Н. Краснодембская - Будда, боги, люди и демоны
Во всех обрядах демонического культа применяется огромное множество разнообразных приемов, ритуалов, оберегов: словесных, предметных, знаковых. Тщательно «охраняется» место, где находится реципиент: тут и барьер «кадахата», якобы изобретенный самим Буддой Гаутамой для отделения людей от яков, и магические рисунки–схемы «янтра», которые рисуют на земле пеплом коровьего навоза или другого магического состава. Этот рисунок закрывается циновкой, и на ней обычно усаживается больной. Немалую роль играет и символика чисел.
Разнообразие таково, что фиксация каждого нового случая (обряда или ранее неизвестного текста) всегда обогащает исследователя большим объемом новых наблюдений и выводов.
Собираясь на месяц в Шри Ланку, я даже и не предполагала попасть на церемонию заклинания демонов, так как теперь это действо устраивается не так часто. В целом характер «представления» в общих чертах был мне ясен по описаниям и толкованиям ученых–предшественников, рассказывали мне о нем и мои информанты еще в Ленинграде. Но такое свершилось! И при непосредственном наблюдении обрядов (почти участии в них) многое для меня как бы подтвердилось, а что–то и впервые открылось, особей но с точки зрения трактовки магико–символического значения их элементов. Поэтому поделюсь своими наблюдениями с читателем.
Было около 11 часов вечера 24 декабря 1979 г. Мы мчались в нашем высоком автофургончике сквозь темную ночь, высвечивая фарами зеленый тоннель, образованный сомкнувшимися кронами растущим вдоль дороги высоких деревьев. Ланкийские собаки, обожающие почему–то дремать на проезжей части улиц и шоссе, нехотя вставали с асфальта и ретировались в сторону, скользнув по машине ослепительно–зелеными, по–кошачьи фосфоресцирующими глазами!
И все же мы немного опоздали (как нам сказали — на несколько минут). Пока подъезжали к дому родственников моих друзей, пока сигналили (почти все обитатели ушли смотреть тойил) и выходили из машины, пока шли в полной темноте по усыпанной щебнем дороге и подходили к соседней усадьбе, два шамана под бой барабана уже танцевали с горящими факелами перед занавеской, за которой находился больной. Держа факел в одной руке, шаман другой рукой сыпал сквозь пламя ароматный смолистый порошок катта–кумаччал (легкоплавкий сероватый минерал), вспыхивавший в полете, и в темном воздухе на миг возникало горящее, искрящееся облачко, распространявшее дымное благоухание.
Ради гостей (я была единственной из европейцев, но меня сопровождало целое сингальское семейство, в том числе молодая мать с годовалой девочкой) действо было приостановлено. Это хочется отметить как один из примеров широты души сингалов, глубины их понятий о гостеприимстве и одновременно совершенной свободы в том, что мы обычно называем общением с потусторонним или сверхъестественным. Эта свобода проявлялась во многом: зрители приходили и уходили когда хотели, переговаривались со жрецами, дети бегали где вздумается; возле пациента на циновке уснула девочка лет пяти, пока ее не унесли; во время действа кто–то входил на «сцену» что–нибудь поправить, поставить; группа мужчин играли рядом в карты, обращая взоры к сцене лишь в наиболее интересные моменты. Меня не только допустили к месту действа, но и очень приветливо встретили. Подали удобное кресло, поставили его в самом удобном для наблюдения месте, проведя перед этим, словно на экскурсии, по самой ритуальной «сцене». Все мне здесь показали, назвали, объяснили и разрешили сфотографировать. Шаманы не без удовольствия позировали.
Обряд совершался на площадке строящегося дома: здесь уже был высокий фундамент, часть его была скрыта от неба крышей на деревянных стойках–опорах и бамбуковых перекладинах, стены пока отсутствовали. Возле находился обитаемый старый дом, обращенный рядом окон и основным входом к месту действа. Пространство совершаемого ритуала условно разделялось на три части: территорию больного, место действий жрецов (шаманов) и «жертвище», куда затем «приглашались» боги, демоны и прочие и где им приносили жертвы. Это разделение было обозначено конкретно, а именно щебнем разной окраски: более темным посыпаны прямоугольники территорий больного и «жертвища», а более светлым — полоска–дорожка шамана. По сведениям информантов, в других подобных обрядах для «дорожки шамана» могут использовать и белую ткань.
Больной, почтенного вида старик, сидел на циновке спиной к дому, слегка откинувшись назад на подушку, которая лежала на спинке стула, перевернутого таким образом, что спинка была под углом к полу (т. е. стул лежал ножками наискосок вверх). На противоположной стороне, на территории «жертвища», было устроено несколько особых конструкцию посвященных различным объектам умилостивления и заклинаний. Больной сидел, обратись лицом к югу (это удалось уточнить утром, когда взошло солнце). Прямо напротив него была конструкция, посвященная Будде и богам (деви яхана — 'божественное ложе'). Эта конструкция, открытая в сторону пациента, выполненная из разрезанных пополам стеблей бананов светло–зеленого, почти белого цвета, была похожа на ажурный стенд, верхняя часть которого оформлена в виде домика с проемом в передней стенке; задняя стенка состояла из небольшой циновки крупного плетения, углы треугольника–крыши были украшены крупными перистыми цветами, сделанными из полосок пальмового листа. Это был собственно алтарь: внутри лежали цветочные подношения, рис, сваренный в кокосовом молоке, мучные сласти, фрукты. На перекладине перед алтарем горели пять маленьких глиняных светильников. У подножия конструкции стоял кувшин с водой и цветами кокосовой (?) пальмы (они напоминают стебли риса и символизируют рис), лежали кокосовые орехи, стояла бутылка с кокосовым маслом для светильников — подношения, достойные богов и Будды («чистые»), а также большой нож типа кинжала. По обе стороны «божественного ложа» и перпендикулярно к нему, так, что все вместе они как бы обозначали три стороны «жертвища», располагались конструкции, посвященные демонам (одна слева, с точки зрения наблюдателя, а две — справа). Эти конструкции (по–сингальски таттува, что значит 'полка', 'платформа', 'настил', а также 'этаж') были несколько похожи на этажерки: четыре перекрещенные нетолстые ветки образовывали четыре ножки, выше на них сооружалось что–то вроде платформочки для подношений — все это было оплетено и украшено полосками и пучками листьев кокосовой пальмы. Подобная же конструкция, но пониже, стояла последней справа, то есть ближе всего к пациенту — она посвящалась существам, называемым прета, то есть духам умерших. На платформах «этажерок» также стояли горящие светильники и лежали съедобные подношения. Слева от деви–яханы были подвешены две особые плетеные «корзиночки» с подношениями специально для демонов Махасоны и Хунияна.
В числе шаманов было шесть жрецов (беравая): один глубокий старик, двое мужчин средних лет и трое молодых. Старик был невысок, очень сух, с кожей глубокого коричневого цвета, с носом, напоминающим птичий клюв, и старинной мужской прической (нестриженые волосы закручены узлом на затылке). Внешность остальных была не слишком примечательна, выделялся лишь один шаман, напоминавший загорелого матроса–украинца, с усами и с татуировкой на обнаженной мускулистой груди и на руках выше локтя. Татуировка была и еще у одного из них. В танцах, хотя и в разной мере, участвовали четверо, один из которых еще играл на барабане. Все, кроме барабанщика, произносили заклинания, звучащие как пение. Жрецов окружающие называли по–разному: беравая, почтительно гуруннансе ('господин учитель'), одисса (как считается, таким было имя собственное первого легендарного жреца данного культа), а также каттандия. Одеты жрецы были неодинаково, но все в белое. Главные «роли» в действе исполняли старик и один из молодых (пожалуй, даже самый молодой), и их костюмы особо примечательны. Старик был в белом сарама — прямой сшитой сингальской мужской юбке, длиной до пола. Поверх сарама выше бедер был повязан тряпичный, сложенный ряда в три черный пояс. Обнаженный торс наискось пересекала (проходя с правой стороны под мышкой и соединяясь концами на левом плече; конец подлиннее спускался на спину) белая широкая повязка — также сложенный вдвое (или больше) кусок ткани. Голова была непокрыта. Молодой шаман был в несшитой юбке (как это бывает у сингальских женщин). Один из верхних ее концов был выпущен у талии спереди и слева в виде складчатого волана; к тому же край юбки, при запахе оказавшийся сверху, был отделан тесьмой с редкой бахромой (тоже, похоже, женственный признак). Перепоясана юбка этого молодца (хотя возможно, что мы как раз встречаемся здесь с травести) была широким красным матерчатым поясом (волан выпущен поверх него и частично его скрывал). Кроме юбки на этом шамане была надета белая майка (без рукавов и немного порванная на спине) и белая головная повязка с не слишком длинным концом, ниспадающим сзади на шею и спину. Другие жрецы были одеты в сарама и либо обнажены по пояс, либо в майках. Их головы ничем не покрыты. И все босы.
