А. П. Лебедев - Духовенство в Древней Вселенской Церкви
Как смотреть на классическо-риторическое образование пастырей церкви? Было ли оно полезно для них? Великие заслуги пастырей, получивших образование в тогдашних языческих школах для раскрытия и защиты церковного учения, для проповедничества и истолкования Священного Писания, суть лучшие доказательства полезности подобного образования. Но, с другой стороны, нельзя не замечать, что пустая щеголеватость языка и напыщенность, отличавшая тогдашние риторские школы,[619] не оставались без вредного влияния на духовное ораторское искусство пастырей, учившихся в языческих школах.[620]
Рассмотрев способы, какими пастыри церкви приобретали свое образование, обращаемся к изучению действительного положения дела, к изучению того, каковы действительно были пастыри церкви IV и дальнейших веков, со стороны умственного развития. Исторические факты указывают, что рядом со светлыми явлениями в этом отношении встречаются явления печального свойства; и это тем прискорбнее, что примеры последнего свойства далеко не исключительны. Подобное замечание имеет свое значение даже и по отношению к блестящему по количеству и качеству образованных лиц в древнехристианском духовенстве — к четвертому веку. Нужно ли перечислять знаменитейших пастырей церкви IV века, отличавшихся глубоким и серьезным образованием, составлявших украшение и славу церкви? Имена их всем известны. Недаром же Григория Богослова, по окончании его образования в Афинах, профессор и соученики упрашивали остаться в этом святилище наук и отдать свою деятельность просвещению юношества. Недаром знаменитый языческий ритор Либаний, узнав, что питомец его Иоанн Златоуст хочет посвятить свою деятельность христианской церкви, сожалел об этом, так как он, Либаний, думал видеть в нем преемника себе в искусстве красноречия и восклицал: «Христиане отняли у нас Иоанна».[621] Недаром тот же Либаний считал честью для себя переписку с Василием Великим. Мы не говорим уже о тех отзывах касательно знаменитейших церковных учителей IV века, какие встречаем в древней христианской литературе. Они, эти отзывы, источают всевозможные хвалы ученым пастырям указанного века.[622] Но все это, говорим, одна сторона дела. Процент глубокоученых и высокоталантливых пастырей был сравнительно невелик даже и в IV веке. Некоторые пастыри того времени в странном самообольщении ничего не хотели слышать ни о каких требованиях касательно умственного развития, как скоро им сообщена благодатная сила в рукоположении, которая, по их разумению, должна была заменять естественную развитость ума, но, конечно, не заменяла.[623] Некоторые лица, совершенно неприготовленные к званию пастыря, непосредственно от разных житейских профессий, часто профессий самого низшего сорта, переходили к пастырскому служению и потому не обладали богословским образованием. Григорий Богослов рисует перед нами самую печальную картину священнического сословия, в которое вступал всякий сброд. «Никто не останавливайся вдали (от священства), — говорит саркастически Григорий, — земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, — никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему! Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда, все теснитесь около божественной трапезы».[624] При других случаях Григорий говорит: «Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные сожженные солнцем — от плуга, иные от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию, и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был, — говорит Григорий пастырю своего времени, — в театре в числе комедиантов, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смиренен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал, как адвокат, право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьею, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойнической пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смиренен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни».[625] С какими недостаточными знаниями некоторые лица вступали в пастырское служение, об этом находим свидетельство у того же Григория Богослова. Пастыри иногда не знали первых элементов богословия. У нас, говорит Григорий, совершенно не установлена граница между учить и учиться; это дело у нас в беспорядке и затруднении, так что большая часть из нас (чтобы не сказать: все), прежде нежели оставят детскую школу и перестанут лепетать, прежде нежели вступят на священную паперть, прежде нежели узнают наименования священных книг и научатся распознавать письмена и писателей Ветхого и Нового Завета, уже думают быть учителями и руководителями душ. Если только они затвердят два или три благочестивых слова (и то понаслышке), если они только несколько познакомились с Давидом, или ловко умеют набросить свою мантию и казаться по наружности философами, то уже думают, что все сделали, чтобы владычествовать»; они как бы говорят: «мы уже мудры и учители, и высоки в божественном, первые из книжников и законников, желаем зваться от человеков: учитель».[626] «Врачом может быть только тот, — говорит еще Григорий Богослов, — кто знает свойства болезней, художником может быть только тот, кто сделал многие опыты в составлении красок и в изображении видов, между тем духовного находят весьма легко, конечно, не такого, который бы был хорошо приготовлен, но скороспелого, который в одно время и посевается и созревает, напоминая собою миф о гигантах. Мы сразу создаем священников и повелеваем им быть мудрыми, хотя они не владеют никакой мудростью и к прохождению духовной должности ничего не приносят с собой, кроме доброй воли».[627] Согласно с Григорием Богословом свидетельствует о слишком невысокой степени образованности духовенства IV века и Златоуст. Златоуст, еще будучи в Антиохии и наблюдая над состоянием духовенства, находил мало отрадного в среде этого сословия в умственном отношении. Он определенно жалуется на преобладание невежества в классе духовных. Златоуст, по его словам, сначала очень удивлялся, что некоторые недостойные люди вследствие пронырства, или ради почтенных лет достигают значительных почестей, но потом перестал этому удивляться, когда увидел, что и в церковном обществе — то же самое, «такое же неразумие». «Берут в священники каких-то невежд (απλώς ανυρωπος αγελαιους), — скорбит он, — и делают их приставниками такого стяжания, за которое заплатил собственной кровью Сын Божий».[628]
Говоря так о состоянии образованности в духовенстве IV века, мы имели в виду Восточную церковь. Что касается Запада, и там было не лучше. Блаженный Иероним свидетельствует, что некоторые западные духовные лица в конце IV века считали невежество положительным достоинством. «Необразованные и простые священники считали себя святыми, потому что они ничего не знали»,— замечает Иероним.[629] На какой ступени умственного образования стояли западные духовные лица того времени, это довольно ясно можно видеть из тех вопросов, над разрешением которых они часто трудились, как над делом серьезным. Например: «можно ли христианам покупать и есть плоды из огородов, принадлежащих языческим храмам? Имеют ли какое понятие о Боге утробные младенцы»?[630] Или возьмем частный пример. Некто Филастрий, епископ Брешианский, в Италии считался в конце IV века очень образованным человеком, известным писателем. И однако же, может ли его признавать таким даже самая снисходительная критика? Филастрий в своем сочинении «О ересях» причисляет к классу еретиков следующих лиц: допускающих движение земли, учивших, что будто нужно ходить босыми ногами, не принимающих пищу вместе с другими людьми, допускающих для звезд и планет другие названия, кроме тех, которые находятся в книге Иова[631] Так было в IV веке на Востоке и Западе, в IV веке, когда христианское просвещение достигает высокого развития. Что же было в последующие века? И того хуже.
В первой половине V века встречаемся с поразительными фактами невежества в духовенстве. На III Вселенском соборе выявилось, что двое пастырей — один пресвитер, а другой — хорепископ, не умели писать, так что не могли даже на собственном прошении начертать букв своего имени и звания.[632] В таком же роде встречаем факты в деяниях так называемого разбойничьего монофизитского собора 449 года. Когда следовало подписаться под актами собора разбойничьего в Эфесе, то двое епископов оказались не умеющими писать, так что за них расписались другие. Такими епископами были: Илия Адрианопольский и Кайюма из Палестины.[633] Один церковный историк древности свидетельствует о константинопольском патриархе Геннадии, что «он никого не рукополагал, кто не знал Псалтири».[634] Очевидно, уже в середине V века, когда жил этот патриарх, священника считали достаточно образованным, если он едва-едва отличался от человека совсем невежественного.
