Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 2. Магизм и единобожие
Ягвист почти дословно заимствовал многие детали Вавилонского сказанья, однако придал ему совершенно иной смысл. Мы не видим в Библии ни духов, несущих молнии, ни причитающих богов, которые в ужасе от бедствия, ими самими вызванного. Библейский автор говорит о катастрофе, допущенной Небом за человеческие преступления. Ной и его семья спасаются не благодаря прихоти или конкуренции богов. Он избран как единственный праведник среди развратившегося людского рода.
Был ли потоп всемирным? Те, кто ищет в Библии фактов геологических, будут разочарованы. Поэтическая оболочка сказания заслоняет внешние детали и факты. К тому же понятие «мир» было для древних весьма ограниченным, оно не шло дальше Средиземного моря и Двуречья. При этом надо отметить, что Библия часто употребляет слово «земля» и даже «вся земля» для обозначения только лишь одной локальной местности [611]. Геология не знает глобального потопа, но вполне возможно, что бедствию подверглись наиболее древние очаги цивилизации.
Потомки Ноя в библейском повествовании стали родоначальниками трех основных языково-племенных групп древности: семитов, яфетидов и хамитов. Этими племенами для автора Книги Бытия ограничивалось человечество [612]. По поводу этого указания на братство народов Б. Тураев писал: «Библия сохранила единственный в своем роде памятник, доказывающий, что еврейский народ опередил, может быть, своих более культурных соседей, не только созрев до сознания единства человечества, но и до его классификации» [613]. И пусть научная сторона этой этнической классификации порой и кажется наивной, но непреходящими остаются слова Ягвиста: «От них населилась вся земля»; это означает, что люди, разные по крови и языку, в сущности, представляют собой единую семью.
Сказание о сынах Ноя завершается последним актом богоборческой драмы: сооружением Башни. Начало текста, очевидно, урезано, так как неизвестно, о каких людях идет речь. Можно полагать, что это были все потомки Ноя, представлявшие собой людей «одного языка и одного наречия». Но так как перед этим уже шла речь о первых государствах Востока, то, вероятнее всего, библейский автор имел в виду семитическое племя.
Итак, эти люди, составляющие «один народ и один язык», укрепляются в «земле Сеннаар», в Месопотамии. Там они строят город и Башню «высотою до небес». Делается это для прославления своего имени и главным образом «для того, чтобы не рассеяться по лицу земли» [614]. Но этот замысел был неугоден Ягве. Он смешал языки строителей и рассеял их по лицу земли.
В заключение автор указывает на название этого города: Вавилон — и добавляет, что так он был назван от слова «балал» — смешение [615].
На первый взгляд замысел строителей башни не кажется заслуживающим упрека. Они хотели жить вместе, боялись рассеяться и вот поставили себе как бы ориентир в гладкой равнине. Образ Башни был, несомненно, навеян зиккуратами Месопотамии. Но они не были указателями, а посвящались богам. Эта языческая их сторона могла быть причиной гнева Божия, но на нее в Библии нет ни малейшего намека. К этому нужно добавить, что, вероятно, именно в виде ступенчатого сооружения представляли себе и древние евреи лестницу, ведущую в небо [616].
Итак, ключ к расшифровке сказания нужно искать не в самой Башне и не в городе, а в чем-то ином. И тут на помощь приходят древние клинописные тексты. Оказывается, в надписях воинственных царей Месопотамии нередко встречается выражение «сделать людьми одного языка». Так, Тиглатпаласар I (ок. 1000 г. до н. э.), говоря о своих победах и наложении дани, заключает манифест словами: «Я сделал их людьми одного языка». Саргон II (ок. 715 г. до н. э.) требовал от жителей своей столицы, чтобы они «говорили на одном языке». Эту терминологию использовали и Саргон Аккадский, и последний великий царь Ассирии Ассурбанипал [617].
Эти надписи бросают неожиданный свет на библейскую Башню. Она оказывается недвусмысленным символом империй, подчинявших себе людей путем насилия. Сплочению человечества в Боге и через Бога строители «Вавилона» противопоставляют единение внешнее, на чисто человеческой основе, и для этого воздвигают свою исполинскую Башню. От Саргона, вавилонян, фараонов и ассирийцев, от персов, македонцев и римлян вплоть до нашего столетия высятся на дороге истории обломки этих недостроенных имперских башен…
Уже не первобытный человек, а питомец цивилизации ищет автономии и идет по пути самообоготворения. Но сущность трагедии остается все той же, что и в Эдеме. Башня-империя есть символ попытки «устроиться без Бога на земле». Вновь и вновь хлопочут строители, вновь и вновь озабочены решением задачи «устроения» общества («чтобы нам не рассеяться по лицу земли»), но вновь и вновь сходит Господь «посмотреть на город и Башню», и неизменно плоды демонической гордыни рушатся, как сделанные из песка…
* * *
Библейский Пролог есть повесть о богопротивлении человека, рисующая мрачную картину мирового Грехопадения. Но не следует забывать, что это только Пролог. Если бы все ограничивалось им, то мы имели бы право назвать Ягвиста проповедником пессимистической философии, подобно поэтам Месопотамии. Но именно тогда, когда завершается рассказ о Башне, Бытописатель впервые говорит о возможности спасения человечества. Пробил час. Среди падших и противящихся Богу людей появляются такие, которые с полным доверием следуют за его призывом. Так вступают в мир первые избранники, «люди Ягве», Народ Божий, в котором «благословятся все племена и народы земли».
* * *
«Весь Ветхий Завет есть не что иное, как история войны Бога за утверждение лика Своего в душе человека. Явить лик Божий миру и был призван Израиль» [618]. Начало его — в вере и послушании Авраама, с которым Ягве заключает союз, или Завет.
Самое замечательное в Св. Истории это то, что Бог не открывает Аврааму своих конечных замыслов. Он не говорит, для чего патриарх должен выйти из дома отца своего, для какой цели ему обещано владение Ханаанской землей. И тем не менее Авраам безоговорочно подчиняется. В противоположность Адаму, Каину, Исполинам и строителям Башни он добровольно признает над собой Высшую Волю. Поэтому прав был Вл. Соловьев, когда видел в Аврааме основателя теократии, «боговластия».
Бог — это тайна, невыносимая для человеческого существа. Только в Новом Завете открывает Предвечный истинный свой Лик. Поэтому Бытописатель не рассуждает как богослов и не дерзает говорить о сокровенном. Он лишь исповедует ВЕРУ. Его Авраам готов идти за Господом не вопрошая и готов отдать на Его алтарь Исаака, ибо он «поверил Господу». Это центральный акт дохристианской истории духа.
Величавый, благородный Авраам, кроткий, доверчивый Исаак, настойчивый и упорный Иаков — все они объединены одним порывом веры, и с ними Бог заключает союз во имя Грядущего.
И хотя пути Божии неисповедимы и тайна Его недоступна человеку, вера патриархов делает Творца бесконечно близким человеку. Такова поразительная диалектика Ветхого Завета. С одной стороны, Ягве проявляет Себя лишь в Своих деяниях, но с другой — Он делает Авраама Своим «другом» и приходит в его шатер как простой странник. Конкретность, человечность Бога выражена в предании о патриархах при помощи прямого антропоморфизма, в котором открывается неисповедимая близость Предвечного к людям. Эта интимность библейской религии побудила Паскаля предпочесть «Бога Авраама, Исаака и Иакова» Богу философов и ученых [619].
Следующим этапом Священной Истории является Завет Ягве с народом, заключенный через Моисея. Тайна Божия остается по-прежнему сокрытой. Сущий является в буре и пламени, опаляющем человека. Но Он же в огненном столпе идет посреди стана и своею рукою ведет Сынов Израиля от Египта до Синая.
«В эпосе об исходе дано религиозное учение об откровении Бога в истории и через историю» [620]. В событиях, разыгравшихся в земле Рамсес и в Синайской пустыне, Ягве явил Свою волю и создал Свой Народ, которому надлежало стать «царством священников и народом святых», т. е. Церковью. «Смысл Исхода прежде всего в том, что Ягве усыновляет Израиль. Это усыновление вполне равноценно новому рождению. В союзе с Ягве только и обеспечивается сама жизнь народа в качестве чада Божия, вместо прежнего раба, обреченного на смерть» [621]. Поэтому Пасха становится не просто праздником пастухов или воспоминанием о событии прошлого, но она есть непрекращающееся свидетельство о явлении на земле Божьего удела. Судьба Ветхозаветной Церкви двуедина. Это, с одной стороны, «исход», «отделение», «обособленность», но, с другой стороны, в этом же уделе заключено духовное будущее «всех племен и народов». Это двуединство сохранилось и в Церкви Новозаветной, отраженное в двух ее наименованиях: Православная и Вселенская (Католическая, Кафолическая). Исключительность и универсализм идут здесь рука об руку, и эти два аспекта останутся навсегда в земной истории Церкви.
