Мэтью Альпер - Бог и мозг: Научное объяснение Бога, религиозности и духовности
Точно так же, как мы подсчитываем единицы пространства, мы можем подсчитать и моменты времени. Нам понятно, что один плюс один равняется двум, и одинаково понятно, что день после сегодняшнего — это завтрашний день. Одной и той же когнитивной способности люди обязаны своим умением сознавать или предвидеть будущее, позволившим каждой культуре составить календарь для измерения предсказуемого будущего в днях, временах года и годах.
…Результат нашей развитой способности считать — внутренне присущая способность осмыслять бесконечность
Наша способность к перечислению помогла нам понять, что пространственные измерения бесконечны, и аналогичным образом мы можем применить это понятие к временным измерениям. Мы можем составить представление не только о бесконечности, но и о вечности. Точно так же, как мы можем прибавить единицу к любому пространственному измерению, и так до бесконечности, мы можем поступить подобным образом и с временными измерениями (эта минута плюс следующая минута дадут минуту, которая наступит через одну, и так далее, до бесконечности). Благодаря способности сознавать, что временные измерения не имеют конца, мы в состоянии не только представить себе собственное будущее вплоть до неизбежной смерти, но и спустя долгое время после этого, в вечности. Поскольку мы имеем представление о таком понятии, как вечность, нам как виду приходится жить с сознанием того, что мы, наше физическое «я», существуем временно, потому что такова наша природа, а само время не кончится никогда. Благодаря осознанию вечности людям неожиданно пришлось примиряться с мыслью о том, насколько коротка жизнь. Если все прочие существа живут одной минутой, мы получили возможность соразмерять свою жизнь с ошеломляющим фоном, на котором она протекает, — с вечностью. Человечеству внезапно пришлось считаться с внутренним ощущением своей предельной и мучительной ничтожности. Выражаясь словами философа Блеза Паскаля, «конечное уничтожено бесконечным». Следовательно, ввиду нашей способности охватывать умом вечное и бесконечное, человек как вид был вынужден терпеть новую тревогу, по силе не уступающую той, которую вызвало наше изнуряющее осознание смерти.
Ввиду нашей способности осознавать бесконечность и вечность, математический интеллект, вероятно, сыграл столь же значительную роль в эволюции духовной функции, как и осознание смерти. Теперь нам предстояло защищаться не только от самой смерти, но и от всего, что могло произойти спустя долгое время после смерти. Внезапно человек сообразил, что, вероятно, он способен существовать (или, если уж на то пошло, не существовать) на протяжении всей вечности. Но как? В какой форме? Каков он, этот опыт вечности, — приятен или мучителен? Сохраним ли мы свое сознание, и если да, то в каком состоянии? Будет ли жизнь после смерти так же насыщена впечатлениями, как земная жизнь, или окажется состоянием абсолютного ничто, вечного небытия? Мало того, что все это может означать? Поскольку человеку как животному свойственно беспокоиться о своем будущем, вдруг оказалось, что люди обречены не только всю жизнь бояться смерти, но и опасаться того, что будет после смерти, возможности вечных страданий, или, что еще прискорбнее, вечного несуществования.
…Благодаря способности сознавать, что временные измерения не имеют конца, мы в состоянии не только представить себе собственное будущее вплоть до неизбежной смерти, но и спустя долгое время после этого, в вечности
Однако вместо того, чтобы позволить этим опасениям захлестнуть и уничтожить нас, природа, вероятно, в процессе естественного отбора отдала предпочтение тем, чья когнитивная восприимчивость позволила переработать концепцию смерти совершенно новым образом. Возможно, после сотен поколений, прошедших естественный отбор, сложилась группа людей, воспринимавших бесконечность и вечность как неотъемлемую часть самосознания и самоидентификации. Можно предположить, что у нашего вида развился ряд нейронных связей, которые побудили нас воспринимать себя как «духовно» вечные существа. Как только мы начали считать, что обладаем элементом бесконечного и вечного в себе, стало ясно, что наши материальные тела когда-нибудь исчезнут, но мы «запрограммированы» верить, что наше сознательное «я», которое мы привыкли именовать своим духом, или душой, будет существовать всегда. В итоге люди начали считать себя бессмертными, и эти представления сохранились почти в каждой культуре, существовавшей с тех пор, как появились первые люди[15].
Здесь и находятся когнитивные истоки нашей кросскультурной веры в бессмертие, — в присущем нам представлении о том, что мы одержим верх над физической смертью, поскольку наделены вечной душой. Как только мы начали воспринимать сознание как вечное по природе, физическую смерть мы стали считать не чем иным, как завершением очередного жизненного отрезка вечного существования. У представителей нашего вида вдруг возникла необходимость хоронить умерших по обряду, предвосхищающему перемещение вечного «я» или «души» покойного в другие сферы: так и зародилась присущая нам вера в загробную жизнь. С появлением внутренней склонности верить в бессмертное существование представители нашего вида в значительной мере избавились от тревоги, вызванной страхом неминуемой и окончательной смерти. Человечество было спасено.
Но даже если нам суждено жить вечно, что это означает? Людям по-прежнему требовалось избавление от страха перед неизвестным. Будет ли загробная жизнь полна вечного покоя и счастья? Или окажется еще более мучительной и опасной, чем наше пребывание на Земле? Поскольку родители не в состоянии защищать нас в загробной жизни, человечество нуждалось в вечных наставлениях и защите от всего, что может следовать после завершения жизни.
По Фрейду, «Бог — всевышний отец, а тоска по отцу — корень всех религий»{33}. Осознав, что смерть не только неизбежна, но и может наступить в любой момент, люди были низведены до состояния младенческой беспомощности, стали уязвимыми, как в день, когда появились на свет. А к кому дети внутренне тянутся в поисках защиты? К своим родителям. Но даже родители не в силах спасти человека от смерти. Взрослея, мы постепенно понимаем, что даже родители, которых мы некогда считали всемогущими, перед силами смерти в действительности бессильны. Зная об этом, куда должен обратиться человек за руководством и защитой? К кому или к чему должен был броситься первобытный человек, отчаянно жаждущий вечного утешения и безопасности? Вероятно, наша потребность в вечной защите облегчила отбор варианта когнитивной деятельности, способствовавшей укоренению у человека внутренней веры в некоего трансцендентального хранителя. Может быть, именно в этот момент когнитивной эволюции человека образовались нейронные связи, побудившие наших предков верить в «высшую силу», в то, что мы называем богом или богами.
В младенчестве, лежа в колыбели, мы инстинктивно тянемся к родителям за утешением и защитой, когда испытываем боль или страх. Вполне возможно, что наша кросскультурная вера в Бога представляет собой продолжение того же инстинкта. Фрейд выразил ту же мысль следующим образом:
Происхождение религиозных потребностей из младенческой беспомощности и тяги к отцу представляется мне бесспорным, особенно потому, что это чувство не просто продолжается со времен детства, но и постоянно подкрепляется страхом перед высшей властью судьбы. Не представляю, какая еще потребность в детстве так же сильна, как потребность в отцовской защите{34}.
В результате селективного давления, оказанного на человека как вид осознанием вечной смерти, образовались нейронные связи, породившие внутренне присущую веру во всемогущего воображаемого отца, обладающего безграничной властью и способного защитить нас как от смерти, так и от всего, что последует за ней. Словом, я полагаю, что в некий момент, случившийся в последние два миллиона лет, в период возникновения поздних гоминидов, сложилась когнитивная адаптация, позволившая нам справиться с осознанием смерти и в то же время сохранить самосознание. Получив этот когнитивный механизм в свое распоряжение в результате естественного отбора, мы оказались «запрограммированными» воспринимать физическую смерть гораздо более терпимым образом. Как только природа обеспечила нас нейрофизиологическими по происхождению когнитивными иллюзиями, способными защитить нас от неизбежной смерти, люди стали более приспособленными к выживанию, несмотря на присущий им страх. По словам специалиста по психологии религии Бернарда Спилки, «одна из главных функций религиозной веры — ослабить страх человека перед смертью»{35}. Та же мысль подкреплена высказыванием еще одного религиозного психолога, Мортимера Остова: «Религия — естественная защита против знания человека о том, что он неизбежно умрет»{36}.
