Евгений Елизаров - Перечитывая Библию
Правда, нужно отдать должное: персонаж библейской притчи – это вовсе не герой бессмертного романа великого нашего соотечественника, и вовсе не потому, что над ним, как над Родионом Раскольниковым, смеется сам черт, пытающийся доказать, что тот «такая же точно вошь, как и все». Искра человечности еще горит в забывшем почтительность сыне. Собственно, именно она, смиряя его гордыню, в конце концов и возвращает блудника к родительскому порогу. Но ведь и просто отречение от своего отца – это отречение от чего-то высшего в нашем мире, восстание против того святого, что крепит все законы людского общежития, и не случайно на протяжении поколений и поколений притча о блудном сыне одними читалась как отказ от нашего Спасителя, другими – как презрение какого-то непреложного долга, формирующего собой последнюю тайну человеческого назначения. Словом, независимо от символа исповедания, воспринималась всеми как святотатство. Не случайно поэтому и в покаянии сына звучит именно это уравнение вины: «отче! я согрешил против неба и пред тобою».
Правда, смененные истекшими тысячелетиями обычаи уже не позволяют разглядеть в его словах бунт против того, что когда-то составляло нравственные устои мироздания, но все же и сегодня неблагодарность по отношению к тем, кому мы обязаны, образует собой состав одного из самых отвратительных преступлений против свойственных наверное любому обществу представлений о правде и праведности.
Но только ли этим ограничивается грех? Не усугубляет ли его впадение в блуд?
Да, конечно, и в этом тоже состав вины. Но все же вспомним, ведь даже от царя Соломона имевшего семьсот жен («И полюбил царь Соломон многих чужестранных женщин, кроме дочери фараоновой, Моавитянок, Аммонитянок, Идумеянок, Сидонянок, Хеттеянок […] к ним прилепился Соломон любовью. И было у него семьсот жен и триста наложниц; и развратили жены его сердце его»),[8] отвернулось Лицо Господа вовсе не за эти излишества. Да ведь и распутство начинается вовсе не там, где счет переходит какие-то немыслимые количественные пределы; вся мудрость мира, сконцентрированная в Библии, далека от такого не затрагивающего главного, что есть в человеке, опрощения. Напротив, иногда ригористические, императивы Нового Завета видят впадение в грех даже там, где еще нет вообще никакого потакания низменным физиологическим позывам: «Вы слышали, что сказано древним: „не прелюбодействуй“. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».[9] Что же касается собственно плотских утех, то они отнюдь не возбраняются человеку: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд».[10] Так что, «иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим».[11] Словом, если есть достаточное основание для того, чтобы оправдаться перед тем судом (Господа ли нашего, собственной ли совести человека), на который рано или поздно призывается всякий из нас, никакие избыточества не греховны, и не вправе быть вменены в вину человеку.
Но если и блуд – не в потакании гормональным позывам, то и здесь не одни только плотские утехи, но забвение чего-то неосязаемого формирует собой состав греха, который лежит на блудном сыне.
В действительности совершенно иное измерение бытия занимает и древнего священнописателя, и познавшего жизнь мудреца: «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею. Вот это нашел я, сказал Екклесиаст, испытывая одно за другим».[12] Виной Соломона становятся отнюдь не плотские физиологические излишества, но духовная измена навечному завету: «Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам. И разгневался Господь на Соломона за то, что он уклонил сердце свое от Господа Бога Израилева, Который два раза являлся ему и заповедал ему, чтобы он не следовал иным богам; но он не исполнил того, что заповедал ему Господь[13]. И сказал Господь Соломону: за то, что так у тебя делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему…»[14]
Вот только в капищах для идолищ, как и во всем в Библии, смысл куда более глубокий, нежели прямая буквальность. Это ведь только завистливых языческих богов снедает ревность к более щедрым жертвоприношениям, и уловка Прометея
Тушу большого быка Прометей многохитрый разрезал
И разложил на земле, обмануть домогаясь Кронида.
Жирные в кучу одну потроха отложил он и мясо,
Шкурою все обернув и покрывши бычачьим желудком,
Белые ж кости собрал он злокозненно в кучу другую
И, разместивши искусно, покрыл ослепительным жиром.[15]
способна обернуться свирепой расправой как над ним, так и над всем человеческим родом:
…Но Кронид, многосведущий в знаниях вечных,
Сразу узнал, догадался о хитрости. Злое замыслил
Против людей он и замысел этот исполнить решился.[16]
Нравственно же взрослеющее человечество видит совсем иное измерение вечной истины, и в сущности даже не важно, к чему именно восходит она, к завету ли со своим Господом, к смутно ли ощущаемому человеком смыслу своего бытия на этой земле, – возлагаемый им на себя долг оказывается единым для всех верующих в свет и добро…
Может быть, дело в растрате имения?
Да, конечно, и в этом, ибо пущенное по ветру воплотило в себе самую жизнь его отца, и бездарная растрата точно так же перечеркивает ее, как и жестокосердное требование сына своей доли в еще ничем не заслуженном наследстве.
Но ведь любое наследие обязывает всякого, кому оно достается, к неустанному труду приумножения. В самом деле, Господь отличил человека совсем не двуногостью и даже не наличием сознания. Неустанное созидание чего-то нового, лучшего и совершенного, словом то, что именуется творчеством, творческим преобразование всего окружающего по законам правды и красоты вот в чем состоит высшее его назначение.
Вдумаемся в общеизвестное. Однажды созданный по Его Слову мир Им же и препоручается человеку: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими[17] и над птицами небесными,[18] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». И сказал Бог: «вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя; – вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому[19] пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу». И стало так.[20]
Меж тем препоручение тварного мира заботам человека означает собой и то непреложное обстоятельство, что теперь единая эстафета творения постепенно передается ему же.
Пройдет время и со всей очевидностью обнаружится, что уже ничто не может встать между ним и миром, уже ни на какое другое начало, кроме собственных представлений человека о совершенном, не может быть переложена ответственность за результаты его действий. Но, если мы оглянемся в прошлое, то обнаружим, что уже с самого начала зачатие новой жизни становится возможным только взволнованным биением чьих-то согласных сердец, формирование трепетной души входящего в этот мир нового существа – только горением чьих-то других. Если верно то, что человек не происходит от обезьяны, что его может породить только надмирное, то верно и другое: вкладывая свою собственную душу в зачатого им, человек сам сливается со своим Создателем, становится Богом.
Не только зачатие новой жизни, с истока же и все людское торжище становится промыслом самого человека, но только ли оно одно, если и преобразование окружающей нас действительности – это тоже видимый результат воспринятой (от нашего ли Господа, единых ли законов мироздания?) эстафеты всеобщего созидания. Пусть пока еще не многое в нашем мире охвачено преобразующим потоком человеческого творчества, нерушимая логика его поступательной экспансии вовлекает в себя все более и более широкий круг явлений, и вряд ли есть что-то невозможное в предположении о том, что такому расширению нет и не может быть вообще никаких границ. Но ведь если развить логику этого предположения до ее естественного предела, мы обнаружим, что в конечном счете в сфере человеческого созидания замкнется весь окружающий нас мир. А значит вновь: сам человек в перспективе становится Богом…
