Николай Каптерев - Собрание сочинений. Том 1
В октябре 1615 г. приехал на вечное житье в Россию сербский кратовский или колоссейский митрополит Михаил, бежавший от насилий и грабежа турецкого софийского паши. Он был милостиво принят государем, получил, помимо обычной дачи, панагию, облачение, митру, напрестольное Евангелие, а приехавший с ним его племянник принят был на царскую службу. В 1654 г. он отправился в Иерусалим на поклонение Святым Местам и воротился в сентябре 1657 г., а в сентябре 1660 г. он просил государя отпустить его на его обещание в монастырь близ Кратова архистратига Михаила, называемый Лесновский, где почивают мощи Гавриила Лесновского чудотворца, «прешедшаго от русские земли и устроивша монастырь архистратига Михаила, давнее строение, последи же бысть строение царя Степана Сербского, а нынеча, государь, тот монастырь обнищал от насилия турецкаго», почему он просит [С. 164] дать в Лесновский монастырь жалованную грамоту. Грамота была дана, и митрополит был отпущен на свое обещание[205]. Другие же греческие иерархи, приехав в Россию с тем, чтобы навсегда поселиться в ней, и будучи приняты правительством, однако не проживали в ней и нескольких месяцев, но сейчас же просились назад. Так, например, в 1653 году выехал было на государево имя афинский архиепископ Иезекииль, который милостиво был принят в Москве, но вскоре стал просить об отпуске и был, действительно, отпущен[206]. В ноябре 1657 г. приехал в Москву на вечное жительство варнский митрополит Даниил. Он был милостиво принят государем, сверх обычной милостыни получил полное архиерейское облачение, но вскоре стал проситься с Москвы и был отпущен[207]. В 1688 г. приехал в Москву на государево имя сербский скопийский митрополит, оставивши свою епархию потому, что ввиду войны немцев с турками все жители Скопин разошлись по разным городам. Так как митрополит просил дать ему какой-либо московский монастырь в управление, то вышел царский указ «жить ему в Троицком Сергиеве монастыре и давать ему в том монастыре пищу: митрополиту против четырех братов, а старцам против братьи, а служкам против монастырских служек, и отвесть ему, митрополиту, с причетники в том монастыре келью». Но митрополит и его свита просили, чтобы их вместо Сергиева монастыря отпустили в Малороссию, и их просьба была исполнена[208]. Вообще, иерархи из числа греческих выходцев охотнее оставались жить в Малороссии, чем в Москве. Варнский, например, митрополит Даниил, не захотевший жить в Москве, проживал потом в Малороссии, там же жил призренский митрополит Никодим у гетмана Самойловича; лакедемонский митрополит Иоасаф жил в Чернигове у Лазаря Барановича и отправлял, за его болезнью, все архиерейские службы; [С. 165] в Нежине жил охридский архиепископ Мелетий и другие[209].
В начале XVII столетия русское правительство приняло меры, чтобы поселившиеся в России восточные иерархи принимали русское подданство и навсегда оставались в России. Так, когда в 1722 г. охридский архиепископ Филофей был определен на Смоленскую епархию, то его привели к присяге, в которой он обещался между прочим быть под протекциею России до конца живота своего, не иметь заповедной корреспонденции ни внутри России, ни вне ее; все имение, которое имеет и впредь приобрести, обещается не посылать ни через кого в другие государства, «и никакими виды в подозрительный отдачи истощевать и никаких на то претекстов употреблять не буду»[210]. Не только выходцы-иерархи, но и разные архимандриты, игумены, старцы, пожив в русских монастырях, через несколько лет обыкновенно просились опять отпустить их на их обещание и, за редкими исключениями, всегда оставляли приютившую их Россию. Например, в 1628 г. выехал в Москву ватопедский игумен Никодим и сделан был игуменом на Угреше, но в 1635 г. он стал проситься на Афон и был отпущен[211]. В 1643 г. приехал в Москву на имя государя афонского Павловского монастыря архимандрит Никодим со старцем Исаиею. Они просили, чтобы государь не отсылал их в дальние русские монастыри, а велел бы устроить их в Москве в Чудове или каком-либо другом монастыре. Их поместили в Симонове монастыре на братской пище. Прожив год, архимандрит пишет в челобитной, что прежде государь и его отец жаловали выезжих архимандритов, «а ныне, государь, нас, богомольцев твоих, опричь Бога и тебя, праве днаго государя, никто не жалует, и нам, богомольцам твоим, жити здесь не возможно и привыкнути не мощно, потому что мы языку русского не умеем и научитися не можем», и просит отпустить их на Афон – они были отпущены[212].
[С. 166] Причины этого явления заключались не только в тех тяжелых условиях, какими окружена была в Москве вся жизнь каждого выходца, но и в самом характере поселявшихся у нас лиц, в тех целях, ради которых они оставались в России. В большинстве случаев к нам приезжали такие лица, которые уже потеряли всякую оседлость и привыкли перекочевывать из одного места в другое, стараясь пристроиться везде и ко всему и нигде не засиживаясь долго. Страсть бродяжничать обращалась у них в привычку, в потребность, она приводила их в Москву, она же и гнала их из Москвы. К этому присоединялось сознание, что все те выгоды, ради которых они поселялись в Москве, уже получены, а потому и незачем более оставаться на Руси. Оставив Россию, большинство живших в ней обыкновенно не прекращало своих связей и сношений с русским правительством, но всячески старалось поддерживать их, извлекая отсюда всевозможные для себя выгоды. Зная, как сильно русское правительство дорожит всякими вестями о положении дел в Турции, они поступали в разряд тайных политических агентов, добывали сведения «о турецких поведениях» и немедленно в особых отписках сообщали их нашему правительству. Как типический пример подобного рода может служить севастийский митрополит Иосиф, который, пожив в Москве четыре года, отпросился затем в 1634 г. на Афон, место своего пострижения, но на Афон не попал, а поехал в Царьград, откуда уже в 1635 г. писал государю, что он принят был ради царской грамоты Константинопольским патриархом с великой любовью, что он по делам царским толмачил перед обоими патриархами и служил сколько мочи и силы было. А так как он дал обещание построить церковь в честь патрона царя св. Михаила Малеина, то поэтому просил государя прислать для будущей церкви три святые иконы. В 1639 г. Иосиф сообщает царю, что он живет в Троицком монастыре на острове Халки, в котором теперь пять священников, два дьякона черных, да десять братов, а пребывают они в большой бедности, и потому просит государя прислать в монастырь свою милостыню, а также [С. 167] для церкви, которую он построил, церковные сосуды. Затем пишет: «Еще молю и бью челом и поклонюся святому твоему царствию и благоверному твоему царевичу Алексею Михайловичу, чтобы он меня, богомольца беднаго и беспомощнаго, единою шубенкою пожаловал, а аз должен Бога молить о его многолетнем здравии». В том же году Иосиф сообщал и политические вести, причем заявлял, что свел знакомство с приказными султана. В 1640 г. Иосиф опять сам приезжал в Москву, причем поднес дары государю: бархат золотной веницейский, объярь золотнаявеницейская; государыне: бархат золотной веницейский; царевичу Алексею Михайловичу: бархат золотной веницейский, чарка яшмовая, оправленная золотом, опахало индейского перья в рукояти яшмовой, оправлено золотом с яхонты, изумруды и жемчуги, цена всех подарков 157 рублей. Митрополиту дана была обычная милостыня, полное архиерейское облачение, да за дары 200 рублей. Но Иосиф в особой челобитной просил еще дать ему в построенную им на Афоне церковь полную ризницу, да кадило, «да мне, богомольцу твоему, мантию», да в афонский Есфигменский монастырь жалованную грамоту. Ризы ценою 35 рублей, 8 алтын, 6 денег, да кадило серебряное, золоченое, опятицепях, весом 2 фунта без девяти золотников, были ему даны, да сверх того дано было со болями на 70 рублей за то, что в построенной им церкви на Афоне он записал в синодик для поминовения родителей государевых; словом, Иосиф, ранее во время прежней московской жизни своей изучивший все роды дач, какие только просители получали от русского правительства, теперь пустил в ход свое знание и получил все, что только можно было получить[213].
[С. 168] Некоторые из выходцев, поселившиеся в Москве, приобретали значительное влияние при московском дворе и становились видною влиятельною силою, особенно в сношениях России с Востоком. Русское правительство, несмотря [С. 169] на свои постоянные сношения с Востоком, на ежегодную значительную трату денег на всевозможных просителей, все-таки мало знало Восток, мало знало, кому оно помогает и на что идут жертвуемые им деньги. Поэтому оно всегда не прочь было иметь у себя под рукою таких лиц, которые бы знали хорошо Восток, его действительные нужды, могли бы рекомендовать различных просителей, чтобы русская милостыня попадала в руки действительно нуждающихся, а не разных проходимцев, которых так много являлось на Русь под видом страждущих от агарян братий. С другой стороны, в некоторых выходцах русское правительство видело людей просвещенных, образованных и принимало их как могущих принести пользу России своим образованием, своими научными сведениями, своею просвещенною деятельностью на Руси. Такие выходцы, живя в России по нескольку лет, занимали видное влиятельное положение при московском дворе, необходимо становились предметом сознательного или несознательного изучения для русских – в них русские видели представителей Востока, по ним составляли свое представление о религиозных и нравственных качествах православного Востока. Ввиду этого для уяснения характера воззрений русских на православный Восток очень важно ближе познакомиться с некоторыми из этих выходцев, игравших при московском дворе видную и влиятельную роль, или по крайней мере с теми их характерными сторонами, которые особенно резко должны были бросаться в глаза русским и вызывать у них то или другое представление о греках вообще.
