Игнатий Лойола - Рассказ паломника о своей жизни
74. Его приняли в «госпиталь» святого Иакова, что за «Невинными» [168]. Учиться ему было очень неудобно, поскольку этот «госпиталь» находился довольно далеко от Коллегии Монтегю. Поэтому, чтобы застать дверь <ещё> открытой, нужно было приходить в сумерки, а выходить ни свет ни заря, из-за чего он не мог с должным усердием посещать лекции. Другим препятствием был сбор милостыни, чтобы прокормиться.
Уже почти пять лет боли в желудке не беспокоили его, и теперь он начал предаваться более строгому покаянию и воздержанию. Прошло некоторое время такой жизни в «госпитале» и в сборе подаяния, и он, видя, что мало преуспел в науках, стал думать, что ему делать. И вот, видя, что некоторые служили в Коллегиях у тех или иных «регентов», располагая при этом и временем для учёбы, он решил приискать себе хозяина.
75. Между тем он размышлял сам с собой, и его план, в котором он черпал утешение, <был таков>: представить, что магистр — это Христос; одному из школяров он давал имя святого Петра, другому — святого Иоанна, и так каждому <давал он имя одного> из апостолов. «И вот, когда магистр мне что-нибудь прикажет, я стану думать, что мне приказывает Христос; а когда мне прикажет другой, я стану думать, что мне приказывает святой Пётр».
Он прилагал немало стараний к тому, чтобы приискать хозяина: говорил, с одной стороны, с бакалавром Кастро [169], а также с одним монахом-картузианцем, знавшим много магистров, и с другими, но найти какого-нибудь хозяина ему так и не удалось.
76. Он не мог найти выхода, и наконец один испанский монах сказал ему как-то раз, что лучше было бы каждый год ходить во Фландрию и терять месяца два (или даже меньше), чтобы приносить с собой средства, на которые можно было бы учиться весь год. И вот, воспользовавшись этим советом, он каждый год приносил из Фландрии <деньги>, на которые можно было кое-как перебиться. А один раз он даже побывал в Англии и принёс с собой больше подаяния, чем это обычно бывало в другие годы [170].
77. Вернувшись из Фландрии в первый раз, он начал с большим напряжением, чем обычно, предаваться духовным упражнениям, и при этом почти в одно и то же время давал упражнения сразу троим, а именно: Перальте, бакалавру Кастро, который был в Сорбонне, и одному бискайцу по имени Амадор, жившему у святой Варвары [171]. В них произошли громадные перемены, и вскоре они роздали нищим всё, что имели, даже книги, начали просить милостыню в Париже и обосновались в «госпитале» святого Иакова, где раньше жил паломник и откуда он ушёл по вышеуказанным причинам.
Это произвело страшный переполох в университете, поскольку первые двое были людьми значительными и весьма известными. Испанцы тут же начали сражаться с обоими магистрами. Но, будучи не в силах одолеть их множеством доводов и переубедить, как-то раз они пришли во множестве, с оружием в руках, и вывели их из «госпиталя».
78. Затем, приведя их в университет, они договорились с ними так: пусть сначала закончат учёбу, а потом пускай принимаются осуществлять свои замыслы.
Бакалавр Кастро впоследствии поехал в Испанию, некоторое время проповедовал в Бургосе и стал картузианским монахом в Валенсии. Перальта отправился в паломничество в Иерусалим, пешком. Однако в Италии его перехватил один капитан, его родственник, отыскавший способ доставить его к Папе и добившийся его, чтобы ему приказали вернуться в Испанию. Но всё это произошло не сразу же, а несколько лет спустя.
В Париже о паломнике пошли громкие пересуды, особенно среди испанцев. Наш магистр де Говеа [172], говоря, что <паломник> свёл с ума Амадора, который был в его Коллегии, принял решение и сказал: как только он придёт к святой Варваре, ему тут же устроят «зал» как соблазнителю школяров [173].
79. Тот испанец, с которым он поначалу водил дружбу, растративший его деньги и не вернувший их, отправился в Испанию через Руан. Но, дожидаясь проезда в Руане, он занедужил [174]. Когда он заболел, паломник узнал об этом из его письма и почувствовал желание пойти навестить его и помочь ему. Он думал также, что в таких обстоятельствах сможет убедить его отречься от мира и полностью посвятить себя служению Богу [175].
* * *И, чтобы добиться этого, он пожелал пройти те двадцать восемь лиг (примерно 156 км. — А.К.), что отделяют Париж от Руана, пешком, босиком, и при этом ничего не есть и не пить; но, помолившись об этом, он почувствовал сильный страх. В конце концов он пошёл к святому Доминику и там решился идти вышеуказанным образом, поскольку тот сильный страх искушать Бога, который он испытывал, уже миновал.
На другой день, утром, когда ему нужно было выходить в путь, он поднялся рано; и вот, когда он стал одеваться, на него напал такой страх, что ему почти показалось, будто одеться он не сможет.
Но, несмотря на это, он вышел из дому и даже из города до наступления дня. Всё же страх его непрестанно нарастал и не отпускал его вплоть до Аржантэя (а это деревня в трёх лигах от Парижа по дороге к Руану; там, говорят, хранится одежда нашего Господа).
Миновав эту деревню в тех же духовных борениях, он поднялся на возвышенность, и тут его страх стал проходить, и он почувствовал такое великое утешение и прилив духовных сил вместе с такой радостью, что закричал на все поля, начал говорить с Богом и т. д.
Тем вечером он вместе с одним нищим, собиравшим милостыню, нашёл приют в одном «госпитале», пройдя в тот день четырнадцать лиг (около 78 км., т. е. половину пути — А.К.) На другой день он устроился ночевать в сенном сарае, а на третий день пришёл в Руан. Всё это время он ничего не ел и не пил и шёл босиком, как и задумал. В Руане он утешил больного и помог ему перебраться на корабль, идущий в Испанию. Он отдал ему письма, адресованные тем <его> товарищам, что были в Саламанке, т. е. Kácepecy и Артёаге [176].
80. Чтобы больше не говорить об этих <его> товарищах: их дальнейшая судьба была следующей.
Пока паломник был в Париже, он, как они условились, часто писал им о том, что у него мало возможностей помочь им придти учится в Париж. Тем не менее он умудрился написать донье Леонор де Маскареньяс [177], чтобы она помогла Калисто письмом ко двору португальского короля, дабы тот мог получить стипендию из числа тех, которые король Португалии давал в Париже. Донья Леонор дала Калисто эти письма, а также мулицу, чтобы он ехал на ней, и куатрины на расходы. Калисто отправился ко двору короля Португалии, но в конце концов в Париж не поехал. Вместо этого, вернувшись в Испанию, он отправился в императорскую Индию [178] с одной духовной женщиной [179]. А потом, вернувшись в Испанию, он снова поехал в ту же Индию и на сей раз вернулся в Испанию бога чом, удивив всех тех в Саламанке, кто знал его раньше.
Kácepec вернулся в Сеговию и там начал жить так, что казалось, будто он забыл о своём прежнем намерении [180].
Артёагу назначили командором. Впоследствии, когда Общество уже было в Риме, ему дали епископат в Индии. Он написал паломнику, чтобы эту должность отдали кому-нибудь из Общества. Тот ответил отрицательно, и Артёага отправился в императорскую Индию, стал епископом и умер там из-за одного странного случая, а именно: он болел, и было две бутыли с водой для освежающего питья; <вернее>, одна с водой, которую прописал ему врач, а другая — с водой сулемы, ядовитой [181]. По ошибке ему дали вторую, отчего он и умер [182].
81. Паломник вернулся из Руана в Париж и обнаружил, что события, происшедшие с Кастро и Перальтой, наделали много шуму на его счёт, и что его вызывал инквизитор. Но он не захотел Польше ждать и отправился к инквизитору, сказав ему, что слышал о том, будто тот его разыскивал, и что готов ко всему, чего тот пожелает (этого инквизитора звали magister noster Ори [183], монах <Ордена> святого Доминика); но он просил, чтобы с этим покончили побыстрее, поскольку на святого Ремигия он намеревался поступить на курс <свободных> искусств [184], и хотел бы, чтобы к тому времени всё это закончилось, дабы он мог лучше посещать свои занятия. Но инквизитор больше не вызывал его и лишь сказал ему, что с ним действительно говорили о его делах и т. д.
82. Немного спустя наступил <праздник> святого Ремигия, который приходится на начало октября, и он поступил слушать курс <свободных> искусств к одному магистру, которого звали Хуан Пенья [185]; и поступил он с намерением сохранить тех, кто хотел служить
Господу, но не искать больше других, чтобы иметь возможность лучше учиться.
Когда он начал слушать лекции курса, его стали одолевать те же искушения, которые одолевали его в Барселоне, когда он изучал грамматику [186]; и всякий раз, слушая лекцию, он не мог оставаться внимательным из-за множества духовных предметов, приходивших ему на ум. И, видя, что так он мало преуспевает в науках, он пошёл к своему магистру и дал ему обещание, что никогда не будет отвлекаться, слушая весь <его> курс, покуда сможет найти хлеб и воду, чтобы прокормиться. И вот, когда он дал это обещание, все эти благочестивые мысли, приходившие к нему не вовремя, оставили его, и он спокойно продолжил свои занятия. В это время он общался с г-ном Пьером Фавром и г-ном Франциском Ксаверием, которых впоследствии привлёк ко служению Богу посредством Упражнений.
