя через сорок лет, при Петре I, сыне Алексея Михайловича, превратилось в трагическое. Императорская власть не только отказалась от духовного совета с Церковью, но и попыталась узурпировать управление церковными делами, упразднила патриаршество, провела ряд таких преобразований в образе жизни и мысли высших сословий, что возник глубочайший раскол всего русского общества, раскол между православным народом и оторвавшейся от веры интеллигенцией, и расколом этим во многом определились дальнейшие судьбы нашей Родины.
В этой связи уместно вспомнить, что когда происходило восстановление патриаршества в России на Поместном соборе Русской Православной Церкви в 1918 году, члены Собора совершили паломничество в Новый Иерусалим патриарха Никона...
С иконографическим значением Нового Иерусалима под Москвой тесно связана и великая экклезиологическая идея, заложенная в его замысле. Вспомним, что по единодушному мнению патриархов и иных представителей Восточных церквей Русская церковь является «ковчегом спасения», как выразился иерусалимский патриарх Нектарий, для всего православного мира, его духовным центром, единственным островом православия среди волн чуждых стихий, окружающих его. О русском благочестии еще преподобный Иосиф Волоцкий сказал, что Россия «благочестием всех одоле», и это было общим мнением как самих русских, так и православных из стран Востока. Высота духовной жизни Руси как раз и сказывалась, в особенности, в том, что Русь давно стремилась устроить свою землю во образ горнего мира, Царства Небесного! Вот почему, в частности, она называлась и называется Святой Русью (сравнить: Святая земля - Палестина).
Вспомним теперь, как мы отмечали, говоря об облике русского монастыря, что он являл образ «града Небесного» в более полном и чистом виде, чем город мирской. Церковь есть «Царство не от мира сего» (Ин. 18, 36). Тогда, если Церковь Христова вообще есть остров спасения среди «житейского моря, воздвигаемого напастей бурею», Русская церковь - остров спасения для всего мирового православия, то в ней самой, в свою очередь, остров спасения - монашество, в котором предельно законченной формы достигает общенародное тяготение к подвигу о сближении со Христом и стяжании «Царства Божия», а символическим, иконным центром монашества, по замыслу Никона, должен стать Новый Иерусалим как образ «новой земли», которая достигается подвигом благочестия на спасительном острове Церкви. Нельзя не признать, что такое положение Нового Иерусалима оказывается даже более «центральным», чем если бы он был расположен в Москве как отдельный храм (в духе проекта Бориса Годунова), ибо в этом случае он оказался бы вне монашеского «острова», среди суетной стихии мира сего.
«Вынесенный» из Москвы Новый Иерусалим означал, что образом Царства Божия, Царства Небесного является в России Церковь Христова, в которой это Царство уже предвосхищается и предначинается в духовном подвижничестве «по правилам святых апостол и святых отец», как любил выражаться Никон.
Однако на самом деле подмосковный Новый Иерусалим ничего не «выносил» и ничего не отнимал от Москвы с ее знамениями Небесного града; он лишь являл то же самое, но в наиболее иконографически верной, законченной, предельно откровенной форме. И создан он был хотя и для всей России и даже для всего мира, но прежде всего - для Москвы. Сюда должны были приезжать (и приезжали) и цари, и именитые люди, и иностранные гости и простой люд московский. Недаром Новый Иерусалим находится от Москвы примерно на таком же расстоянии, что и Троице-Сергиева лавра, даже немного ближе. О Троице- Сергиевой обители у Павла Алеппского есть интересное замечание. «Посещение этого монастыря, - пишет он, - заступает у них (русских. - Авт.) место паломничества в Иерусалим, ко храму Воскресения и ко всем тамошним святыням»655. Действительно, паломничество в любую святую обитель - это всегда в определенном смысле паломничество в святую землю. Тем паче так должно было восприниматься посещение «подмосковной Палестины», откровенно устроенной по подобию Святой земли. Подмосковный Новый Иерусалим должен был тоже копироваться, тиражироваться, как любая икона, что вытекало и из иконографических взглядов самого патриарха Никона. И в самом деле, при нем митрополит Казанский начал созидать под Казанью подобный же «Новый Иерусалим», по образцу подмосковного. Ему тоже не удалось завершить замысел, однако монастырь с названием «Новый Иерусалим» действовал под Казанью вплоть до 20-х годов нашего века, а само это название сохранилось и по сей день. Можно не сомневаться в том, что если бы царь не восстал против патриарха, если бы Никон и его замысел не были осуждены, то на Русской земле возникло бы немало «Новых Иерусалимов», имеющих отправной точкой то, что созидал святейший Никон. Ибо замысел Никона являлся лишь кристаллическим выражением и вершиной развития тех идей отображения горнего мира на Русской земле, которые возникли в Русской церкви со времен крещения Руси... Они глубоко соответствовали той особой устремленности православного русского народа к горнему миру, которую отмечают все исследователи русской духовности и русского национального характера656. Созданием и распространением в России архитектурно-пространственных икон «Нового Иерусалима» не отнималось бы ничего от подмосковного центра патриарха Никона точно так же, как и этот центр ничего не отнимал у Москвы.
Конечно, при этом подмосковный Новый Иерусалим должен был быть главным. И патриарх Никон замыслил его как святыню не только для русского, но и для всех народов (тоже - во образ Иерусалима исторического и Иерусалима Горнего). Уже в первые годы существования Воскресенской обители в ней нарочито создается разноплеменное братство. По словам биографа Никона и преданного его клирика иподиакона Иоанна Шушерина, очевидца событий, «во оно время пребываху у Святейшего Никона в Воскресенском монастыре многие иноземцы: греки и поляки, черкасы (то есть украинцы. - Авт.) и белорусцы, и новокрещенные жиды в монашеском чину и в белецком»657. По другим документам известно, что там были также немцы и литовцы658. В то же время патриарх Никон открывает обитель и для посещения неправославных иностранцев. В храмы их, правда, по общим для России того времени обычаям, не пускали, но давали возможность, поднявшись на стены, осмотреть монастырь и Воскресенский собор со всех сторон. «Приезжали же мнози изо многих стран и земель иноземцы, хотяще видети лице его (патриарха. - Прот. Л.) и зрети таковаго великаго строения, и он же всех с радостию принимаше», - пишет Шушерин659. А «Монастырский летописец» свидетельствует: «Иностраннии
издалеча шествие творят, любезне со удивлением здание зрят»660. Значит, посещать монастырь, где их «с радостию принимали», могли люди самых разных народов и вер. Жить и трудиться в монастыре могли тоже представители разных (любых) народов, но лишь принявшие православие.
Таким образом, по замыслу патриарха Никона, получалось, что подлинное единение человечества во Христе возможно только на основе православия и при этом - по Божию смотрению - в его русском выражении! Началом и центром такого единения становился Новый Иерусалим, приобретая тем самым значение некоего духовного центра Вселенской Церкви. В таком случае, согласно законам иконографии и кафоличности Церкви, Новый Иерусалим должен был обладать всеми благодатными свойствами такого единения человечества, быть в определенной мере его реализацией.
Мы отметили лишь некоторые, самые общие черты развития идеи отображения горнего мира на Русской земле и его завершения в творчестве патриарха Никона. Историческая реальность неизмеримо более многогранна и глубока. Но и то, о чем удалось здесь сказать, дает возможность убедиться в серьезности проблемы и, в частности, в том значении, какое имеет для нашей истории и богословия святейший патриарх Никон и его деятельность. Здесь еще очень много не открытого и не решенного. Творчество патриарха Никона, его «богословие в камне» и богословие, выраженное в словах, - одно из величайших духовных наследий нашей Русской Православной Церкви, и его всестороннее изучение и должная оценка еще впереди. Если говорить только о нашей теме, то патриарху Никону принадлежит не только блестящее творческое развитие и завершение в строительно-архитектурном ансамбле Нового Иерусалима самой интересной особенности церковного сознания Древней Руси, но и развитие, на основе святоотеческого учения, православной теории образа, явившееся крупным шагом вперед. Никон впервые теоретически доказал, что архитектурно-пространственный ансамбль может быть такой же иконой, «возвращающейся к первообразу», как и иконы в узком смысле слова, как все прочие образы и символы, какие содержатся Церковью и ее богослужением.
