Андрей Лазаренков - Партия, которую создал Иисус
Иисус тоже был в немалой степени удивлён. Ведь первосвященники ещё ничего не успели сказать Пилату о его деле! Откуда же этому угрюмому римлянину известны такие подробности?
— От себя ли ты говоришь это, — спросил он Пилата, — или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18:34).
Пилат, разумеется, не стал посвящать подсудимого во все «тайны следствия» и рассказывать о ночном разговоре с Иосифом и Никодимом. Достаточно с этого бродяги и того, что он сейчас отпустит его на все четыре стороны!
— Разве я Иудей? — сказал он. — Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18:35).
Теперь Пилат хочет услышать от самого Иисуса, в чём его обвиняют. Ничего странного здесь нет: судья обязан задавать подсудимому вопросы, даже если у него в голове уже сложилось готовое мнение по этому делу.
Иисус ответил в том смысле, что даже если кто-то и называет его царём, то в любом случае это царство не от мира сего, то есть не земное, на земле невозможное. Говоря по-другому, его деятельность сугубо духовная и никакого отношения к политике не имеет. А главной своей задачей он считает «свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18:35-37).
— Что есть истина? — пожав плечами, сказал Пилат и вышел наружу к иудеям (Ин. 18:38).
Эта пренебрежительная реплика Пилата неопровержимо доказывает, что личность Иисуса, равно как и его слова, не произвели абсолютно никакого впечатления на прокуратора. Будучи, как и почти все тогдашние римляне, закоренелым скептиком, Пилат менее всего был расположен внимать скучным и, как ему казалось, лишённым всякого смысла рассуждениям галилейского бродяги о высоких материях. Он даже не захотел дослушать Иисуса до конца! Поэтому все предположения, что во время суда Пилат почувствовал к Иисусу внезапную симпатию, абсолютно беспочвенны. Он хотел лишь «отработать» полученные за узника деньги, только и всего!
Выйдя на лифостротон, Пилат объявил собравшимся:
— Я никакой вины не нахожу в Нём (Ин. 18:38).
Первосвященники и старейшины, не ожидавшие такого поворота событий, сначала онемели от неожиданности, а затем загалдели все сразу, наперебой обвиняя Иисуса:
— Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царём (Лк. 23:2).
Всё это звучало как подстрекательство к мятежу, запрещение народу платить налоги и, кроме того, как выдача самого себя за Мессию, что никак не могло понравиться римской власти. Пилат с беспокойством почувствовал, что это дело вовсе не такое простое, как ему показалось вначале, и что ему, пожалуй, придётся сильно постараться, чтобы выполнить своё обещание и отпустить узника на свободу. Сначала он предложил освободить Иисуса в честь праздника Пасхи. Давид Флуссер сообщает, что подобный обычай в то время, действительно, существовал, хотя применялся на практике не часто {201}. Крейг Эванс в своей книге «Сфабрикованный Иисус» приводит свидетельство из Мишны (иудейское устное предание, записанное в начале III века), в котором говорится: «Они могут заколоть (пасхального агнца) за того... кого обещали выпустить из темницы» на Пасху (Песахим 8:6)» {202}. Из этого отрывка, правда, нельзя понять, кто именно выпускает преступника (иудейские власти или римские), однако ясно, что освобождение приурочено к празднику Пасхи.
Хотя предложение освободить Иисуса исходило от самого прокуратора, толпа у претории отказалась, потребовав взамен выпустить на свободу некоего разбойника Варавву, посаженного в тюрьму «за произведенное в городе возмущение и убийство» (Лк. 23:19).
Кстати, с этим Вараввой связан ряд интересных догадок и предположений. Многие исследователи давно уже обратили внимание на тот факт, что имя «Варавва» — «Бар Абба», если его перевести с арамейского, означает просто «сын отца», то есть это не имя собственное. Более того, в некоторых текстах утверждается, что настоящее имя Вараввы было — Иисус! В оригинальном греческом тексте Евангелий он назван «Иисус Варавва». Таким образом, получается, что Варавва — это не часть имени этого человека, а что-то вроде прозвища, придуманного для того, чтобы его можно было отличить от других Иисусов, которых в то время было хоть пруд пруди. Странноватое, конечно, прозвище, но, возможно, Иисус Варавва был сиротой, подкидышем, и не знал, как зовут его настоящего отца. Отсюда — и такое прозвище, чем-то напоминающее старое русское название для бродяг без роду и племени — «Иваны, не помнящие родства», которых так даже в официальных документах именовали.
Есть и другое любопытное толкование имени Варавва, о нём упоминает Веддиг Фрикке {203}. Согласно этой точке зрения, прозвище «Варавва» — «Сын отца» приложимо и к Иисусу, ведь в Евангелиях он постоянно обращается к Богу, называя Его Отцом, или, по-арамейски, — Авва. Понтий Пилат, мельком услышав кое-какие подробности из жизни Иисуса, мог подумать, что это прозвище к нему и относится. И тогда знаменитая сцена во время суда у Пилата может принять несколько иной вид. Прокуратор, указывая именно на Иисуса Христа (а никакого другого узника рядом нет и в помине), обращается к толпе: «Я отпущу вам Иисуса, который называет себя Сыном Отца — то есть Вараввой!» Толпа в точном соответствии с евангельскими текстами начинает кричать: «Варавву хотим, Варавву!» (то есть — Христа!), а Пилату только того и надо! Почему же тогда не состоялось освобождение? Помешало саддукейское жречество во главе с Ананом и Каиафой. Из-за их противодействия освобождение Иисуса Христа (Вараввы) сорвалось. Впоследствии этот эпизод мог обрасти всякими домыслами и превратиться в легенду о разбойнике Варавве, которого пышущая злобой еврейская толпа предпочла Иисусу Христу.
Как бы там ни было, попытка Пилата отпустить Иисуса, противопоставив его разбойнику Варавве, не удалась. Но Пилат не собирался сдаваться так легко. Он попробовал удовлетворить мстительное чувство толпы, предложив узника высечь: «Наказав Его, отпущу» (Лк. 23:22). И снова потерпел неудачу. Даже вид избитого, истерзанного Христа не мог смягчить толпу, собравшуюся у претории. С ещё большей яростью она продолжала кричать: «распни, распни Его!» (Ин. 19:6).
2.
Настойчивые попытки Пилата спасти жизнь подсудимому не могли укрыться от внимания священников и старейшин. В свете того, что они знали о прокураторе раньше, его теперешнее поведение казалось необъяснимым. Ведя Иисуса в преторию, первосвященники были уверены, что дело ограничится немедленным вынесением смертного приговора, а тут им с изумлением приходилось наблюдать, как прокуратор, исключительно жестокий даже по римским стандартам, прославившийся вдобавок своей неукротимой ненавистью к иудеям, старается во что бы то ни стало освободить еврейского узника!
И тогда руководители беснующейся толпы решили пустить в ход своё самое сильное оружие — шантаж. «Если отпустишь Его, — заявили они прокуратору, — ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царём, противник кесарю» (Ин. 19:12).
Это была страшная угроза, подразумевавшая, что на Пилата, если он будет настаивать на своём решении отпустить Иисуса, донесут в Рим, обвинив в попустительстве мятежникам. Слова «делающий себя царём» намекали на измену римскому императору.
Пилат понял, что если он будет упорствовать, то евреи перенесут дело в Рим и обвинят его перед самим императором. Ему ли, многоопытному римскому чиновнику, съевшему зубы на государственной службе, было не знать, чем обычно заканчивались подобные обвинения! Император Тиберий, один из самых злобных тиранов в человеческой истории, беспощадно расправлялся со всеми, кого подозревал в намерении посягнуть на величие его власти, не исключая даже своих ближайших родственников. Сколько ни в чём не повинных людей стали жертвой гнусного старика, страдавшего манией преследования!
Римский историк Светоний Транквилл сообщает, что все дела об оскорблении величия — «crimen laese maiestatis» — судились Тиберием «с крайней жестокостью» {204}, что «дня не проходило без казни» {205} и что «никакому доносу не отказывали в доверии» {206}. Другой знаменитый историк, Корнелий Тацит, в своих «Анналах» полностью подтверждает эти страшные свидетельства Светония {207}.
Мог ли отмахнуться от такой угрозы Пилат, зная, что выживший из ума старик непременно даст ход делу, и тогда уже ему, Понтию Пилату, прокуратору Иудеи, придётся держать ответ за свои настоящие или мнимые преступления! И Пилат решил уступить. Да, конечно, он взял энное количество талантов в обмен на обещание спасти Иисуса, но что значат какие-то деньги, если на кон поставлено его, Пилата, благополучие, а может быть, и сама жизнь! Боги — свидетели: он сделал всё, чтобы освободить Галилеянина, и не его вина в том, что ничего не получилось. Враги оказались хитрее, чем он думал, и гораздо искушённее в интригах.
