Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды
Для молодого человека без семьи и каких-либо обязательств, который хотел полностью посвятить свою жизнь Дхарме, жизнь в монашеской простоте, целибат и воздержание обеспечивали оптимальную обстановку для обучения, размышлений и медитации
Хотя я регулярно писал своей матери из Дхарамсалы, я ничего не говорил о все углубляющейся личной связи с буддизмом. Насколько она знала, я занимался довольно оригинальными полевыми исследованиями в общинах тибетских беженцев в Индии. Она была рада, что я наконец-то нашел что-то, что меня заинтересовало, и почувствовала облегчение от того, что я больше не скитался по Азии, принимая наркотики. Ее в основном заботило то, что эти исследования могут значить для моей будущей респектабельной карьеры. У нее не было никаких подозрений о моих планах. За несколько дней до посвящения я написал ей длинное письмо, в котором объяснял свой будущий шаг, оправдывая себя в понятиях буддийского учения, которые, как я, к своему стыду, понимал, ровным счетом ничего бы ей не сказали. К тому времени, когда она получила письмо, я уже был монахом. Прочитав эти новости, она сказала: «У меня душа ушла в пятки».
Но я был монахом без монастыря. За исключением Намгьял – Дацана, элитарной монашеской общины, которая служила Далай-ламе, в Дхарамсале не было монастырей. Каждый монах должен был добывать пропитание для себя сам. Кроме изменений в одежде и прическе, внешне моя повседневная жизнь оставалась почти такой же, как прежде. Как только я привык к своему новому статусу и окружающие прекратили комментировать его, я понял, что немного изменился и внутренне. Я все еще был той же самой личностью, подверженной тем же самым эмоциям, желаниям и тревогам, что и раньше. Небритый и немытый, я проходил через Маклеод Гандж с мрачным видом, тупо уставившись в точку на земле в двух метрах передо мной, отчаянно пытаясь не пялиться на хипповых девочек в их прозрачных платьях. Сущность монашества взывала ко мне; казалось, оно усиливает мою склонность к самоанализу и одиночеству.
Спустя три месяца после принятия монашества я участвовал в десятидневном семинаре по медитации випассаны, который проводил в Библиотеке индийский учитель С. Н. Гоенка. Г-н Гоенка, успешный бизнесмен, который родился и вырос в Мандалае, изучал медитацию випассаны под руководством У Ба Кхина, министра первого независимого бирманского правительства. Это был мужчина пятидесяти лет, с тяжелой челюстью и глубоким басом; он сидел, скрестив ноги, в саронге рядом с женой, которая не произносила ни слова. Я понятия не имею, почему эта хинаянская медитативная практика должна была заменять ежедневные занятия в махаянском институте, но, кажется, это была идея самого Далай-ламы. Пока шел семинар, геше Даргье воспользовался возможностью посетить горячие источники в Манали.
Первые три дня мы концентрировались на дыхании, постепенно сужая объект своего внимания до ощущения воздуха, касающегося верхней губы. Это способствовало сосредоточению. Следующие семь дней мы постепенно «охватывали» ощущения всего тела, начиная с макушки и до кончиков пальцев ног, и обратно. Занимаясь этим, мы обращали особое внимание на непостоянство каждого ощущения. После выполнения этого упражнения в течение нескольких часов в день в полной тишине, за исключением короткого вечернего разговора, я начинал ощущать себя так, как никогда прежде.
Не полагаясь ни на каких божеств, мантры или мандаты, без необходимости разбираться в сложностях догматики и философии, я со всей ясностью понял, что значит быть хрупким, непостоянным существом в хрупком, непостоянном мире. Внимательность обострила мои ощущения всего, что происходило внутри и вокруг меня. Мое тело стало трепещущей, пульсирующей массой ощущений. Иногда, когда я сидел на улице, я чувствовал, как ветер проходит сквозь меня. Блеск травы стал более ярким, шелест листьев походил на хор в бесконечно разворачивающейся симфонии. И в то же самое время в центре этого ощущения жизни царили глубокая тишина и равновесие. Этот интенсивный опыт не был продолжительным. Как только курс медитации закончился, вновь вернулись более приземленные привычки разума. Но мне показали способ познания того, что я сегодня понимаю как обусловленную природу самой жизни. За это я буду вечно благодарен г-ну Гоенке....Не полагаясь ни на каких божеств, мантры или мандалы, без необходимости разбираться в сложностях догматики и философии, я со всей ясностью понял, что значит быть хрупким, непостоянным существом в хрупком, непостоянном мире. Внимательность обострила мои ощущения всего, что происходило внутри и вокруг меня
Моя встреча с випассаной была совершенно случайной. Если бы она не появилась на моем пороге в тибетском институте, где я учился, сомневаюсь, что в то время я стал бы искать ее в другом месте. Семинар пробил первую брешь в здании моей веры в тибетский буддизм. Г-н Гоенка обучался в бирманской школе Тхеравады, которая основывается на учении палийского канона. Вскоре стало очевидно, что в тибетском каноне, где, как я был уверен, сохранилось каждое отдельное наставление, которое когда-либо давал Будда, не хватает большой части текстов, сохранившихся на пали, включая Сутту об основах памятования (Сатипаттхана сутта), на которой г-н Гоенка базировал свое учение.
После моего знакомства с випассаной я некоторое время обдумывал переход в какой-нибудь монастырь в Бирме, Таиланде или Шри-Ланке, чтобы продолжить совершенствовать эту практику. Все же моя приверженность традиции, в которой я был пострижен в монахи и приобщен к Ваджраяне, оставалась по-прежнему сильной, как и преданность моим тибетским учителям. Я также понял, что эффективность практики внимательности г-на Гоенки была до некоторой степени следствием всех моих размышлений об основах буддизма под руководством геше Даргье. Я считал, что, прежде чем перейти к изучению другой традиции буддизма, я должен был более крепко укорениться в той, к которой я уже принадлежал. Тем не менее, червь сомнений начал тихо глодать меня.
Те из нас, кто обосновался в Дхарамсале в начале 1970-х, чувствовали себя погруженными в атмосферу средневекового Тибета, в общество, почти не тронутое современностью, которое сохранило все традиции индийской буддийской логики, эпистемологии, философии, психологии, медитации, медицины, астрологии и искусства. Как если бы группа итальянских хиппи заплутала в Апеннинах и наткнулась в отдаленной долине на полноценный папский двор четырнадцатого века, которого каким-то образом не коснулась история. Центром всего был сам Далай-лама, на котором лежала грандиозная ответственность по заботе о ста тысячах тибетских беженцев в Индии, и как задача по привлечению внимания мировой общественности к трагическому положению Тибета.
Но мир игнорировал его. Когда я попал в Дхарамсалу в 1972 году, он еще не бывал ни в Европе, ни в Америке. После исторического посещения Китая президентом Никсоном в феврале того года, та скромная помощь Соединенных Штатов, которую они оказывали тибетцам, и вовсе сошла на нет. В изоляции в Индии, без влиятельных друзей, Далай-лама мог только с ужасом узнавать новости, просачивавшиеся через границу, о чудовищном разрушении его страны руками хунвэйбинов. Хотя в 1974 году он получил приглашения в Лондон и другие европейские столицы, ему пришлось ждать целых двадцать лет после своего побега из Тибета, вплоть до 1979 года, чтобы Государственный департамент США, под управлением Картера, согласился выдать ему визу. Все это – несмотря на гнев Китая из-за того, что США якобы «вмешиваются во внутренние дела Родины».
Осенью 1974 года я был среди небольшой группы студентов из Библиотеки, которые обратились к Далай-ламе за советом по поводу проекта перевода Руководства по пути бодхисаттвы (Бодхичарья-аватары) Шантидэвы, классического текста индийского буддизма Махаяны восьмого века, весьма почитаемого тибетцами. Его Святейшество с восторгом воспринял нашу идею и поддержал наше начинание. В течение следующего года геше Даргье прошелся с нами по всему тибетскому тексту, подробно разъясняя каждое слово и каждую строчку, закладывая прочный фундамент, на котором можно было составить английский перевод.
Немногое известно о Шантидэве, загадочном и анархическом авторе этого текста. Он, вероятно, жил в восьмом столетии н. э. в Индии и, как полагают, составил свое Руководство, когда был монахом в известном монашеском университете Наланда, самом великом буддийском центре учености в Азии того времени. Согласно легенде, Шантидэва был бездельником, единственными занятиями которого были «сон, еда и туалет». Чтобы очистить монастырь от таких лодырей, было решено провести публичную проверку, чтобы оценить познания и компетентность каждого монаха. Тех, кто потерпит неудачу, должны были выгнать. Когда очередь дошла до Шантидэвы, он установил учительскую кафедру и к всеобщему удивлению наизусть прочитал с нее этот чрезвычайно трудный поэтический санскритский текст. Когда он приблизился к концу своего изложения, он начал подниматься в воздух, пока его голос, становясь все более слабым, окончательно не исчез в облаках. Хотя монахи Наланды в конце концов разыскали его, он отказался вернуться в монастырь и провел остаток своей жизни в безвестности как мирянин.
