Яков Канторович - Процессы о колдовстве в Европе и Российской империи
Ниже мы приведем некоторые процессы по обвинению в колдовстве, относящиеся к прошлому столетию, а пока обратимся к историческому очерку развития колдовства в России. Из него мы увидим, что, несмотря на слабое развитие демонологических понятий, Россия тем не менее также заплатила тяжелую дань этому суеверию.
Чародейство известно в России с самых древних времен. В летописях находим много рассказов о волхвах. Под 1024 годом рассказывается, что из Суздаля вышли волхвы и стали избивать «старую чадь», то есть стариков и старух, говоря, что они портят урожай. Князь Ярослав велел схватить волхвов и иных из них прогнать, других предать смерти, говоря: «Бог наводит по грехам на каждую землю гладом или мором, ли ведром, ли иною казнью, а человек невесть ничтожен»[97]. Во время голода в Ростовской земле в 1071 году пришли туда из Ярославля два волхва и стали преследовать женщин: мучить их, грабить и убивать — за то, что будто они виновны в этом народном несчастии. Обыкновенно, придя в какой-либо погост, они называли лучших жен, то есть наиболее зажиточных женщин, и утверждали, что одни из них задерживают жито, другие медь, третьи рыбу или кожи; жители приводили к ним своих сестер, матерей и жен; волхвы же, прорезавши у них за плечами кожу, вынимали оттуда жито, рыбу и т. д. и затем убивали несчастных, присваивая себе их имущество.
Отсюда волхвы пошли в Белоозеро в сопровождении большой толпы народа, их последователей. Через некоторое время сюда пришел Ян, сын Вышаты, для сбора дани от имени своего князя Святослава. Белоозерцы рассказали ему, что волхвы тут убили много женщин. Ян вступил с волхвами и их последователями в борьбу, дело дошло до сечи, которая кончилась гибелью волхвов. При князе Глебе явился в Новгород волхв, который «многы прельсти, мало не весь город»[98]; он хулил христианскую веру и хвалился, что перейдет перед глазами всех через Волхов. «И бысть мятеж в городе, и вси яша ему веру и хотя победити епископа»[99]; последний, взявши в руки крест, пригласил всех верующих стать возле него: «и разделишася надвое: князь бо Глеб и дружина его сташа у епископа, алюдье вси идоша за волхва»[100]. Дело кончилось тем, что князь Глеб убил волхва топором, а люди разошлись; «он же, — прибавляет летописец о волхве, — погыбе телом и душею, предався дьяволу»[101].
В Киеве в 1071 году явился какой-то волхв, который предсказывал страшные вещи: «яко на пять лет Днепру потещи вспять, а землям переступати на ина места, яко стати Гречкой земле на Руской, а Руской на Гречкой и прочим землям изменитися»[102]. Невежды, по словам летописца, слушали его, а «верные» смеялись над ним, говоря: «Бес тобою играет на пагубу тебе». По этому поводу летописец прибавляет от себя: «Беси бо подтокше и на зло вводять и по сем же насмихающися, вринуша и в пропасть смертную, научивше глаголати, яко се скажем бесовское наущение и действо»[103].
В древнерусских памятниках литературы находим весьма много указаний, в которых выразилась церковная точка зрения на существование злой силы в виде дьявола и его слуг — чародеев. Волшебство, чары, волхвование представлялись как реально существующие явления и порицались церковью как грех. Юрисдикция дел о чародействе была предоставлена духовенству. В «Церковном уставе» Владимира имеется на этот счет указание, как и в «Правиле» митрополита Иоанна II (1080–1089) и в «Уставе белечском» митрополита Георгия (XII век). Из этих постановлений видно, что первоначально духовная власть смотрела весьма мягко на преступление колдовства и не требовала наказания за чародейство смертью. По крайней мере до конца XII века чародейство не встречает строгого преследования со стороны духовного суда и воззрения нашего духовенства на чародеев отличаются весьма мягким гуманным характером.
Начиная с XVI века отношение к чародеям изменяется, становится строже как среди духовенства, так и среди народа. Отношение народа к чародеям выразилось, между прочим, в «Повести о волховании», написанной неизвестным автором для царя Иоанна Васильевича Грозного. В этой «Повести» доказывается необходимость строгих наказаний для чародеев и в пример выставляется один царь, который вместе с епископом «написати книги повеле и утверди и проклят чародеяние и в весех заповеда после таких огнем пожечи». Это отношение к чародейству выразилось также в следующем народном предании (относящемся к царствованию Иоанна Грозного): «При царе Иване Васильевиче Грозном расплодилось на Русской земле множество всякой нечисти и безбожия; долго горевал благочестивый царь о погибели христианского народа и решился наконец для уменьшения зла уничтожить колдунов и ведьм. Разослал он гонцов по царству с грамотами, чтобы не таили православные и высылали спешно в Москву, если есть у кого ведьмы и переметчицы; по этому царскому наказу навезли со всех сторон старых баб и рассадили их по крепостям, со строгим караулом, чтобы не ушли. Тогда царь приказал, чтобы всех их привели на площадь; собрались они в большом числе, стали в кучку, переглядываются и улыбаются; вышел сам царь на площадь и велел обложить всех ведьм соломой; когда навезли соломы и обложили кругом, он приказал запалить со всех сторон, чтобы уничтожить всякое колдовство на Руси на своих глазах. Охватило пламя ведьм, и они подняли визг, крик и мяуканье; поднялся густой черный столб дыма, и полетело из него множество сорок, одна за другою: все ведьмы обернулись в сорок, улетели и обманули царя в глаза. Разгневался тогда царь и послал им вслед проклятие: чтобы вам отныне и до веку оставаться сороками. Так все они и теперь летают сороками, питаются мясом и сырыми яйцами; до сих пор они боятся царского проклятия, и потому ни одна сорока не долетает до Москвы ближе 60 верст вокруг».
Как сильно было распространено в Московском царстве колдовство, показывает формула присяги, по которой клялись служилые люди в 1598 году в верности избранному на царство Борису Годунову: «ни в платье, ни в ином ни в чем лиха никакого не учинити и не испортити, ни зелья лихово, ни коренья не давати… да и людей своих с ведовством не посылати и ведунов не добывати на государское лихо… и наследству всяким ведовским мечтаньем не испортите и ведовством по ветру никакого лиха не насилати… а кто такое ведовское дело похочет мыслити или делати… и того поймати»…
В архивах сохранилось множество ведовских дел, относящихся к XVI–XVII столетиям. Почти все эти дела имеют характер государственных преступлений и касаются порчи кого-либо из членов царской фамилии и вообще посягательства колдовскими средствами на жизнь и здоровье государей. Очень часто к оговору в чародействе прибегали, как к лучшему средству отделаться от противников, в борьбе партий, вечно кипевшей вокруг царского трона. Немало людей было замучено по этим ведовским делам. Вот несколько из них, которые мы заимствуем у Забелина[104].
В 1547 году, во время Великого московского пожара, народная молва приписала это бедствие чародейству Глинских, родственников по матери молодому Ивану IV. По совету благовещенского протопопа Федора Бармина, бояр князя Федора Скопина-Шуйского да Ивана Федорова царь приказал сделать розыск по делу. Бояре приехали в Кремль на площадь, к Успенскому собору, собрали черных людей и стали спрашивать: «Кто зажигал Москву?»
Толпа закричала: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми и с людьми волховала, вынимала сердца человеческие, клала их в воду да тою водою, ездя по Москве, кропила — и от того Москва выгорела!»
На площадь явился и Юрий Глинский, родной дядя Ивана Васильевича; слыша такое ужасное обвинение, он поспешил укрыться в Успенском соборе, но озлобленная чернь бросилась за ним, убила его в самой церкви и поволокла труп на торговое место, где обыкновенно совершались казни…
В 1635 году одна из золотных мастериц царицы, Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, где они работали, платок, в котором был заверчен корень «неведомо какой». Этого было достаточно, чтобы возбудить подозрение. Донесли об этом государю. Государь повелел дьяку царицыной мастерской палаты Сурьянину Тараканову сыскати об этом накрепко. Дьяк начал розыск расспросом: «Где мастерица Чашникова тот корень взяла или кто ей тот корень и для чего дал, и почему она с ним ходит к государю и государыне вверх, то есть во дворец». На эти вопросы мастерица Чашникова отвечала, что «тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечной болезни, что сердцем больна». Дьяк снова со всякими угрозами начал допрос, словами: «Если она про тот корень, какой он словет и где она его взяла и для чего дал и кто ей дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то, по царскому повелению, ее будут пытати накрепко». Эти слова сильно подействовали на бедную женщину, она повинилась и сказала, что в первом расспросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы, но теперь все откроет. «Ходит в Царицыну слободу, в Кисловку, к государевым мастерицам жонка, зовут ее Танькою. И она-де той жонке била челом, что до нее муж лих; и она ей дала тот корень, который она выронила; и велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до нее-де будет муж добр. А живет та жонка на Задвиженской улице».
