Карл Каутский - Происхождение христианства
В особенности это можно сказать об истории. Практик-политик, при достаточной научной подготовке, гораздо легче поймет политическую историю и лучше будет в ней разбираться, чем кабинетный ученый, практически совершенно незнакомый с движущими силами политики. И такая практическая подготовка поможет в очень сильной степени исследователю тогда, когда речь идет об исследовании движения общественного класса, в среде которого он сам действует, с особенностями которого он близко знаком.
До последнего времени это преимущество использовалось только имущими классами, монополизировавшими науку. Движения низших классов находили до сих пор слишком мало компетентных исследователей.
Христианство на первых ступенях своего развития было, несомненно, движением обездоленных слоев самых различных категорий, которые можно схватить общим именем — пролетарии, если только под этим словом не разуметь исключительно наемных рабочих. Кто научился путем практической деятельности понимать современное движение пролетариата и общность его особенностей в различных странах, кто сумел, как участник борьбы пролетариата, войти в его психологию, тот может надеяться, что и в началах христианства он сможет многое понять гораздо легче, чем ученый, который всегда наблюдал пролетариат только из прекрасного далека.
Но если научно образованный, практический политик имеет во многих отношениях преимущество перед кабинетным ученым в области историографии, то такое преимущество часто очень легко компенсируется тем, что практический политик подвергается более сильным искушениям, чем кабинетный ученый, и его беспристрастие часто подвергается большому риску. В особенности две опасности грозят историческим исследованиям практических политиков в сравнении с другими исследователями: это — искушение смотреть на прошлое глазами настоящего, с одной стороны, и стремление замечать в прошлом только то, что соответствует потребностям злободневной политики — с другой.
Но от этих опасностей нас, социалистов, поскольку мы являемся марксистами, защищает тесно связанное с нашей пролетарской точкой зрения материалистическое понимание истории.
Традиционное понимание истории видит в политических движениях только борьбу за определенные политические учреждения — монархию, аристократию, демократию и т. д., которые, в свою очередь, являются результатом определенных этических идей и стремлений. Если мы останавливаемся в этом пункте, если мы не исследуем дальше основу этих идей, стремлений и учреждений, то мы легко приходим к выводу, что все они, в ходе столетий, меняют только свою внешнюю форму, что, по существу, они остаются неизменными, что все те же самые идеи, стремления и учреждения каждый раз вновь оживают, что вся история есть не что иное, как непрерывное стремление к свободе и равенству, все снова наталкивающееся на несвободу и неравенство, — стремление, которое никогда не может быть осуществлено во всей его полноте и в то же время никогда не может быть вполне искоренено.
Если где-нибудь и когда-нибудь борцы за свободу и равенство одержали победу, то она превращалась в источник нового рабства и неравенства. Но сейчас же на сцену являлись новые борцы за свободу и равенство. Так вся история превращается в циклический процесс, постоянно возвращающийся к своему исходному пункту, в вечное повторение все той же борьбы, причем меняются только костюмы, а человечество продолжает топтаться на том же месте.
Кто разделяет это понимание, тот всегда будет склонен рисовать прошлое по образу настоящего, и чем лучше он знает современных людей, тем больше он будет изображать людей прошлого как их двойников.
С этой склонностью может бороться только такое понимание истории, которое не ограничивается одним лишь рассмотрением социальных идей, но старается отыскать их причины в глубочайших основах общества. Оно при этом все снова наталкивается на способ производства, который в последнем счете зависит, хотя и не совсем исключительно, от состояния техники.
Как только мы приступаем к исследованию техники, а затем и способов производства, существовавших в прошлом, мы замечаем всю несостоятельность взгляда, что на мировой арене повторяется вечно все та же трагикомедия. Хозяйство людей указывает на постоянное, хотя и не непрерывное и не всегда совершающееся по прямой линии развитие от низших форм к высшим. И если мы исследовали экономические отношения людей в различные исторические периоды, то видимость вечного повторения одних и тех же идей, стремлений и учреждений сейчас же исчезает. Мы узнаем тогда, что одни и те же слова в ходе столетий меняли свое значение, что идеи и учреждения, имеющие внешнее сходство, по существу своему совершенно различны, так как они возникают из потребностей различных классов при различных условиях. Свобода, которой требует современный пролетарий, далеко не та, к которой стремились представители третьего сословия во Франции в 1789 г., и последняя, в свою очередь, коренным образом отличалась от той, за которую в начале Реформации боролось немецкое имперское рыцарство.
Если мы рассматриваем политическую борьбу не только как простую борьбу за абстрактные идеи или определенные политические учреждения, если мы в то же время исследуем их экономическую основу, то мы сейчас же замечаем, что и в этой области, как и в области техники, происходит
постоянное развитие от одних форм к другим, новым, что ни одна эпоха не походит вполне на другую, что одни и те же лозунги и аргументы в различные времена имеют совершенно различное значение.
Если пролетарская точка зрения дает нам возможность принять те стороны раннего христианства, которые общи ему с современным рабочим движением, гораздо легче, чем это могут сделать буржуазные исследователи, то связанное с материалистическим пониманием истории подчеркивание экономического фактора предохраняет нас от опасности просмотреть за чертами сходства отличительные особенности античного пролетариата, явившиеся результатом его своеобразного экономического положения и, при всей общности многих черт, резко отличающие античный пролетариат и его стремления от современного.
Но, гарантируя нас от опасности смотреть на прошлое глазами настоящего, изощряя нашу способность замечать характерные черты каждой эпохи и каждого народа, марксистское понимание истории охраняет нас и от другой опасности, от стремления подчинять изображение прошлого практическим интересам, которые мы защищаем в настоящем.
Ни один честный человек, какова бы ни была его точка зрения, не позволит себе сознательно фальсифицировать прошлое. Но нигде беспристрастие исследователя не является более необходимым, чем в области общественных наук, и нигде оно не достигается с большим трудом.
Задача науки состоит вовсе не в том, чтобы дать простое изображение того, что есть, верную фотографию действительности так, чтобы каждый нормально организованный наблюдатель мог получить ту же самую картину. Задача науки, напротив, заключается в том, чтобы в бесконечной массе лиц, явлений отыскать всеобщее, существенное и дать, таким образом, нить Ариадны, при помощи которой можно было бы ориентироваться в лабиринте действительности.
Аналогичную задачу ставит себе также искусство. Оно вовсе не должно давать простую фотографию действительности; напротив, художник должен передать то, что ему кажется наиболее существенным и характерным в действительности, которую он хочет изобразить. Различие между искусством и наукой заключается только в том, что художник передает это существенное в чувственно воспринимаемых образах и достигает желаемого эффекта,
тогда как мыслитель изображает существенные черты данного явления в форме понятий, абстракций.
Чем сложнее данное явление, чем меньше число других явлений, с которыми его можно сравнить, тем труднее отличить в нем существенное от несущественного, тем больше при изображении его проявляются субъективные особенности мыслителя и историка. Но тем необходимее становится при этом ясность его взгляда и беспристрастие.
И нет более сложного явления, чем человеческое общество, общество людей, из которых каждый сам по себе представляет более сложное существо, чем все другие известные нам существа. К тому же число сравнимых друг с другом общественных организмов, находящихся на одинаковой ступени развития, относительно очень ничтожно. Неудивительно поэтому, что научное исследование общества начинается позднее, чем исследование других областей нашего опыта, неудивительно также, что именно здесь воззрения различных исследователей расходятся больше, чем где-либо. И эти трудности возрастают в необычайной степени тогда, когда исследователь — а в общественных науках это случается очень часто — практически заинтересован в результате своих исследований, причем этот практический интерес вовсе не должен быть личным, а, наоборот, может быть очень реальным классовым интересом.
