Роберт Райт - Эволюция бога: Бог глазами Библии, Корана и науки
Американский психолог Уильямс Джеймс в классическом труде 1902 года «Многообразие религиозного опыта» выражал ту же мысль, не обращаясь к эволюции: «Есть религиозный страх, религиозная любовь, религиозный трепет, религиозная радость и так далее. Но религиозная любовь — единственное у человека естественное чувство любви, направленное на религиозный объект; религиозный страх — самый обычный страх общения, так сказать, обычная дрожь в груди человека с тех пор, как мысль о божественном возмездии возбудила ее; религиозный трепет — тот же самый органический трепет, который мы чувствуем в лесу в сумерках или в горном ущелье, только на этот раз он охватывает нас при мысли о наших сверхъестественных отношениях»[1094].
Если попытаться выразить мысль Джеймса языком эволюционной биологии, понадобится призвать на помощь понятие адаптации. Адаптация — это особенность, обусловливающие которую гены распространяются в генофонде в силу того, что придают эту особенность. Например, любовь выглядит адаптацией. Любовь к потомству, побуждающая взращивать его, помогает передавать гены следующим поколениям, в итоге гены родительской любви распространяются в силу того, что способствуют любви. Подобные доводы можно найти и в пользу трепета, радости и страха, других чувств, которые Джеймс называет адаптацией. (Боязнь большого агрессивного зверя или большого агрессивного человека помогает сберечь жизнь, в итоге сохраняет гены, вызывающие эту боязнь.) Но это не означает, что и религия — адаптация, хотя она может охватывать любовь, трепет, радость и страх, следовательно, относиться к генам, вызывающим их.
Вернемся к менее технической терминологии: можно сказать, что естественный отбор «сконструировал» нас такими, чтобы мы чувствовали любовь, трепет, радость и страх. (Если ясно, что «сконструировал» — это метафора; естественный отбор — не конструктор-человек, который осознанно представляет себе конечный продукт, а затем создает его. Это, скорее, слепой и тупой процесс проб и ошибок.) Но сказать, что эти эмоции — продукт «замысла», не значит сказать, что они, приведенные в действие религией, работают так, как и было задумано.
Подобно этому, люди «задуманы» естественным отбором умеющими бегать, а также ощущать дух состязания, но это не значит, что по «замыслу» они предназначены для участия в состязаниях по легкой атлетике. Религия, как и атлетика, не выглядит «адаптацией». И то, и другое палеонтолог Стивен Джей Гулд назвал по аналогии с архитектурной деталью «перемычкой» — феноменом, подкрепленным генами, которые стали частью вида, выполняя работу, отличную от подкрепления этого феномена. Перемычка — случайный побочный продукт процесса «конструирования» организмов, в то время как адаптация — его прямой продукт. Религия выглядит, скорее, перемычкой.
Однако можно возразить, что и религия имеет признаки замысла. Это сложная, интегрированная система, выполняющая конкретные функции. Например, религии почти всегда имеют дело с ключевыми «обрядами инициации» — бракосочетанием, похоронами и т. п., — ритуализация которых, вероятно, полезна обществу. Как объяснить связность и функциональность религии, не обращаясь к создателю — или, по крайней мере, к «создателю»?
Никак. Но биологическая эволюция — не единственный великий «создатель» или «конструктор» на этой планете. Есть также культурная эволюция: избирательная передача «мемов» — убеждений, привычек, ритуалов, песен, технологий, теорий и т. д. — от человека к человеку. И единственный критерий, формирующий культурную эволюцию, — полезность для общества; мемы, которые способствуют бесперебойному функционированию на уровне группы, зачастую имеют преимущество перед мемами, которые ему не способствуют. Культурная эволюция — то, что дало нам современные корпорации, современное правительство и современную религию.
Собственно, она дала нам и несовременную религию. Обращаясь к «примитивной» религии, мы видим ту религию, которая развивалась в культурном отношении на протяжении долгого времени. Несмотря на то что рассмотренные религии охотников-собирателей дают общее представление о том, какой была типичная религия примерно 12 тысяч лет назад, до изобретения земледелия, ни одна из них не напоминает религию в буквальном смысле слова примитивной стадии, относящейся к тому времени (каким бы оно ни было), когда религиозные убеждения и практики только зарождались. Скорее, те религии, которые называются «примитивными», — совокупности убеждений и обрядов, культурно развившихся в течение десятков и даже сотен тысячелетий. Поколение за поколением человеческий разум приобретал одни убеждения, отвергал другие, по ходу дела придавая религии форму и меняя ее.
Итак, чтобы объяснить существование «примитивной» религии — или, если уж на то пошло, религии любого другого вида, — прежде мы должны понять, к убеждениям и обрядам какого рода склонен человеческий разум. Информацию какого рода он естественным образом отфильтровывает, а какая оседает в нем? До того как религия появилась и начала развиваться под действием культурной эволюции, каким образом генетическая эволюция сформировала окружение, в котором она развивалась, — то есть человеческий мозг?
Или поставим вопрос иначе: убеждения какого рода содержал человеческий разум, «задуманный» естественным отбором? Прежде всего, не истинные.
По крайней мере, не истинные сами по себе. В той степени, в которой точные представления о мире и его понимание помогали предкам человечества передавать гены следующим поколениям, естественный отбор, разумеется, способствует точности мышления. И обычно точность мышления действительно полезна для выживания и передачи генов. Вот почему мы превосходно оснащены для глубокого восприятия, для того, чтобы слышать человеческие голоса сквозь фоновый шум, и т. п. Тем не менее в ситуациях, когда точное восприятие и суждение препятствуют выживанию и воспроизведению, можно ожидать, что естественный отбор восстает против точности.
Истина и последствия
В 1974 году в Сан-Франциско наследницу газетного магната Патти Херст похитила радикальная группировка «Симбионистская армия освобождения», в числе целей которой была «смерть насекомым-фашистам, которые живут за счет других людей». После того как Патти некоторое время продержали в шкафу, она стала отождествлять себя с новой группой равной. Вскоре она уже с энтузиазмом помогала похитителям добывать средства, потрясая ручным пулеметом при ограблении банка. Когда ее оставили одну, давая возможность совершить побег, Патти ею не воспользовалась.
Позднее она так описывала этот опыт: «У меня в буквальном смысле не осталось свободы воли, и это продолжалось, пока я не провела отдельно от них недели две. Знаете, вдруг до меня начало доходить, что их просто больше нет рядом. Наконец-то у меня могли появиться собственные мысли». Она не просто приняла «субъективные» убеждения похитителей, такие, как идеология; она поддалась их представлениям о том, как устроен физический мир. Один из похитителей «не хотел, чтобы я думала о спасении, потому что считал, что волны мозга можно прочитать или уловить, и тогда какой-нибудь экстрасенс меня найдет. И я стала даже бояться этого».
Состояние принудительного легковерия Патти Херст называется «стокгольмский синдром» после одного похищения в Швеции. Но термин «синдром» в данном случае способен ввести в заблуждение, подразумевая отклонение от нормы. Реакция Патти Херст на обстоятельства, в которых она очутилась, — вероятно, наглядный пример правильного функционирования человеческой натуры; по-видимому, естественный отбор «сконструировал» нас легко поддающимися промыванию мозгов.
Кое-кто считает эту гипотезу оскорблением человеческой независимости, но как правило, среди этих людей нет эволюционных психологов. С дарвиновской точки зрения логично, что наш вид содержит гены, способствующие легковерию, по крайней мере в некоторых ситуациях. Когда ты окружен небольшой группой людей, от которых зависит твое выживание, отрицание самых важных для них убеждений не поможет тебе прожить достаточно долго, чтобы передать свои гены следующему поколению.
Ситуация нахождения в ограниченном пространстве с небольшой группой людей может показаться крайне редкой, настолько, что у естественного отбора мало шансов принять ее во внимание, но в каком-то смысле она естественна для человека. Люди эволюционировали, образуя небольшие группы — по двадцать, сорок, шестьдесят человек, эмиграция из которых была маловероятной. Выживание зависело от социальной поддержки: от того, что делились едой, во время сражений держались все вместе, и т. д. Упрямое оспаривание близких сердцу других членов группы убеждений приводило к отчуждению, в итоге снижало шансы на распространение генов.
