П Успенский - Новая Модель Вселенной
В каждом из четырех Евангелий есть множество вещей, сознательно продуманных и основанных на большом знании и глубоком понимании человеческой души. Некоторые места написаны с таким расчетом, чтобы один человек обнаружил в них один смысл, другой – второй, а третий – третий, и чтобы эти люди не смогли прийти к согласию относительно понимания прочитанного; вместе с тем, все они будут в равной степени неправы, а подлинный смысл никогда не придет им в голову самостоятельно.
Чисто литературный анализ стиля и содержания четырех Евангелий обнаруживает огромную силу этих повествований. Они были написаны с определенной целью, и написаны людьми, которым известно гораздо больше того, что они пишут. Евангелия прямо и точно говорят о существовании эзотерической мысли; они и есть одно из главных литературных свидетельств существования такой мысли.
Какой смысл, какую цель может иметь такая книга, если предположить, что она была написана сознательно? Вероятно, этих целей много; но одна из них несомненно такова: показать людям, что к скрытому знанию ведет один путь, если только они пожелают и сумеют идти по нему; точнее говоря, цель в том, чтобы указать путь тем, кто может по нему идти; в самом таком указании пути уже происходит отбор готовых к нему, разделение людей на подходящих для этого и неподходящих.
Христианское учение – очень суровая религия, бесконечно далекая от того сентиментального христианства, которое создано современными проповедниками. Сквозь все учение проходит идея, что «Царство Небесное» (что бы ни значили эти слова) принадлежит немногим, что врата узки и узок путь, что лишь немногие сумеют пройти, достигнув таким образом «спасения», что те, кто не войдет, – всего-навсего солома, которая будет сожжена.
Уже и секира при корне дерев лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь...
Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.
(Матф. III, 10, 12)
Идея исключительности и трудности «спасения» настолько определенна, так часто подчеркивается в Евангелиях, что понадобилась вся ложь и все лицемерие современного христианства, чтобы забыть ее и приписать Христу сентиментальную идею всеобщего спасения. Подобные мысли так же далеки от подлинного христианства, как и роль социального реформатора, которую иногда приписывают Христу.
Но еще более далека от христианства религия «ада и греха», принятая современными сектантами, которые то и дело появляются во всех ответвлениях христианства, но более всего – в протестантских церквах.
* * *
Говоря о Новом Завете, необходимо, хотя бы приблизительно, разъяснить свою точку зрения на существующие варианты текста и истории Евангелий.
Нет никаких оснований предполагать, что Евангелия были написаны теми лицами, которым приписывают авторство, т.е. прямыми учениками Иисуса. Гораздо вероятнее, что у всех четырех Евангелий совсем другая история, что они были написаны гораздо позднее, чем это утверждает официальная Церковь. Вполне возможно, что Евангелия появились в результате совместной работы многих людей; последние просто собрали рукописи, которые обращались среди учеников апостолов и содержали записи о чудесных событиях, происшедших в Иудее. Вместе с тем можно с полным основанием предположить, что эти сборники рукописей были изданы людьми, преследовавшими определенную цель и предвидевшими колоссальные масштабы распространения Нового Завета и то огромное значение, которое он приобретет.
Евангелия очень сильно отличаются друг от друга. Первое, Евангелие св. Матфея, можно считать главным. Существует предположение, что первоначально оно было написано по-арамейски, т.е. на том самом языке, на котором, вероятно, говорил Христос; а к концу I века его перевели на греческий. Есть, однако, и другие предположения, например, что Христос учил народ по-гречески, ибо в то время этот язык был распространен в Иудее наравне с арамейским. Евангелия св. Марка и св. Луки составлены из того же материала, что послужил основой для Евангелия св. Матфея. Довольно правдоподобно звучит утверждение Ренана, что оба эти Евангелия были написаны по-гречески.
Более позднее Евангелие св. Иоанна – произведение совершенно иного рода. Оно также написано по-гречески, и его автором, вероятно, был грек, во всяком случае, не еврей. На это указывает одна небольшая деталь: там, где в других Евангелиях говорится «народ», в Евангелии св. Иоанна значится: «иудеи».
Или, например, такое объяснение, которое ни в коем случае не сделал бы еврей:
Итак, они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи.
(Иоанн, XIX, 40)
Евангелие св. Иоанна – совершенно исключительный литературный труд. Оно написано с огромным эмоциональным подъемом – и может произвести неотразимое впечатление на человека, который сам находится в состоянии эмоционального напряжения. И в других Евангелиях присутствует значительный эмоциональный элемент, но их можно понять умом, тогда как Евангелие св. Иоанна понять умом невозможно. В нем угадывается эмоциональный подъем на уровне экстаза. Находясь в таком экстатическом состоянии, человек быстро говорит (или пишет) слова и фразы, исполненные глубокого смысла для него и для тех людей, которые пребывают в таком же состоянии, но лишенные какого бы то ни было смысла для тех, кто слушает обычным слухом и думает обычным умом. Если кому-нибудь придется читать Евангелие св. Иоанна в приподнятом эмоциональном состоянии, тот поймет, что там сказано, и поймет, что этот исключительный труд нельзя мерить обычными мерками и судить о нем как о книге, доступной лишь для интеллектуального чтения и понимания.
Текст Четвероевангелия в переводах на современные языки несколько искажен, но в гораздо меньшей степени, чем можно было бы ожидать. Несомненно, его искажали, когда переписывали в первые века и позднее, уже в наше время, в процессе переводов. Первоначальный текст не сохранился; но если сравнить нынешние переводы с более древними текстами (греческим, латинским и церковно-славянским), то мы заметим разницу вполне определенного свойства. Все подмены и искажения похожи друг на друга; их психологическая природа одинакова: в тех случаях, когда мы замечаем подмену, можно понять, что переводчик или переписчик не понял текста, что в тексте что-то показалось ему чересчур трудным, чересчур отвлеченным. Поэтому он слегка подправил текст, добавив, допустим, всего одно словечко, – и таким образом внес в него ясный и логический смысл на уровне собственного понимания. Этот факт не вызывает ни малейшего сомнения, и его можно проследить по позднейшим переводам.
Самые древние из известных текстов, т.е. греческий текст и первые латинские переводы, оказываются гораздо более абстрактными, чем позднейшие переводы. В ранних текстах есть много отвлеченных понятий; можно видеть, как в позднейших переводах эти понятия превратились в конкретные образы, в конкретные фигуры.
* * *
Самая интересная переделка такого рода произошла с дьяволом. Во многих местах Евангелий, где мы привыкли его встречать, в ранних текстах его нет и в помине. Например, в «Отче наш», которое глубоко вошло в сознание обычного человека, слова «избавь нас от зла» в английском и немецком переводах вполне соответствуют греческому и латинскому текстам; зато в церковно-славянском и русском переводах стоит: "избавь нас от лукавого"; в некоторых французских переводах: 888 mais délivre nous du Malin; а в итальянском: ma liberaci dal maligno.
В этом отношении очень характерна разница между ранним латинским переводом и более поздним, сделанным в XVI веке Теодором Беза. В первом переводе: sed libera nos a malo, тогда как во втором: sed libera nos ab illo improbo (т.е. «от злого»).
Вообще говоря, вся евангельская мифология в целом претерпела значительные изменения. «Диавол», т.е. лжец или искуситель, в первоначальном тексте представлял собой имя, которое можно отнести к любому «лжецу» или «соблазнителю». Можно предположить, что это имя зачастую использовали для того, чтобы выразить видимый, обманчивый, иллюзорный мир феноменов, «майю». Мы находимся под сильнейшим влиянием средневековой демонологии, и нам трудно понять, что общей идеи дьявола в Новом Завете нет. В нем есть идея зла, искупления, соблазна, идея демонов и их князя, идея нечистого духа; есть Сатана, искушавший Христа; но все эти идеи не связаны одна с другой; они аллегоричны и очень далеки от средневековой концепции дьявола.
В четвертой главе Евангелия св. Матфея, в сцене искушения в пустыне, Христос, согласно греческому тексту, говорит дьяволу: upage opisw mou, т.е."иди за Мной" – и в церковно-славянском тексте мы читаем: «следуй за Мной». Но в русском, английском, французском, итальянском текстах это место переведено так: «Отойди от Меня, Сатана!»
