Блез Паскаль - Письма к провинциалу
Итак, отцы мои, сделаем заключение: поскольку ваше учение о вероятности делает благие мнения некоторых ваших авторов бесполезными для церкви, а полезными лишь для вашей политики, то они своим противоречием указывают нам только на ваше двоедушие, которое вы раскрыли вполне, объявляя, с одной стороны, что Васкес и Суарес против человекоубийства, а, с другой стороны, что многие знаменитые авторы за убийство, для того чтобы предоставить людям два пути, разрушив этим простоту духа Божия, который проклинает тех, кто двоедушничает и готовит себе два пути: Vae duplici corde et ingredient! duabus viis[236]!
Письмо четырнадцатое
23 октября 1656 г.
Мои Преподобные Отцы!
Если бы мне надо было ответить только на остальные три клеветы ваши по вопросу о человекоубийстве, мне не нужно было бы чрезмерно распространяться, и в немногих словах вы нашли бы здесь полное опровержение; но так как я считаю, что гораздо важнее внушить людям отвращение к вашим мнениям по этому предмету, чем оправдать верность моих цитат, то я должен употребить большую часть своего письма на опровержение ваших правил, чтобы указать, насколько вы уклонились от мнений церкви и даже от природы. Позволения убивать, которые вы даете в стольких случаях, показывают, что в этом вопросе вы настолько забыли закон Божий и настолько погасили естественный свет, что приходится снова наставлять вас в простейших началах религии и здравого смысла. Ведь что естественнее мнения, согласно которому частный человек не имеет права на жизнь другого человека? «Мы настолько непосредственно понимаем по <лакуна в тексте>
Но государи не могут действовать таким образом, ибо, хотя они слуги Божии, но все — таки люди, а не боги.
Злые внушения могли бы ввести их в заблуждение, ложные подозрения озлобить, страсть могла бы их увлечь. Данное обстоятельство и побудило государей снизойти к человеческим средствам и назначить в своих державах судей, которым они сообщили свою, ниспосланную от Бога власть, чтобы та употреблялась для цели, установленной ей свыше.
Поймите же, отцы мои, для того чтобы быть не причастным человекоубийству, должно действовать в одно и то же время и по власти, данной Богом, и по справедливости Бога, а без одновременного соблюдения указанных условий погрешаешь, как убивая по данной им власти, но без справедливости, так и по справедливости, но без Его власти. Из необходимости подобного соединения вытекает, по св. Августину, что «убивающий преступника без должной на то власти сам становится преступником, ибо похищает власть, которой Бог не давал ему», и наоборот, судьи, имеющие такую власть, становятся человекоубийцами, если приговаривают к смерти невинного, вопреки законам, с которыми они должны сообразоваться.
Вот, отцы мои, основы общественного спокойствия и безопасности, которые признавались всегда и повсюду. На них утверждали свои законы все законодатели, и священные, и мирские, и никогда даже язычники не делали исключений из означенного правила, кроме случаев, когда нельзя иначе избежать потери целомудрия или жизни. Ибо в этом случае, полагали они, «законы как бы сами влагают свое оружие в руки тех, кто находится в подобной крайности», как говорил Цицерон.
Но чтобы, за исключением последнего случая, о котором я не говорю здесь, существовал закон, разрешающий частным лицам убивать и допускающий подобную практику, как делаете вы, с целью воспрепятствовать потере чести или имущества, — когда при этом нет опасности для жизни — такого, утверждаю я, отцы мои, не позволяли себе никогда даже неверные. Они, напротив, строго запрещали убийство в данном случае, Законы Двенадцати таблиц в Риме гласили: «Не разрешается убивать дневного вора, который не защищается оружием»[237]. Это было запрещено уже в Исходе (гл. 22). А закон Furem, ad legem Comeliam, принятый Ульпианом[238], «запрещает убивать даже ночных воров, если они не угрожают вашей жизни». Посмотрите это у Куяция[239] in tit Dig. De justit. et jure, ad leg. 3.
Скажите же нам, отцы мои, какою властью разрешаете вы то, что запрещают законы божеские и человеческие, и по какому праву Лессий мог сказать (кн. 2, гл. 9, №№ 66 и 72): «Книга Исход запрещает убивать дневных воров, если они не защищаются оружием, и правосудие наказывает тех, кто убивает таким образом. Но перед судом совести все — таки нет вины, когда не уверен, что можешь отобрать похищаемое иным способом, и когда сомневаешься в этом, как говорит Сот, потому что не обязаны подвергать себя опасности лишиться чего — либо ради спасения вора. Все указанные действия разрешаются также и духовенству». Какая странная дерзость! Закон Моисеев наказывает убивающих вора, когда он не покушается на нашу жизнь[240], а Евангельский закон, по — вашему, оправдывает их. Неужели, отцы мои, Иисус Христос пришел нарушить, а не исполнить закон? «Судьи стали бы наказывать тех, кто убьет при данных обстоятельствах, но перед судом совести они не виновны». Неужели же учение Иисуса Христа более жестоко и менее враждебно убийству, чем мораль язычников, из которой судьи заимствовали гражданские законы, осуждающие подобную разновидность преступления? Разве христиане выше ценят блага земные или менее дорожат человеческой жизнью, в сравнении с идолопоклонниками и неверными? На чем основываетесь вы, отцы мои? Не на точном законе Бога или людей, а только на следующем странном рассуждении. «Законы, — говорите вы, — разрешают защищаться против воров и отражать силу силой. А если дозволена защита, убийство также считается дозволенным; иначе защита была бы часто невозможна».
Неправда, отцы мои; если дозволена защита, нельзя однозначно заключить, что дозволено также и убийство. Этот — то жестокий способ самозащиты и служит источником всех ваших заблуждений, и Лувенский факультет назвал его смертоносною защитою, defensio occisiva, в своей цензуре относительно учения вашего о. Лами о человекоубийстве[241]. Итак, я утверждаю перед вами: по законам, между убийством и самозащитой такая разница, что даже в тех случаях, где защита разрешается, убийство воспрещается, если нет смертельной опасности для жизни. Выслушайте Куяция в том же месте: «Разрешается отразить того, кто собирается завладеть нашим имуществом, но убивать его не разрешается». И еще: «Если кто — нибудь собирается нас ударить, но не убить, вполне разрешается отразить его, но не разрешается убить его».
Кто же дал вам власть утверждать, как это делают Молина, Регинальд, Филиуций, Эскобар, Лессий и другие: «Разрешается убить того, кто собирается нас ударить», и в другом месте: «Разрешается убить того, кто хочет нанести вам оскорбление, по мнению всех казуистов, ex sententia omnium», как говорит Лессий, под № 74[242]? Какою властью вы, лица частные, даете подобную власть убивать и лицам частным и даже монахам[243]? И как осмеливаетесь вы присвоить это право жизни и смерти, в сущности принадлежащее только Богу и составляющее славнейший знак верховной власти? Вот на что надо было ответить, а вы думали, достаточно будет просто сказать, в вашей тринадцатой клевете, что «ценность, за которую Молина разрешает убить вора, который обращается в бегство, не причинив вам никакого насилия, вовсе не так незначительна», как полагаю, и что она «должна превышать стоимость шести дукатов». Слабоват довод, отцы мои! Чем же вы ограничите ее? Пятнадцатью или шестнадцатью дукатами? Я все равно не перестану упрекать вас. По крайней мере, вы не можете сказать, что она превышает стоимость лошади, ибо согласно недвусмысленному решению Лессия (кн. 2, гл. 9, № 74), «позволяется убить вора, который убегает с нашей лошадью», но я скажу вам, кроме того, что указанная стоимость, по Молине, определяется в шесть дукатов, как я и приводил, а если вы не желаете согласиться, выберем посредника, которому вы не можете отказать. Итак, я выбираю вашего о. Регинальда, который, объясняя это самое место Молины (кн. 21, № 68), объявляет, что «Молина определяет здесь ценность, за которую нельзя убить, в три, четыре, пять дукатов». Итак, отцы мои, за меня не только Молина, но и Регинальд.
Не менее легко будет мне опровергнуть вашу четырнадцатую клевету, относительно «разрешения убить вора, который хочет лишить нас одного дуката», по учению Молины[244]. Это настолько установлено, что за свидетельством достаточно будет обратиться к Эскобару (тр. 1, пр. 7, № 44). Он говорит: «Молина определяет в точности ценность, за которую можно убить, в один дрсат». Поэтому вы в вашей четырнадцатой клевете и упрекаете меня только в том, что я выпустил последние слова этой выдержки: «при этом должно соблюдать умеренность законной защиты». Отчего же не жалуетесь вы и на Эскобара, который также не выразил их? Но до чего вы просты! Вы думаете, трудно понять, что, по — вашему, означает защищаться? Разве мы не знаем, что это означает прибегать к смертоносной защите? Вы пытаетесь убедить, что Молина имел в виду следующее: оберегая свой дукат, находишься в опасности для жизни, тогда можно убить, поскольку речь идет о защите жизни. Если бы это была правда, отцы мои, зачем бы стал Молина в том же месте говорить, что он в этом против Каррера и Балделла, позволяющих убивать для спасения своей жизни? Итак, объявляю вам, что он просто хотел сказать: если можно сохранить свой дукат, не убивая вора, не следует убивать его, но, если можно сохранить, только убивши его, пусть даже собственная наша жизнь и не подвергается никакой опасности, когда например, вор безоружен, то разрешается взяться за оружие и убить его, чтобы спасти свой дукат, и в этом случае, по его мнению, не выходят из пределов умеренности законной защиты. Предоставляю самому Молине подтвердить правдивость моих слов (т. 4, тр. 3, расс. 11, Νδ 5): «Остаются в пределах умеренности законной защиты, хотя бы взялись за оружие против тех, кто безоружен, или воспользовались более выгодным, чем они, оружием. Я знаю, что некоторые держатся противоположного мнения, но я его не одобряю даже по отношению к внешнему суду».
