Лев Тихомиров - Религиозно-философские основы истории
Вывод из моего замечания. Рассуждать о бытии, о существовании, ставя основным мерилом пространственные измерения, — это значит исходить из ни на чем не основанного, предвзятого мнения: будто бы не может быть бытия, измерениям не подверженного и не поставленного в рамки измеряемости. Самое основное бытие наше - то есть бытие психическое, из которого мы только и получаем идею бытия, — никаким измерениям внешним, пространственным и временным, не подлежит. Поэтому-то очень высокие умы, как Платон или индусские философы, именно и считали, что все, подверженное измерениям пространства и времени, — иллюзорно, и что реально только «идейное» или «духовное» существование. Мир же временно-пространственный они считали чуждым себе, как существам духовным.
Успенский. С. 27:
«Если четвертое измерение существует, то может быть только одно из двух: или мы сами обладаем четвертым измерением, т. е. являемся существами четырех измерений, или мы обладаем только тремя измерениями, и в таком случае не существуем вовсе. Если четвертое измерение существует, а мы имеем только три измерения, то это значит, что мы не имеем реального бытия - существуем только в чьем-то воображении, и все наши мысли, чувства и переживания происходят в уме какого-то другого высшего существа, представляющего себе нас». «Если мы не хотим с этим согласиться, то должны признать себя существами четырех измерений. Вместе с тем мы должны признать, что очень плохо познаем и ощущаем наше собственное четвертое измерение, так же как четвертое измерение других окружающих нас тел».
Мои замечания
1. Предположение о несуществовании не неизбежно. Прямо следует только, что мы имеем неполное существование, мало развитое.
2. Существовать в чьем-то другом уме и сознавать себя существующими - это абсурдное предположение. Раз сами сознаем себя существующими - значит сами и существуем.
3. Но самое главное: тут еще раз подтверждается, что нужно оставить в покое гипотезу «четвертого измерения» и принять гипотезу «духовного элемента», признать, что мы живем в двух мирах, физическом и духовном, познавая оба, но плоховато, ибо физический план мешает жить полной жизнью в духовном, а духовный не допускает вполне погрузиться в физический. В этом очень мало нового, ибо люди так издавна думали. Но это старое объясняет все недоумения лучше, чем гипотеза «четвертого измерения».
Успенский. С. 30.
Какие явления мы можем отнести к области четырех измерений?
«Это относится, прежде всего, к так называемому психическому миру, к миру идей, образов и представлений...» «Наше отношение к психическому, та разница, которая существует для нас между «физическим» и «психическим», показывает, что именно психическое должно отнести к области четвертого измерения».
Мое замечание: Какие же это «измерения» в психическом? Если психическое относится к области именуемого «четвертого измерения», то это означает, что термин «четвертое измерение» очень неудачен, и что правильнее прямо говорить: психическое относится к области духовной. Если в физическом мире (неразборч.).
Успенский. С. 31.
«Первоначально психическое признается совершенно отдельным от «тела», функцией «души», не подчинен никаким физическим законам (душа живет сама по себе, а тело само по себе) и одно «несоизмеримо» с другим. Это теория наивного дуализма или спиритуализма. Первая попытка такого же наивного монизма рассматривает душу как прямую функцию тела. Тогда говорится «мысль есть движение естества » ( неразборч.).
Мое замечание.
Исторически все это неверно. Связь души с телом признавалась древнейшей мыслью язычества. Идея «гилозоизма» признавала душевные и телесные свойства слитыми в материи. Обычные языческие идеи представляли душу как бы питающеюся соками тела. Даже и по смерти тела душа требовала пищи, откуда поминки, жертвоприношения и т. п. Ту не было дуализма, а (неразборч.) одушевление всего мира.
Успенский. С. 31 (продолжение).
«Оба взгляда приводят в тупики. Первый — потому что выясняется (то есть теперь что ли) очевидная зависимость между актами физиологическими и психическими, второй (Молешотовский) - потому что движение все-таки остается движением, а мысль - мыслью».
Мое замечание.
Второе - совершенно верно. У Молешотова монизм вполне наивен. Мысль есть все-таки мысль, а движение - остается движением. Но что касается первого «тупика», то его не было ни у язычников, ни у христиан. Зависимость между актами физиологическими и психическими всеми признавалась. Иначе не зачем было бы «бороться с плотью», не ставили бы себе задачи владеть плотью, не знали бы плотских грехов и падений. Сверх того научный дуализм не отрицает объединенного принципа (неразборч.), а только сознает свое незнание способов его связи с миром.
Успенский. С. 33.
«Психическое», если взять его само по себе, очень похоже на то, что должно бы быть в четвертом измерении, и мы вполне свободно можем сказать, что мысль движется по четвертому измерению. Для нее нет преград и расстояний. Она проникает внутрь непроницаемых предметов, представляет себе строение атомов, химический состав звезд, население морского дна, жизнь народа, исчезнувшего десять тысяч лет назад. Никакие стены, никакие физические условия не стесняют нашей фантазии, нашего воображения... Разве сам Н.А. Морозов не путешествовал по времени и пространству, когда, читая Апокалипсис в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, видел грозовые тучи, несшиеся над островом Патмосом в пять часов вечера 30 сентября 395 года».
Мое замечание.
Это уже пошли монистические фантазии. Если бы 30 сентября 395 года на острове Патмосе действительно проносились грозовые тучи, которые «видел» Морозов в Петрограде в 90-х годах XIX века, то можно было бы сказать, что он путешествовал по времени и пространству. Но в действительности на Патмосе ничего подобного не было, и Н.А Морозов только по своему невежеству в истории предположил, будто бы вся эта буря происходила в данное время. А он все-таки «видел», но что? То, чего не было на острове Патмосе, а было только в его мозгу и не полторы тысячи лет назад, а в 90-х годах XIX века. Следовательно, он нигде не «путешествовал» по времени и пространству, а сидел в кабинете своего мозга и рассматривал там картинки, которые сам же разрисовывал на основании того материала двух-трех книжек, которые тогда успел прочесть в равелине.
И это относится ко всему рассуждению Успенского. Мысль в (неразборч.) не уходит ни за какие «преграды». В мозгу, в кладовой головы, сложено множество разного материала, собранного наблюдением или чтением, и голова фантазера или поэта есть его кабинет, где он рассматривает и комбинирует свои материалы. Эти материалы могут относиться к народу, жившему (по книжкам или предположению) 10 000 лет назад. Но поэт не переносится при этом за десять тысяч лет назад, а остается именно здесь и в свое время. Доказательством является то, что поэт - если история или его малая начитанность дают ему неверные сведения, то поэт пишет и неверные картины. Если бы он действительно перенесся за 10 000 лет назад, то он бы не наврал, а сообщил бы истории драгоценные данные. Но этого-то и нет. То же касается звезд и чего угодно другого.
Успенский. С. 33 (продолжение).
«Разве во сне мы не живем в фантастическом мире, сказочном царстве, где все способно вращаться, где нет устойчивости физического мира, где один человек может стать другим или сразу двумя, где самые невероятные вещи кажутся простыми, где события идут часто в обратном порядке, от конца к началу, где мы видим символические изображения идей и настроений, где мы разговариваем с умершими, летаем по воздуху, пролетаем сквозь стены, тонем, сгораем, умираем и остаемся живы»...
Мое замечание.
Сон - дело очень сложное. Происходящее во сне не объясняется одною и тою же причиною. Некоторая часть явлений, описываемых Успенским, зависит, конечно, от того, что в мозгу - целая груда, тысячи картин, накопленных за много лет наблюдением, восприятием, чтением и т. п. Эти картины в складе мозга лежат иногда в беспорядке. Когда человек перебирает их в наличности критического бодрствующего разума, он их сортирует по порядку. Но когда разум (во сне) бездействует, то картины складываются в беспорядке, переплетаются зря, по случаю, как лежали. События вспоминаются с конца к началу - иногда и бодрствующим человеком. Я вижу могилу, вспоминаю, как почивший лежал в гробу, как я хотел узнать, что он теперь чувствует, затем вспоминаю, как он был на одре болезни, и я хотел тогда его видеть и узнать его мысли, но не пустили родные. Перескакиваю вследствие этого на родных, на семью его, на то, как он женился, каким был раньше и как изменился и т. д. Все это и в бодрствующем состоянии пронесется в голове раз в тысячу скорее, чем было в действительности, а уж во сне, где нет контроля за сменой картин, все явится прямо сразу, в секунду и меньше, ибо во сне сознание смотрит сразу на все картины или огромное их число.
