Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
Начинались совсем большие трудности. Переправа через Байкальское море на 40 речных плоскодонных дощаниках не обошлась без происшествий. Протопоп со своей семьей снова чуть не утонули. А ведь дощаник их уже и раньше тонул на Тунгуске! Плыть вверх по Селенге было относительно легко. Но когда им пришлось плыть по Хилке, небольшой, быстрой и мелководной реке, они вынуждены были оставить дощаники и построить более легкие лодки, а затем и тянуть их лямкой, часто идя по воде из-за отсутствия тропы для тяги бечевой; порой так продолжалось целые дни, без отдыха. Аввакум не был освобожден ни от одной из этих тягот. Третья авария не оставила на нем с семьей ни единой сухой нитки. В то время как их вещи сохли на воздухе, они сидели и ждали, почти нагие. Пашков увидел в этом еще одно проявление бестактности. Он вознамерился еще раз приказать избить его. После трех месяцев усилий отряд дошел до болотистого плоскогорья, которое разделяет Байкальский бассейн и водосток Ледовитого океана от бассейна Тихого океана. В это время навигация как раз заканчивалась.
Иргенский острог был уничтожен: необходимо было его восстановить. Пашков послал своего сына Еремея на разведку, а сам стал принимать изъявления покорности от тунгусских и монгольских племен, так же как и соболиную дань. Одновременно участники отряда должны были рубить деревья для постройки двух постов, необходимых для остановки на Шилке, ввиду того, что дальше плыть было рискованно из-за отсутствия времени. Затем надо было перенести весь этот лес, все вещи и оружие до Ингоды. И в этих работах Аввакум также принимал участие; так как с ним были только его малолетние дети – он должен был выполнять всю выпавшую на его долю тяготу один. В этой работе и прошла зима 1657/1658 года.
Как только достигли Ингоды, пришлось покончить с тягой бечевой; ничего другого не оставалось, как плыть по течению. Дощаников больше не употребляли: стволы деревьев, ранее предназначенные для ограды острогов и построек, были связаны в 170 плотов, на каждом из которых помещалось по два-три человека и лошади. Но сила течения бросала плоты на скалы, о которые они разбивались; надо было с большим трудом перевязывать их, стоя в воде. Все это было бы ничего, если бы не нехватка продовольствия, которая с этого момента уже остро давала себя чувствовать: со времени отъезда из Енисейска не получали ничего. Казаки, изнуренные усталостью, так как им приходилось целыми днями быть в воде и голодать, под конец начали заболевать цингой и умирать. У Аввакума также распухли живот и ноги, появились язвы на голенях. Усыпляли голод травами и корнями; не раздумывая, бросались на омерзительную и запрещенную религией пищу. Чем больше увеличивались трудности, тем больше Пашков усиливал строгость, чтобы поддержать дисциплину. Однако Шилки достигли довольно скоро; затем в половине июня достигли и притока ее, Нерчи; слияние двух рек находится в самом сердце Даурии.
Но вместо того, чтобы найти богатую страну, большие запасы зерна, о которых рассказывали, а также и население, готовое подчиниться великому московскому царю, люди Пашкова оказались в пустыне: все было последовательно расхищено одним за другим: Хабаровым, Зиновьевым, беглыми Полетая, и жители убежали на юг, под покровительство своего повелителя, великого богдыхана. Голод, таким образом, продолжал свирепствовать. Сам Пашков 29 июня 1658 года написал в Москву отчаянное донесение: он раздал свои собственные запасы, у него оставалось только 7 больших мешков муки, которых должно было хватить до сбора хлеба с 50 засеянных гектаров[965]. Этот сильный человек был так удручен невозможностью выполнить свою задачу, что, ссылаясь на свой возраст, болезни и прежнюю службу, просил освободить его от должности[966].
При этом общем голоде Аввакум и его семья страдали, как и все; жена протопопа продала Пашкову свое длинное, большой ценности платье, оставшееся у нее от Москвы, получив взамен 4 небольших мешка ржи. Их растянули на один или два года, поддерживая слабые силы также всем, что можно было собрать с деревьев или выкопать из земли. Зимой соскабливали сосновую кору и из нее делали похлебку. В сущности, это вовсе не было неслыханным делом: протопоп и его семья изведали только то, что веками испытывали крестьяне на Севере России во время годов больших морозов, уничтожавших весь урожай[967]. Иногда им попадалась рыба, иногда павшие животные или конина; пища запретная, нечистая, но «суббота для человека, а не человек для субботы». Не тогда ли Пашков, чтобы компенсировать Аввакуму шапку княжны Ирины, которую он у него отнял, уступил ему корову? Так или иначе, но двое его детей – Прокопий и другой, младше его – умерли. Старшие, бегая босые по камням, до крови раздирали себе ноги в поисках пропитания. Однако небольшая семья нашла себе двух могущественных покровителей в лице жены воеводы Феклы и его снохи Евдокии: маленькая Агриппина ходила под окна воеводы, выпрашивая хоть немножко муки, которую ей давали тайком, если Пашков отсутствовал. «Оне нам от смерти голодной тайно давали отраду», – писал протопоп[968].
Странное, однако, было положение Аввакума. Униженный и лишенный сана, он от этого только сделался еще ближе к лучшим из казаков. В этом аду несправедливостей, страданий, грубостей, мучений он казался воплощением справедливости, сострадания, евангельского закона и христианской надежды. Многие тайно обращались к нему. Даже в самом доме воеводы у него были духовные дети – кормщик, жена воеводы, его сын и его сноха: Евдокия выказывала ему наивное доверие, порой его затруднявшее. Однажды у нее заболели куры; она приказала в корзине отнести их к протопопу: «Пусть протопоп помолится о них». Что делать? Как применить церковные молитвы к существам, не имеющим души? Аввакум начал размышлять: он чувствовал, что был очень обязан своей благодетельнице, а ей чрезвычайно необходимы были куры для ее маленьких детей. Но дозволено ли это? Козма и Дамиан, святые целители, не делали различия между людьми и животными. И ему пришел в голову решительный аргумент, превосходное размышление деревенского жителя, взгляды которого, благодаря вере и состраданию, получили большую широту. «Богу все надобно, – пишет он, – и птичка во славу Его Пречистого Владыки; еще же и человек ради». После чего он, может быть, расширил свое право и пропел положенную службу, применив святую воду и ладан. Он верит в силу молитвы даже в отношении животных. В то же время Аввакум, как деревенский житель, знает и причину болезни кур: он идет в лес и изготовляет корыто, чтобы куры этой женщины могли в нем клевать и пить. Затем он окропляет это корыто святой водой. Куры выздоровели. Анастасия в награду получила прекрасную черную курочку, которая несла по два яйца в день[969].
Сам Пашков, отрицая священническое достоинство Аввакума, отнял у него вместе с богослужебными книгами Святые Дары, миро и священные облачения, отнял все, что дает возможность служить обедню, даже лишил его права крестить, запретил ему причащать умирающих[970]. Тем не менее он порой относился «к этому разбойнику Аввакумке» как к удивительному человеку, имеющему страшную способность общаться с небесными силами. У Падуна, где дощаник одного только Пашкова был остановлен бушующей рекой, он после сильного приступа гнева все же кончил тем, что не стал прекословить сыну, когда тот стал уверять его, что это послано ему в наказание за то несправедливое мучение, которому он подверг протопопа. Он почувствовал свою вину – и все уладилось[971]. Раскаяние это было лишь на одну минуту, ибо судьба его жертвы нисколько от этого не изменилась. И все же, кого призывает он теперь на Нерче? У него начали бесноваться две его сенные девушки, любимые служанки. Никакие колдовства не помогают. И вот он зовет не монаха, теперешнего отрядного священника даурского похода, но Аввакума: «Послушает тебя Бог». Но и на этот раз после положительного результата, у него сохраняется одно желание – избавиться от человека, в котором он чувствует свидетеля своих проступков. Аввакум сделал из этих служанок своих духовных чад, и воевода вновь разгневался: ему кажется, что исповедь – это хитрость, имеющая целью выведать у них его, Пашкова, тайны. Он запирает обеих женщин на ключ. Но они находят средства поддерживать отношения со своим спасителем: они убегают ночью, чтобы присутствовать на его домашнем богослужении[972].
Чтение Божественной службы было почти обязанностью для мирян, а тем более для священника. Аввакум даже в Сибири выполнял это правило по силе возможности. Однажды, однако, изнемогая от усталости и голода, он пренебрег его выполнением. Он был наставлен небесным указанием через свою дочь Агриппину. Естественно, он повиновался. Но ему было также велено приказать Пашкову читать вечерню и утреню. Трудная задача. Был момент, когда Аввакуму это удалось, так велик был его авторитет. Однако вскоре после этого Пашков стал утверждать, что видение было ложное, и перестал повиноваться Аввакуму[973].
