Савва (Тутунов) - Епархиальные реформы
Таким образом, фактически «в епархиях сохранялось двоевластие: епархиальный архиерей и духовная консистория, которая была подотчетна именно синодальной бюрократии»[88]. В частности, это еще означало и то, что «действовавший Устав фактически ограничивал каноническую власть епископа, а потому находился в противоречии с каноническим правом»[89]. Каноническая власть архиерея ограничивалась не только через подчинение консистории Синоду, но и через централизацию решения ряда дел епархиального значения:
открытие новых приходов и упразднение старых, учреждение и закрытие монастырей, духовных школ – епископы не решали собственной властью, а предоставляли свои ходатайства в Святейший Синод. В Синоде рассматривались и почти все бракоразводные дела. Без предварительного разрешения Синода епархиальный архиерей не мог никого публично отлучить от Церкви[90].
Это ограничение власти архиереев усиливалось теми рычагами воздействия, которыми обладали государственная и центральная церковная власть.
Проникновение бюрократических традиций в церковную жизнь в итоге привело к тому, что в России XVII–XVIII веков считалось вполне естественным «награждать» архиерея переводом на более «выгодную» кафедру или же, наоборот, наказывать оставлением в бедной епархии[91].
По-видимому, распространение эта практика получила при обер-прокуроре НА. Протасове (1836–1855), а затем была широко применяема при обер-прокурорах К. П. Победоносцеве (1880–1905) и В. К. Саблере (1911–1915)[92]. Смолич приводит, в частности, такие цифры: «В 1880–1894 гг. произошло 48 перемещений, а 18 епископов по своей воле или вынужденно ушли на покой»[93]. В сборнике «К церковному Собору», изданном «группой петербургских священников», приводится следующий факт: на 1903 год, считая всех 104 епархиальных и викарных архиереев, среднестатистическое время пребывания на кафедре составляло четыре года[94]. Если, на тот же год, обращаться к статистике по кафедрам, то, за исключением двух миссий, столиц и Киевской кафедры, из 64 архиереев 16 служили свыше пяти лет на одной кафедре, 22 – от двух до пяти лет, 26 – около года или менее года[95]. При этом разброс кафедр, куда назначался архиерей, мог быть весьма велик: Смолич приводит пример архиепископа Никанора (Каменского), за 18 лет побывавшего на кафедрах Архангельска, Смоленска, Орла, Екатеринбурга, Еродно, Варшавы, Казани[96]. Такая неканоничная система перемещений[97], по мнению СВ. Римского «использовалась императором и высшей церковной бюрократией как удобный инструмент для поощрения и приручения или, наоборот, наказания строптивых и неугодных»[98].
Следует при этом учитывать, что, по действующему законодательству, само назначение епископов фактически зависело от государственной власти. На доклад Синода, «в праздныя Эпархии, в духовном собрании избирать ли в Архиереи, и по доношению Царскому Пресветлому Величеству оных к поставленню и к местам определять ли?» – Петр I наложил 14 февраля 1721 года резолюцию: «Выбирать по две персоны, и которую определим, посвящать и определять»[99]. Позднее, при Александре I, число представляемых Синодом кандидатов было увеличено до трех[100]. Еоворить здесь о сочетании епископского избрания и народного волеизъявления (в лице монарха)[101] представляется нам натяжкой. Действительно, в своих отношениях с Синодом, монарх выступал не в качестве мирянина – члена Церкви, и не в качестве представителя народа, но, по тексту присяги членов Синода, помещенной во введении к Духовному Регламенту[102], в качестве «крайнего судии». В данном вопросе можно даже отстраниться от трактовки именования, со времени Павла I, императора «главой Церкви», поскольку интерпретация этого именования проблематична[103]. И тем не менее, нельзя не обратить внимания на 43 статью Основных государственных законов: «В управлении церковном Самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного»[104].
Таким образом, отношение императора к Синоду определялось как отношение правителя к органу своего управления. Наконец, даже если понимать голос императора как совокупный голос мирян, встает вопрос о том, почему, в таком случае, голос мирян доминирует над голосом епископов. Впрочем, указывая на такой недостаток, подчеркнем – недостаток dejure в положении епархиального епископа в синодальный период, следует сказать о том, что, по мнению знаменитого историка Н. Ф. Каптерева, такая же ситуация de facto имела место и в до-синодальный период: «Епархиальные архиереи патриаршего периода были ставленниками только светской власти, от которой они всегда и во всем зависели», – они правили точно так же и воспринимались народом точно так же, как царские воеводы: этот заведовал одной областью, а тот – другой[105]. Впрочем, этот вопрос выходит за временные рамки нашего исследования.
Еще одним фактором, характеризующим епархиальное управление в рассматриваемый период, является становление ученого монашества, как источника кандидатов в епископы. Первоначально такое положение было создано и проводилось Петром I[106], и в дальнейшем оно развивалось с переменным успехом, пока с новой силой не вспыхнуло под влиянием преосвященного Антония (Храповицкого[107] Епископский сан становился в какой-то степени итогом «карьеры» монаха, принявшего постриг на академической скамье: «Достаточно было средних способностей и стажа педагогической деятельности, которые через несколько лет обеспечивали кафедру», – считает Смолич[108]. Путь академического монаха, в таком представлении, состоял из цепи достаточно кратковременных пребываний на различных начальственных должностях в духовных школах или монастырях и завершался архиерейством[109]. При этом характерным для ученого монашества было принятие пострига в молодом возрасте. Таким образом, по мнению современников, кандидаты из ученого монашества при принятии архиерейства характеризовались незрелостью – с точки зрения возраста, духовного опыта и собственно подготовки к высшей начальственной должности (поскольку ими почти не проходились низшие, подчиненные ступени)[110].
Однако следует уточнить данное утверждение. На основе биографических справок о 63 епископах, приведенных в переиздании «Отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе»[111], мы можем привести следующую статистику: лишь 20 архиереев приняли епископский сан ранее 40 лет, в том числе один – в возрасте 32 лет (а именно – будущий Патриарх, святитель Тихон Московский), трое[112] – в возрасте 34 лет (остальные были от 35 лет и старше). Если же говорить о самостоятельной епископской кафедре, то лишь один взошел на нее в возрасте 33 лет (тот же святитель Тихон), и 10 – в возрасте от 36 до 39 лет.
Исходя из сказанного, можно понять причины, создавшие определенный о блик архиерея конца XIX – начала XX века, – облик сановитого чиновника, который «по большей части прикован к своему письменному столу»[113] и в котором даже «губернатор видел <…> чиновника по «ведомству православного исповедания»»[114]. Это и не удивительно, поскольку, в силу способа назначения, епископ de facto имел основание своих полномочий в воле императора. По мнению И. К. Смолича, и в среде самих архиереев их «наиболее значимые представители видели свою задачу в управлении верующими, а не в их пастырском окормлении», в чем исследователь видит «трагедию русского епископата синодального времени». Непродолжительность пребывания на кафедре, незрелость многих архиереев, «представление об особой возвышенности и неограниченности епископской власти и роскошь архиерейского быта, которую принесли с собой в Великороссию украинские иерархи в XVIII веке»[115], по мнению того же ученого, привели к разрыву между епископом, с одной стороны, и клиром и народом – с другой.
Необходимо, однако, внести определенные нюансы в очерченный здесь портрет синодального архиерея начала XX века. По статистике на 1905 год, из 109 епархиальных и викарных архиереев 36 % были из вдовцов[116]. Более того, не следует забывать, что большинство из них происходили из того же духовного сословия (не менее 72‑х, и лишь об 11 достоверно известно противное[117]), то есть не могли не помнить, на что походила жизнь священно– и церковнослужителя[118]. Наконец средний возраст архиереев был чуть выше 50 лет[119], в среднем же епископами становились, как следует из упомянутых выше биографических данных, в 44 года (самостоятельными – в 47 лет)[120]. С. Л. Фирсов замечает по этому поводу, что «это были знавшие жизнь, прежде всего и преимущественно жизнь церковную, священнослужители»[121]. Знание этой жизни и высокий образовательный ценз архиереев проявились в 1905–1906 годах в высоком уровне и практической жизненности большей части отзывов, материал которых «богат и интересен глубокими замечаниями тогда, когда архиереи пишут именно о епархиальной и приходской жизни»[122]. Наконец, напоминает Фирсов, «спустя четверть века, в революционную эпоху строительства безбожного государства, многие «карьеристы» отдали свою жизнь за веру и Церковь»[123].
