Мэтью Альпер - Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности
В пример можно также привести потомков небольшой группы европейских евреев-ашкенази (ашкеназы) XV в., настолько изолированной, что для них по сей день велик риск приобретения таких передающихся генетическим путем неврологических заболеваний, как болезнь Гоше, болезнь Ниманна-Пика, болезнь Тея-Сакса. Более того, в недавней статье, опубликованной в Journal Biosocial Science (издание Cambridge University Press), высказано предположение, что распространение этих болезней у ашкенази и уникальная для них частота встречаемости генов могут ассоциироваться с предрасположенностью к более высокому уровню интеллекта. Таким образом утверждается, что некоторые генетические штаммы, появившиеся в результате генетической изолированности, способны влиять на специфические когнитивные характеристики. Это предположение подтверждает генетик Л. Б. Джорд: «Множество географических, климатических, исторических факторов внесло свой вклад в закономерности распространения генов человека, наблюдаемые в мире сегодня. К примеру, демографические процессы, связанные с колонизацией, периодами географической изоляции, социально подкрепленной эндогамией (межнациональными браками) и естественным отбором, влияют на частоты аллелей в некоторых популяциях»{108}.
С учетом всего вышесказанного разве трудно предположить, что мы, поселив на каком-нибудь острове группу гиперрелигиозных людей, через несколько поколений обнаружим, что их потомки тоже чрезвычайно религиозны? И значит, вполне возможно, что в результате генетического дрейфа первые общины колониальной Северной Америки привезли с собой усовершенствованные «религиозные» гены, обеспечив своему потомству выраженную склонность к повышенной религиозности?
Как указывает мой краткий экскурс в историю колоний, первые американские поселенцы были преимущественно европейскими ревнителями веры, набожными, непреклонными, фанатичными фундаменталистами; они отказывались ассимилироваться и принимать официальную религию того времени, бросали вызов инквизиции, преследованиям, расправам и изгнаниям, лишь бы сохранить свою веру. Поскольку речь шла о выборе между культурной ассимиляцией или возможной смертью в тюрьме, в результате казни или в изгнании, разве трудно предположить, что столь опасный путь могли выбрать лишь самые набожные, гиперрелигиозные люди?
Колониальная иммиграция в Северную Америку — уникальное событие в истории человека, вероятно, самая массовая миграция представителей разных народов из разных стран на одну территорию, миграция, вызванная специфической социальной задачей — сохранением религиозной веры. И хотя большинство потомков этих американских первопроходцев жило не в такой строгой изоляции, как амиши, «в первые два века своего существования Новая Англия была на удивление гомогенной по характеристикам своего населения»{109}. Эту гомогенность усиливал тот факт, что на протяжении долгих лет после войны за независимость США, вплоть до 30-х гг. XIX в., численность иммигрантов удерживалась на уровне менее нескольких тысяч человек в год, так что «во времена обретения независимости иммиграция оказывала мало влияния на рост численности населения страны»{110}. К 1830 г. численность населения Америки составляла примерно 13 миллионов человек, и менее 500 тысяч из них были уроженцами других стран.
С середины XIX в. американская история представляет собой чередующиеся периоды усиления и ослабления иммиграции, в итоге за промежуток 1820–1992 гг. общую численность населения Америки, достигшую к этому году примерно 255 миллионов, пополнили 57 миллионов иммигрантов (это не означает, что почти 200 миллионов человек — «чистокровные» потомки первых поселенцев, так как следует учитывать и то, что 57 миллионов иммигрантов дали столько потомства, что оно составило значительную часть этих 255 миллионов). Значит, попытки вычислить генетическое взаимодействие между более поздними иммигрантами и первыми колонистами почти невозможны[32]. Но при этом, несмотря на интенсивное перемешивание генофонда в американском плавильном котле, согласно оценкам, «потомки англоязычных протестантов составляют около 45 % нынешнего населения США»{111}, свидетельствуя о том, что гомогенность в значительной степени сохранилась по сей день. В конце концов, если после пяти столетий расселения по планете и нередких межнациональных браков евреи-ашкенази смогли частично сохранить генетическую идентичность, почему нельзя предположить, что и первым американским поселенцам это удалось?[33]
Да, с колониальных времен генофонд Америки не раз пополнялся за счет бесчисленного множества людей, переселяющихся в США по соображениям, далеким от религиозных. Тем не менее можно утверждать, что семена религиозности уже посеяны и распространились по культурному ландшафту страны, а также ее генофонду, достаточно широко, чтобы оказывать влияние, отражение которого мы видим в современной религиозной статистике. Сегодня в США насчитывается больше религиозных культов и сект, чем в любой другой стране мира, — свыше 1500 основных религиозных конфессий, более двухсот исключительно христианских телеканалов и радиостанций, более трехсот тысяч местных общин, свыше 530 тысяч священнослужителей, значительно больше, чем в любой другой стране. Все это свидетельствует об американской свободе и разнообразии, и в некоторой степени — об особенностях заложенной в нас генетической программы.
18. Функции вины и морали, или Почему мы поступаем так, как поступаем
«Специалисты в области естественных и гуманитарных наук вместе должны задуматься о том, что пришла пора на некоторое время забрать этику у философов и рассмотреть с точки зрения биологии»{112}.
Э. О. Уилсон«Нравственных явлений не существует, есть лишь нравственная интерпретация явлений».
Фридрих НицшеТочно так же, как представители каждой культуры наделены способностью испытывать чувства печали, им присуща и способность испытывать чувство так называемой вины — полное раскаяния осознание какой-либо допущенной ошибки. Отсюда можно сделать вывод, что чувство вины — еще одна генетически наследуемая характеристика человека как вида. Следовательно, можно предположить, что должен существовать некий нейрофизиологический механизм, порождающий этот опыт, а это, в свою очередь, подразумевает, что у нас могут быть «гены вины», побуждающие наш мозг развивать те нейронные связи, которые формируют в нас этот «механизм вины». Но каковы истоки этого особенного чувства? Для чего оно предназначено? И еще: каким образом это чувство связано с нашими духовными функциями?
Для того чтобы понять сущность вины, сначала надо составить представление об эволюции этого чувства. В период возникновения органической материи большинство форм жизни на Земле существовало независимо друг от друга — в отличие от существования группами. Это явление объяснялось прежде всего тем, что в древнейшие времена все живое воспроизводило само себя неполовым путем, а значит, не имело потребности в объединении. При бесполом размножении один не имеющий пола одноклеточный организм порождает другой, создавая точную копию самого себя. Характер этой стратегии размножения таков, что необходимости во взаимодействии двух организмов одного и того же вида просто не возникает.
Но жизнь продолжала развиваться, и вскоре появились организмы, имеющие половую принадлежность. При половом размножении этих новых организмов требовалось, чтобы два представителя одного и того же вида, по одному каждого пола, объединили свои гены и дали потомство. Эта новая стратегия воспроизведения давала организмам преимущество, способствуя большему разнообразию потомства. Такое разнообразие повышало вероятность появления наиболее выигрышных адаптаций. А чем больше полезных адаптаций, тем выше шансы вида на выживание.
Однако, несмотря на появление полового размножения, большинство видов остались «несоциальными» («необщественными»), то есть каждый отдельный организм вел преимущественно одинокую жизнь. Разница заключалась в том, что теперь представителям двух разных полов требовалось встретиться хотя бы раз в жизни, чтобы произвести потомство. Такие встречи чаще всего проходили в брачный сезон, типичный для вида, две особи разных полов встречались в первый и последний раз только для того, чтобы спариться и разойтись в разные стороны. Более того, у таких видов мать, отложив яйца, обычно забывала о них и никогда не заботилась о своем потомстве.
Время шло, формы жизни становились все более разнообразными, постепенно складывалась новая эволюционная тенденция: отдельные организмы начали жить вместе, образуя группы. В группе каждый организм чувствовал себя увереннее, чем в одиночестве. Держась все вместе, отдельные особи не только успешнее защищались от хищников, но и эффективнее охотились и собирали пищу. Благодаря силе и стабильности, которые давала эта социальная адаптация, групповая динамика стала «предпочтительной» эволюционной тенденцией, особенно у позвоночных, в частности, у млекопитающих.
