Андрей Зубов - Лекции по истории религий
– Нет, не просил, мне это сейчас пришло в голову.
– Ну тогда, безосновательный ты человек, представь себе, что кто-то ранен отравленной стрелой, вокруг него собрались друзья и родственники и говорят «Сейчас мы позовем тебе врача», а этот человек отвечает: «Нет, подождите звать врача. Вы мне сначала скажите, какой человек поразил меня стрелой, был ли он черный, белый или желтый. Ответьте, пожалуйста, из чего он поразил меня отравленной стрелой – из лука или из самострела, да и какой была стрела, с каким наконечником? И, наконец, какого врача вы хотите ко мне позвать?» Пока ему будут все это объяснять, он умрет от яда. Так же и я могу вам все объяснить, но вы сто раз умрете, пока я буду рассказывать. Это не нужно, это лишнее, бесполезное знание. А что надо знать? Что мир есть страдание и жизнь есть страдание, что мир непостоянен. И надо знать, что есть путь прекращения страдания. Это тот путь, которому я вас учу. А знать, вечен мир или не вечен, есть Бог или нет, это лишнее знание, оно только мешает вам выйти из мира, освободиться от тяготы». (Страдание, тягота на языке пали – «дукха».)
Странная позиция для нас с вами. Но на ней строится величайшая из восточных религий, ее адептов немногим меньше, чем христиан; сейчас в Индии верующие – это в основном индуисты, а в странах, окружающих Индию, – буддисты. Буддизм оказывается чисто отрицательной репликой индуизма, в нем положительная цель не ставится вообще, а только отрицательная – освобождение от тяготы. Это не значит, что положительной цели нет, просто о ней не следует думать, потому что любая такая мысль соединяет тебя с сущностями более низкими и ввергает в колесо перерождений.
Христианская проповедь среди народов Южной Азии бесконечно затруднена. И не потому, что они, не желая ее принять, убивают миссионеров, – ничего подобного, индуисты и буддисты в целом очень добродушные люди и, как древние афиняне, с удовольствием говорят о божественном. Но их никак не убедишь, что Христос им нужен. Вы им говорите: «Христос пришел спасти, Он – Спаситель плоти, как учит апостол Павел». «А зачем же нам спасать плоть? – отвечают индийцы. – От нее надо побыстрее избавиться, отбросить ее. Если мы будем спасать плоть, то соединимся с ней; а нам не нужно соединяться с ней и с этим миром. Вы учите о грехопадении – в чем оно? Человек вообще существует в иллюзии, и надо отбросить иллюзию и соединиться с реальностью». «Вы согласны, что реален один Бог?» – спрашивает индуист христианина. Христианин говорит: «Да, абсолютной реальностью является, конечно же, только Творец, потому, что творение вызвано Им, и эта реальность как бы вторичного порядка». «Ну, так зачем же нам останавливаться на реальности вторичного порядка – мы сразу пойдем к реальности первого порядка, пойдем непосредственно к Богу, к Творцу, к Брахману. Зачем нам все остальное?» – заявляет индуист, и диалог прекращается. Почему-то так произошло в мире – и это тайна, которую на самом деле нелегко раскрыть, – огромный континент, где живет более миллиарда людей, вовсе не страдающих от недостатка благочестия, мыслит о высших целях бытия совсем не так, как христиане.
Еще одна часть континента со своеобразной религией – Дальний Восток. Там, насколько мы можем реконструировать, издревле существовало представление о телесном воскресении умерших – в общем, когда-то, видимо, в третьем тысячелетии, представления были не так уж отличны от наших. Но затем все изменилось. Великий кризис, который прошел по миру во втором и в начале первого тысячелетия, на Дальнем Востоке вылился в учения, связанные с именами нескольких древних китайских мудрецов. Наиболее известные из них – Конфуций (латинизированная форма от Кун Фу-цзы – учитель Кун) и Лао-цзы.
Если для религий западного мира (Египта, Месопотамии) характерны и никогда не подвергались сомнению как уникальность человеческой личности, так и то, что человек должен спастись, преодолеть смерть; если в религии Южной Азии появилось представление о том, что человек должен в конечном счете освободиться от самого себя и от мира, – то для Восточной Азии доминирующей оказывается идея мира как отпечатка абсолютного Божественного бытия. Весь мир, по этим представлениям, есть отпечаток Неба, или, точнее, того, что выше Неба, – в китайской традиции оно именуется Путь, или Дао. Но это не тот путь, о котором сказал Спаситель: «Аз есмь путь и истина и жизнь», то есть если ты идешь через Меня, то спасешься. Это иной путь – путь всех вещей, то, что определяет само бытие, порядок бытия, строй и суть твари – в этом смысле употребляется слово «дао».
Для китайца, который до сих пор любит использовать печать вместо подписи на деловых бумагах, образ печати и отпечатка явственно соединяется с образом Творца и творения. Творение – это отпечаток Дао, отпечаток Творца. Но, естественно, мы имеем дело с символическим образом, потому что Дао бестелесно, безвидно и отпечататься в виде гор, морей, озер не может. Дао – это определенный порядок, строй мира. Человек в этом порядке занимает свое, отнюдь не главное место, он всего лишь один из элементов мира. Как сказал китайский мыслитель Чжуан-цзы, последователь Лао-цзы, «человек – не больше кончика волоска на лошадиной шкуре».
Китаец вовсе не поет гимн человеку, как мы привыкли видеть в любой западной традиции – в песнях о Гильгамеше, египетских гимнах, уже не говоря о книгах Ветхого Завета. Здесь же отношение к человеку лишь как к частичке. Но вот что важно: частичка эта, в отличие от мириад иных вещей, имеет автономную волю. Вот это китайцы знают не хуже всех остальных: весь мир, как отпечатан, так и остался, а человек свободен, он – особая «своевольная» частица. А коли это свободная волевая частица, то она может находиться в отпечатке мира, а может и выходить из него и ломать весь узор, и чем дальше она выходит, тем больше ломает.
Выход из узора приводит к гибели самого человека, потому что божественный строй – это жизнь, вечность, Дао, а выход из божественного строя – гибель, смерть. Человеку хочется остаться в строе мира – как это сделать? Два главных учения предлагают два разных пути. Два метода не враждебны друг другу, они разноуровневые. Один – для тех, кто ищет совершенства в аскезе, другой – для тех, кто не хочет, не может порвать с этим миром, а китайцы очень социальные, политические существа по своей природе, в отличие от индийцев.
Обратите внимание, что за всю историю Индии в этой огромной и древней культуре, рано освоившей письменность, нет ни единой цельной исторической хроники, только эпос – «Махабхарата» и «Рамаяна» – и религиозные тексты; потом уже, на грани Рождества Христова, появляется секулярная или полусекулярная литература типа драм и т. д. Но историей индийцы не увлекаются: изучать историю жизни человеческих сообществ, историю иллюзии, сновидения – какая глупость, зачем? Напротив, для китайца это никакая не иллюзия, а отпечаток Божественного, значит, бесконечно ценно, и потому китайский историограф регулярно с глубочайшей древности делает записи, дат, событий и людей. Китайскую историю мы знаем по годам, досконально, а индийскую – очень плохо и приблизительно. Китаец любит этот мир, любит его плоть – не потому, что она сама по себе хороша, за что ее любят наши современные люди, а потому, что это отпечаток Божественного, отпечаток Дао. И поскольку китаец очень любит плоть и социален, ему, естественно, очень часто совсем не хочется выходить из мира, и, более того, он считает своим долгом, обязанностью своей воли сделать всевозможное для упорядочения мира. А мир идет вразнос, его песчинки ведут себя безобразно…
Конфуций (551–479 гг. до Р. Х.) предлагает свое учение – о ритуале, о том, как в обществе восстановить правильный строй, гармонию (на китайском – «ли»). Это социально-политическая этика, и современные европейские исследователи даже часто обманываются, считая ее чисто политическим учением. Ничего подобного. Конфуций говорит, что его целью было познание воли Неба. Он прямо пишет об этом в своем крупнейшем сочинении – «Лунь Юй» («Беседы и высказывания»), записанном его учениками (книга издана и на русском языке, причем переводилась многократно). Самой главной для Конфуция была мысль о том, что надо организовать общество в соответствии с волей Неба. Конфуций ходил от одного правителя к другому, пытаясь доказать, что надо следовать воле Неба, а он как хороший министр готов все правильно организовать. Естественно, все правители гнали философа прочь или с порога, или после двух-трех лет его администрирования. Конфуций быстро приводил дела государства, которым он управлял, в цветущее состояние, но, исправляя недостатки, не щадил нарушителей воли Неба и тем наживал себе множество врагов – начиная от чиновников-казнокрадов и закачивая самим правителем, который часто был самовлюбленным и циничным гедонистом.
Через четверть тысячелетия после того, как Конфуций умер, его учение запретил страшный тиран император Цинь Ши-хуанди. Тексты конфуцианских книг уничтожали, тех, кто их пытался сохранить, убивали. Но прошло еще 200 лет, и конфуцианское учение стало общепризнанным. Оно оставалось в Китае таковым буквально до конца нормальной государственности, которая прекратилась, как вы помните, в 1949 году, когда власть в стране захватили коммунисты.
