Алексей Шмаков - Свобода и евреи
Собрание роковых изветов и злобных верований, колоссальных нелепостей и невыразимых гнусностей произвело еврея-талмудиста, который в свою очередь, будучи лишён отечества и самой способности к общежитию, оказываясь повсюду чуждым и не имея никаких забот, кроме интереса своих единомышленников, нередко являлся бичом страны, куда его заносила судьба.
Пусть же не говорят, что образование и общение с другими народностями не могут не изменить талмудизма. Как нет медленных зайцев, так не бывает простоватых евреев. Как нельзя стать евреем, так нельзя и перестать быть им. Если для талмудиста ещё мыслима невозможность физическая, то нравственно невозможного не существует для него. Кто любит гоя, тот ненавидит своего Создателя…
«Греки были истинным народом Божиим» — говорит Фурье, «между тем как евреи, нынешние потомки коих всё ещё осмеливаются присвоить себе этот титул, были прямым исчадием ада, летописи которого преисполнены вопиющими и отвратительными злодеяниями. Не оставив ни единого памятника в области науки или искусства, они запятнали себя упорным стремлением к варварству, когда бывали независимы, и к фарисейской теократии, когда бывали порабощены». «А в наше время, — продолжает Туссенель, — эти наглые тунеядцы, через своих писак-прихвостней, кидают нам в лицо бесстыдное учение, что нищета есть законный удел человеческих стад, и что на жизненном пути нет места для детей бедняка!»...
Слепо преданный если не религии, то своей расе, верный себе как против идолов, так и против Евангелия, вопреки мраку и наперекор свету, презирая окружающую ненависть и не научаясь из предостережений судьбы, забывая о преследованиях и не умея переносить счастья, — еврей образованный и еврей-невежда, еврей-фанатик и еврей-ренегат, еврей ортодоксальный и еврей-атеист, еврей-цадик и еврей, отрицающий Моисея, остаётся всё тем же евреем и только евреем.
«Ведь им одним принадлежит всё и вся. Евреи единственные аристократы мира и его призванные повелители!».
(Биконсфильд)С целью уяснить себе дерзновение этой фразы, представляющей, однако, лишь сущность того, что в целом ряде своих романов сперва туманно и лукаво, а затем открыто и систематически проводил названный испано-итальяно-английский еврей (придя с Востока, предки Биконсфильда Сефардимы, т. е. испанские евреи, после изгнания в XV столетии, частью бежали в Венецию, а затем — в Англию), обрезанный 6 дней от роду, а 13-ти лет крещённый, но всегда остававшийся евреем, перед смертью же совсем вернувшийся в иудейство, — необходимо, по крайней мере в нескольких словах, припомнить его политическую биографию. Как и его соплеменник Лассаль в Берлине, тоже, разумеется, «друг народа», подобно большинству еврейских карьеристов, д’Израэли дебютировал самым красным из радикалов, хотя это не мешало ему рабски втираться в аристократические гостиные Лондона и даже стать «законодателем покроя жилетов для джентльменов». Сжигаемый чисто еврейским властолюбием, он по первому дуновению ветра повернул в обратную сторону и, раболепствуя пред одним из влиятельных богачей Кента — Виндгамом Лэвисом, от одного из гнилых местечек «доброй старой Англии» проник в парламент как ставленник тори или, выражаясь по теперешнему, — «чёрной сотни»… Правда, он никогда не упускал случая пролить несколько крокодиловых слез об участи рабочих и меньшей братии вообще — ведь это так легко даёт «хорошую прессу» и так быстро привлекает сердце такого малого, хотя и злого, ребёнка, каким повсюду остаётся толпа!.. Но зато во имя заслуг, оказанных Израилем человечеству, он успел провести в депутаты Лионеля Ротшильда, куда вскоре же за королём банкиров последовали, конечно, Гольдшмит, Симон, Коган и разные другие евреи. При всяком удобном случае, выдвигая напоказ своё крещение, д’Израэли не затруднялся отождествлять христианство в его первобытной форме с еврейством. «Христианство, — по его словам — это иудаизм, насколько он доступен большинству, а всё таки иудаизм!» или «христианство — дополненный иудаизм либо ничто», иначе говоря, — христианство есть иудаизм, приноровленный к «низшему уровню язычников»…
Далее, в романе Конингсби, д’Израэли пишет:
«Римский католицизм, должен быть почитаем, как единственная, доныне существующая еврейско-христианская церковь. Все другие из основанных апостолами церкви исчезли, одна римская стоит по-прежнему, и как бы ни были чрезмерны её вожделения на пути средних веков, не следует забывать о её первобытном характере, когда ещё не были утрачены ею благоухания рая».
Итак, очевидно, что если Биконсфильд и признаёт какой-нибудь нравственный авторитет за папским престолом, то отнюдь не ради самого Рима, а ради отблеска Палестины, которого, впрочем, как утверждает он же, теперь и следов не осталось.
Однако, энтузиазм автора вскоре гаснет и уже в своём «Лотаре» Биконсфильд относится к католическому клиру весьма непочтительно, установленные им религиозные церемонии называются языческой переделкой истинного культа. Сообразно с этим, требуя сегодня свободы католикам как старшим сыновьям великой еврейской семьи, Биконсфильд завтра переходит на сторону англиканской церкви, действительной, по его новому уверению, наследницы иерусалимских преданий. Такой аргумент бьёт с особой меткостью в странах протестантских, как Англия, где Библия служит первой книгой для чтения детям, где юноши обучаются истории еврейского народа раньше, чем своей собственной, и где умственная атмосфера во всех классах общества пропитана иудаизмом. Для протестанта Иерусалим так же священен, как Рим для католика. Это обаяние Иерусалима, проходящее через все главные его романы, д’Израэли окрестил именем «азиатской тайны» (Asian mistery), а затем всемирно эксплуатировал эту «неразгаданную» тайну во славу своих единоплеменников. Отсюда не труден был переход и к положениям, что «всё сводится к расе, другой же истины не существует»» (All is race, there is no other truth), или что «идея paсы — величайшая истина, на которой основываются все остальные» (The great truth into which all truths merge). В «Конингсби», в «Жизни лорда Бентника», в «Общем предисловии» он то и дело возвращается к этой проблеме, упивается ею, кричит о ней. Для чего, спрашивается? Без сомнения, только для того, чтобы провозгласить верховенство евреев, как чистейшей из всех рас. Это, однако, уже само по себе противоречит всем данным еврейской истории, а с другой стороны не могло бы оправдать иудейского превосходства даже если бы оказалось верным, потому что самыми одарёнными являются именно народы наиболее смешанной крови, каковы, например, сами англичане и французы. Египетские фараоны, утверждает, тем не менее, д’Израэли, цари ассирийские, императоры римские, разбойники скандинавские, короли готские, наконец, святая инквизиция, последовательно клялись уничтожить избранный народ, но он не погиб. «Где же, — надменно восклицает он, — искать лучшего доказательства тому неумолимому естественному закону, что высшая раса никогда не может быть поглощена низшею?!»…
Подобный вывод блистательно иллюминируется хотя бы пресловутым Бловицем, — парижским корреспондентом Times, который на вопрос румынской королевы отвечал, что он родился в Богемии от израильских родителей, а пишет из Франции на английском языке pour le roi de Prusse, или же — бывшим духовником императрицы Евгении и образцом всех добродетелей Ицкою Бауэром, сделавшимся в 1870 году шпионом Бисмарка, а после войны открывшим в Брюсселе кафе-шантан.
Не даром, стало быть, называя д’Израэли Гладстон иностранцем, в жилах которого нет ни капли английской крови.
Следует ли за сим рассматривать политические эксперименты этого чистокровного еврея, который, оставаясь неизменным врагом «великого старика», его идей и реформ, а в частности, даже его билля об отмене продажи чинов в армии, и обзывая изменником О’Жоннеля, сам же нагло изменяя своему благодетелю Роберту Цилю, вполне, кажется, заслужил аттестацию, данную ему Карлейлем. Запятнав его политику шутовской кличкой, знаменитый историк презирал лидера ториев, «как еврейского колдуна, отплясывающего свою безумную сарабанду на брюхе английского народа».
Увы, д’Израэли делал своё сатанинское дело, ничтоже сумняшеся. Он ненавидел Россию именно как еврей и на берлинском конгрессе явился мстителем за своих «угнетённых» соплеменников при благосклонном, правда, участии «честного маклера» Бисмарка и полуеврея Ваддигтона, французского посла, в свою очередь сводившего с нами счёты за нашу воистину безрассудную политику в 1870 году. Отказавшись от всех своих успехов в Семилетнюю войну и погубив цвет русских войск под Фидландом, Прейсиш-Эйлау, а в особенности под Аустерлицем pour le roi de Prusse, мы не ограничились этим. Разрешая той же Пруссии добивать Францию после Меца и Седана, мы сами подготовили себе всё дальнейшее. Неспособность же, чтобы не сказать хуже, дипломатии нашей после турецкой войны 1877/8 годов роковым образом повлекла за собой как потерю важных результатов, добытых Румянцевым-Задунайским, Суворовым и Дибичем-Забалканским, значит, и вынужденный компромисс наш с Австрией, т. е. отказ от Константинополя уже навсегда, так и нашу Порт-Артурcкую авантюру. Громадная задолженность России, прямо из этих ужасных невзгод проистекающая и бесплодные потоки крови нескольких поколений, нами пролитые для завоевания Европейской Турции и Манчжурии, являются, вдобавок, премией за наше бесславие. В частности, отправляясь на освобождение Болгарии тридцать лет тому назад, мы также ни о чём понятия не имели, как не знали даже того, что по сравнению с нашим мужиком турецкая райя благоденствует, а с другой стороны, что примеры Сербии и Румынии достаточно засвидетельствовали безнадёжность политического подчинения нам болгар. Непостижимая близорукость в этом направлении усугубилась полной нашей неспособностью обосновать какие-либо торговые связи с их прекрасными и богатыми странами. Мы всё ещё сентиментальничали, пока англичане и евреи не захватили всего, оставив на нашу долю страшные потери, горькие разочарования и беспросветную нищету. Мудрено ли, что к берлинскому конгрессу сама Франция успела позабыть, как всего за два года раньше мы спасли её от новой «операции» Бисмарка, грозившего на этот раз «saigner а Blanc» (выточить и сукровицу).
