Сборник статей - Неоязычество на просторах Евразии
Религиозно-общественное движение dievturiba было создано в среде латышской интеллигенции, широкий слой которой начал формироваться только в 1860-х годах. Это сопровождалось обращением образованных латышей к наследию своих предков, некоторым романтическим восприятием балтийских «древностей», желанием сопоставить их с другими культурами. Известная связь прослеживается между диевтурибой и направлением этнологической мысли в Европе, связанным с определением культурной сущности «арийского пранарода» (некоторые выводы которого позднее легли в идеологическую основу и германского национализма).
Как и у любого идейного движения, у диевтурибы была своя предыстория. Она отчетливо проявилась во второй половине ХIХ в. и была связана с деятельностью младолатышей – Юриса Алунана и поэта Микелиса Крогземиса (Аусеклиса).
Различные «реконструкции древнелатышской религии» появлялись под влиянием национальных движений романтизма. С конца ХVIII в. в Европе становится модным создавать пантеоны божеств, привлекая материал лингвистически родственных культур.
В 1912 г. в Риге было образовано Латышское этнографическое общество. Его целью было «собирать и издавать материалы, которые бы бросали лучи света на древнюю латышскую историю и показывали неопровержимую истину, что латыши вместе с литовцами и древними прусами (так называемая ветвь балтийских народов) – древний народ, родственный арийским, из которых в течение тысячелетий развивались все прочие народы Европы»[158].
Конец ХIХ – начало ХХ вв. было временем сложения истории латышского народа. Конечно, она основывалась на сведениях о реальных событиях, но немалую долю в ней занимали и легенды, мифологизированные предания, повернутые в русле первого латышского народного возрождения. Замечательная иллюстрация тому – описанный Ю. Алунаном «древний латышский город Труса», помещенный им в окрестности Кенигсберга. Там якобы собирались и торговали люди со всех окрестных земель – датчане, шведы, немцы, померанцы, поляки, русские, эстонцы, финны. Латыши от них получали большую прибыль[159].
В 1858 г. в газете «Маяс виесис» («Домашний гость») была опубликована статья Ю. Алунана «Боги и духи, которых древние латыши некогда почитали»[160]. Перед глазами читателей предстал фантастический пантеон – «древнелатышский Олимп», состоящий из более чем 20 персонажей, частично взятых из латышского и литовского фольклоров, частично выдуманных. Верховным богом назывался Прамшанс – предок всех других божеств, его супругой представлялась Лайма. Другие божественные пары – Постниекс, или Пушкайтис (насылающий тьму и болезни), и Скаде, и Аншлавс (отец света) и Лига.
Откуда автор взял имена большинства божеств – неизвестно. В 1923 г. литературный критик Янис Лапиньш предположил, что, наверное, – из какого-нибудь немецкого фельетона или выдумал сам, основываясь на теории Шлегеля о происхождении латышей из Индии[161]. Юрис Сайварс высказал мысль, что имя «верховного бога» Алунан взял из книги «Черты из истории и жизни литовского народа» (Вильна, 1854), в которой фигурировал бог жизненного предопределения Прамжинас[162].
Идею создания и широкого распространения пантеона латышских божеств подхватил поэт Аусеклис (Микелис Крогземис). Характерно, что ни у Алунана, ни у Аусеклиса не появляются персонажи с именем собственным «Диевс», а своих божеств они именуют «божествами» с маленькой буквы – dievi.
Кружок петербургских латышей, к которому принадлежал Аусеклис, восторженно принял его идеи. Они ввели в обращение вместо «благодаря Богу» «благодаря Прамшану»[163]. Однако «древнелатышские Олимпы» Ю. Алунана и Аусеклиса просуществовали очень недолго. Основатель диевтурибы Эрнест Брастыньш назвал их «несчастной сказкой о Перконсе, Пиколсе и Потримпсе, у которой нет ничего общего с истинной латышской религией»[164]. Сам Брастыньш позднее пошел по иному пути. Он создал монотеистическую систему с верховным божеством – Диевсом, при том что другие божества (Лайма, Мара) понимались как его «аспекты».
Видным предшественником диевтуров был учитель из Елгавы Юрис Лец. В вышедшей в 1917 г. книге «Древнелатышское богопочитание и повседневная красота души» он призывает: «Будем же снова искать под порогом дома нашего Бога пропавшие заповеди, вглядимся в наши народные песни, наши народные предания – и найдем в них древнюю веру нашего народа, нашего старого латышского Диевса, который единственный может обновить народ в труде и добродетели»[165]. Однако Ю. Лец обращается и к сравнениям: «Духовная культура латышского народа, основы ее веры были не только выше таковых у других арийских народов, но в некотором смысле полнее даже того этического учения, которое Моисей оставил своему иудейскому народу. В то время как учение Христа еще до сегодняшнего дня не вполне принято среди некоторых народов Европы, наш народ уже в седой древности имел представления о добродетелях, которые были гораздо ближе учению любви Спасителя, чем заповеди Моисея»[166]. Подтверждая свои мысли, Ю. Лец ссылается и на немецких историков (например, Рихтера). Он делает вывод, что в течение первых трех столетий после введения христианства в Прибалтике нельзя говорить о каком-либо влиянии христианской веры на местные народы. Более того, он полагает, что и Реформация не принесла серьезных изменений (как бы не замечая при этом, например, деятельности пастора Э. Глюка, гернгурерского движения, по сути католической культуры Латгале и некоторых других областей Латвии).
Возникновение диевтурибы как организации относится к 1925 г. В это время в латвийской прессе появляются статьи одного из ее будущих лидеров Эрнеста Брастыньша и выходит его книга «Возрождение латышской диевтурибы». Одно из центральных положений – «латышам нужна своя латышская религия».
Характер диевтурибы в немалой степени определился личностью ее организатора. Эрнест Брастыньш (1892–1942) – полковник Латвийской армии, художник, археолог, историк, искусствовед, поэт, знаток латышского фольклора (и мастер подгонять его под собственные воззрения), идеолог латышского национализма. «В личности Э. Брастыньша причудливым образом сочетались стремление к знаниям и любовь к мистификациям, буйная фантазия романтика и солдафонские манеры»[167].
Вместе с целым поколением латышских студентов-художников в 1915 г. он окончил Высшую школу искусств барона Штиглица в Петербурге, а затем поступил в Павловское военное училище. После обретения Латвией независимости в ноябре 1918 г. он стал заведующим Военным музеем в Риге, а несколько позднее работал в экспедиции Министерства просвещения и в Рижском городском техникуме – преподавателем истории графики и живописи. Э. Брастыньш участвовал в археологических экспедициях, зарисовывал и описывал раннесредневековые городища Латвии[168]; как художник и историк искусства он заложил основу изучения элементов, композиции и семантики латышского народного орнамента – что было подхвачено Екабом Бине, Эдуардом Паэгле, Янисом Судмалисом[169]. Главной же задачей своей жизни он считал возрождение «латышского духа» среди латышей, чему, по его мнению, и служило основание диевтурибы.
Как позднее признался Алфредс Гоба, начало было малозаметным. «Сошлись два мужа и решили основать братство диевтуров. С каждым годом число диевтуров увеличивалось… Волна национализма, начавшего распространяться по миру, принесла и латышам национальное сознание и мировоззрение. Принесла латышам раньше, чем другим народам Европы, потому что у латышей были самые тесные связи с предками наших арийских народов и с вечным арийским светом. Латыши самые последние отпали от своей религии и самые первые к ней обратятся обратно»[170].
Истоки диевтурибы следует искать в группе Камолс («Клубок»), руководимой Виктором Эглитисом. Именно здесь рождались теории о новой латышской религии. Пастор Сандерс отстаивал летонизацию христианства: предлагал отказаться от Ветхого Завета, несколько переработать текст Евангелия и создать новый культ в латышском духе. Писатель Меклерс выступал за создание новой синкретической религии, состоящей из элементов разных мировых культур, с культом по образцу латышских обрядов и со святилищем на Синих горах в Курземе. Философ Рейзниекс полагал, что следует изобрести совершенно новую, еще небывалую религию. Э. Брастыньш придерживался мнения, что у латышей уже имеется замечательная и безупречная религия, его поддержал инженер К. Брегжис; они и стали первыми диевтурами. В 1924 г. они посетили живущего в Елгаве Ю. Леца, прослышав, что в годы первой мировой войны в оккупированной немцами Елгаве он призывал создать некое «нехристианское латышское братство»[171]. Поездка не увенчалась успехом: оказалось, Ю. Лец призывал отказаться вовсе не от Христа и его «благородного учения», а только от «опорочившей себя» христианской церкви. Э. Брастыньш же сначала не собирался привлекать какие бы то ни было элементы христианства в свою новую религию. Он не признавал личность Христа реальной, полагая его «компиляцией из жизнеописаний Кришны и Будды».
