Яков Канторович - Процессы о колдовстве в Европе и Российской империи
Как сообщала газета «Киевлянин» (№ 132 за 1877 год), в 1877 году крестьяне села Рябухи Дмитровской волости заподозрили в чародействе жительницу этого села крестьянку Акулину Чумаченкову. Вследствие этого 23 августа по приглашению старосты, сотского и волостного писаря крестьяне собрались на сход и потребовали Чумаченкову для допроса. Так как она не сознавалась, то судьи при каждом задаваемом ей вопросе подвергали ее пытке. Привязав веревку за большой палец одной ноги, привешивали обвиняемую к потолку, и она, вися вниз головою, в конце концов призналась в том, что занимается чародейством и «испортила» казака села Дементия Педько. При этом она оговорила в соучастии еще одну женщину, Варвару Чузенкову. Дело было передано судебному следователю.
В 1885 году летом в деревне Пересадовке Херсонской губернии был случай расправы крестьян с тремя бабами, которых они сочли за колдуний, задерживающих дождь и производящих засуху. Женщин этих насильно купали в реке, и они избежали печального для себя конца тем, что указали разъярившимся крестьянам место, где будто бы они спрятали дождь: староста с понятыми вошел в избу одной из колдуний и там, по ее указанию, нашел в печной трубе замазанными два напильника и один замок. Волнение улеглось, хотя дождь после этого так и не пошел.
13 октября 1879 года временное присутствие Новгородского окружного суда в Тихвине разбирало с участием присяжных заседателей дело о сожжении колдуньи солдатки Игнатьевой. Обстоятельства этого дела заключались в следующем: 4 февраля 1879 года в деревне Врачеве Деревской волости Тихвинского уезда была сожжена в своей избе солдатская вдова Аграфена Игнатьева, 50 лет, слывшая среди местного населения еще со времени своей молодости за колдунью, обладавшую способностью «портить» людей. По выходе замуж Игнатьева около двенадцати лет жила в Петербурге и года за два до своей смерти возвратилась на родину. Когда крестьяне услышали, что Игнатьева переселяется в деревню Враче-во, то стали опасаться «порчи»; высказывалось мнение, что лучше всего сразу взять Аграфену, заколотить в сруб и сжечь. Как колдуньи Игнатьевой боялись все в деревне и старались всячески ей угождать. Так как она по своему болезненному состоянию не могла работать, то все крестьянки из страха перед ее колдовской силой старались снискать себе ее расположение и оказывали ей всякие услуги, как-то: работали за нее, отдавали ей лучшие куски, мыли ее в бане, стирали ей белье, мыли пол в ее избе и т. д. Со своей стороны Игнатьева, не уверяя положительно, что она колдунья, не старалась разубеждать в этом крестьян, пользуясь внушаемым ею страхом для того, чтобы жить на чужой счет.
Глубоко вкоренившееся в крестьянах убеждение в ее колдовстве нашло себе подтверждение в нескольких случаях нервных болезней, которым подверглись крестьянки той местности вскоре после возвращения Игнатьевой. Происхождение всякой такой болезни народ связывал с каким-нибудь случаем мелкого разлада или ссоры между заболевшей крестьянкой и Игнатьевой. Так, однажды Игнатьева приходила в дом Ивана Кузьмина и просила творогу, но в этом ей отказали, и вскоре после того заболела его дочь Настасья, которая в припадках выкликивала, что испорчена Игнатьевой.
Кузьмин ходил к Игнатьевой и кланялся ей в ноги, прося поправить его дочь. Но Игнатьева ответила, что Настасьи не портила и помочь не может. Такой же болезнью с припадками была больна и крестьянка Мария Иванова. Наконец, в конце января 1879 года заболела дочь Ивана Иванова, Екатерина, у которой ранее того умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликивавшая перед смертью, что она испорчена Игнатьевой. Екатерина Иванова была убеждена, что ее испортила Игнатьева за то, что раз она не позволила своему маленькому сыну идти к Игнатьевой наколоть дров. Так как Екатерина выкликала, что испорчена Игнатьевой, то ее муж, отставной рядовой Зайцев, подал жалобу уряднику, который и явился во Врачево для производства дознания, за несколько дней до сожжения Игнатьевой.
В воскресенье 4 февраля в деревне Врачеве в доме крестьян Гараниных происходил семейный раздел, и к Гараниным после обеда собралось много гостей. Один из крестьян, Никифоров, обратился к собравшимся с просьбой защитить его жену от Игнатьевой, которая будто бы собирается ее испортить, как об это выкликала больная Екатерина Иванова. Тогда Иван Андреев-Коншин вызвал Ивана Никифорова в сени и о чем-то советовался с ним и затем, возвратившись в избу, стал убеждать крестьян в необходимости, до разрешение жалобы, поданной уряднику на Игнатьеву, обыскать ее, заколотить в избе и караулить, чтобы она никуда не выходила и не бродила в народе. Все бывшие у Гараниных крестьяне, убежденные, что Игнатьева колдунья, согласились на предложение Коншина, и для исполнения этого решения Иван Никифоров отправился домой и принес гвозди и, кроме того, несколько лучин. Затем все крестьяне в числе четырнадцати человек отправились к избе Игнатьевой.
Войдя в избу, они объявили Игнатьевой, что она «неладно живет», что они пришли обыскать ее и запечатать, и потребовали у нее ключи от клети. Когда пришли в клеть, то Игнатьева отворила сундук и стала подавать Коншину разные пузырьки и баночки с лекарствами. Эти лекарственные снадобья, найденные в сундуке Игнатьевой, окончательно убедили крестьян, что она действительно колдунья. Ей велели идти в избу, и когда она туда направилась, то все крестьяне в один голос заговорили: «Надо покончить с нею, чтобы не шлялась по белу свету, а то выпустим — и она всех нас перепортит». Решили ее сжечь вместе с избой, заколотив окна и двери. Никифоров взял доску, накрепко заколотил большое окно, выходившее к деревне. После этого Коншин захлопнул дверь и зажженной лучиной зажег солому, стоявшую у стены клети, другие крестьяне зажгли висевшие тут веники, и огонь сразу вспыхнул. Услышав треск загоревшейся соломы, Игнатьева стала ломиться в дверь, но ее сначала придерживали, а потом подперли жердями и заколотили.
Дым от горевшей избы был замечен в окрестных деревнях, и на пожар стало стекаться много народу, которого собралось человек триста. Крестьяне не только не старались потушить огонь, но, напротив, говорили: «Пусть горит, долго мы промаялись с Грушкой!» Иван Иванов, который в тот день приходил во Врачево к своей больной дочери Екатерине, узнав, что Игнатьева заколочена в горевшей избе, стал креститься и бегать около избы, говоря: «Слава Богу, пусть горит; она у меня двух дочек справила». Вскоре пришел брат Игнатьевой, Осип. Он бросился к дверям, но сени были в огне, и туда нельзя было попасть; он подошел к окну, желая оторвать прибитое полено, но крестьяне закричали на него, чтобы он не смел отрывать полена, потому что «миром заколочено и пусть горит». Игнатьева, видя неминуемую смерть, пробовала было спастись в незаколоченное окно, выходившее на огород, но окно оказалось слишком тесным, а тут крестьяне на всякий случай поспешили заколотить и это окно. Так как дым и огонь ветром относило на реку, в сторону от избы, на крыше которой лежал толстый слой снега, то крестьяне решили спихнуть крышу; несколько крестьян принялись за это, и один из них разворотил жердью бревна на потолке, чтобы жар скорее проник в избу. После этого огонь охватил всю избу, потолок провалился, и исчезла всякая возможность спасти Игнатьеву. Пожар продолжался всю ночь, и на следующий день на пожарище была только развалившаяся печь и яма с испепелившимися остатками костей Игнатьевой.
К ответственности было привлечено семнадцать человек. На суде подтвердились все обстоятельства происшедшего; подсудимые и свидетели чистосердечно рассказали все подробности дела — что Аграфену все считали колдуньей, что она многих испортила и что решили ее сжечь. Между прочим, во время судебного следствия со свидетельницей Екатериной Ивановой (вышеупомянутой больной) случился ужасный припадок. Она вдруг упала на пол, и в течение четверти часа ее страшно ломало. Судорожные движения были настолько сильны, что трудно было понять, как она не повредила себе руки и ноги и в особенности как осталась целой голова, которой Иванова колотила об пол. Выражение лица ее было страшное. Глаза то открывались, блистая каким-то адским огнем, то снова закрывались, и в это время лицо искажалось до невероятности. Эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление как на присяжных заседателей, в ногах у которых валялась Иванова, так и на собравшихся крестьян.
Присяжные отнеслись весьма снисходительно к подсудимым, в которых они видели не обыкновенных преступников, а несчастных, сделавшихся жертвою глубоко укоренившегося в их среде предрассудка. Суд приговорил только троих к церковному покаянию, а остальных оправдал.
15 декабря 1895 года Кашинский окружный суд, с участием присяжных заседателей, разбирал в городе Мышкине Ярославской губернии дело о колдунье, подробности которого заключаются в следующем. В конце ноября 1893 года крестьянка Ольга Брюханова внезапно заболела нервным расстройством, причем стала подвергаться припадкам сильной тоски, конвульсивным судорогам и то отрывисто выкрикивала, то смеялась, то плакала. Не умея объяснить себе этих явлений, муж Брюхановой, Петр, и мать ее, Капитолина, а равно и сама она относили причину болезни к колдовству, «порче», как они выражались, и за исцелением обратились к ворожеям и бабкам; когда же те никакой пользы не принесли, больную стали как можно чаще водить в церковь, но от этого припадки только усиливались: больная кричала, билась, так что приходилось ее держать. Вполне уверенная в том, что она «испорчена», Брюханова, находясь в нехороших отношениях со своей свекровью Марьей Марковой, неоднократно высказывала мужу и другим родственникам предположение о том, что во всем виновата свекровь. Чтобы с достоверностью узнать, кто «испортил» его жену, Петр Брюханов, по совету знахарок, в первый день Пасхи, 17 апреля 1894 года, облил святой водой церковный колокол и, собрав ту же воду в пузырек, дал в тот же день из него выпить жене во время бывшего с ней припадка и решительно спросил, кто ее «испортил». Та ответила: «Твоя мать». Тогда Брюханов отправился за соседями и пригласил к себе в дом Андрея Виноградова, Владимира и Федора Грязновых и их семейства, чтобы все убедились, кого «выкликает» его жена. Когда все собрались, он вторично дал жене выпить воды из пузырька и, окропив всех присутствовавших святой водой, опять предложил жене тот же вопрос о «порче». Та твердо и подробно ответила, что на Введениев день (21 ноября)[117] 1893 года свекровь дала ей в рюмке водки «порчу», которую взяла от сестры своего мужа Марьи Артемьевой вместе со 100 рублями, каковые зарыла затем у себя дома в погребе. После этого решено было потребовать в избу Марью Маркову.
