Алексей Фомин - Воскресение мертвых
Как важно, поэтому, изъяснять, доказывать и напоминать о бессмертии и будущем воскресении, особенно в нынешнее время, когда эти великие истины не только многими забываются, но и ожесточено, гласно отвергаются, как пустые мечтания или старые суеверия!
О будущей жизни человека говорит безмолвно, но постоянно даже бессловесная природа. Современное изучение природы доказало, что количество так называемого вещества, из которого состоят предметы природы, не уничтожимо до самой малейшей частицы, что силы, действующие в разнообразных явлениях природы, сохраняются неизменно, так что в целой вселенной нельзя найти никакого примера, никакого признака уничтожения какой бы то ни было самой ничтожной вещи.
В мире же существ живой природы самый простой взгляд не только не видит уничтожения жизни, но постоянное ее возобновление, или воскресение. Целое царство земных растений, умирая осенью оживает весною; умирает в земле семя, воскресает трава или дерево, умирает пресмыкающийся червь, воскресает крылатая бабочка; жизнь птицы как бы погребается в бездушном яйце, и опять из него воскресает в новом виде. Если низшие творения Живого Бога разрушаются для воссоздания, умирают для новой жизни: человек ли – царь земли, сын неба, сходя в гроб, обратится в ничтожество? Если кто, имея пред своими глазами, можно сказать, всемирный опыт воскресения, затрудняется сомнением, смотря на разрушающееся умершее тело человека, в возможности его возобновления, то св. апостол, разрешая это затруднение, именно указывает на природу и при этом изъявляет негодование на безумие такого сомнения. «Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело» (1 Кор. 15, 36–39).
О бессмертии же духа человеческого неотразимо свидетельствует все существо и жизнь его в настоящее время даже на этой тленной земле, в этом тленном теле. То, что мы видим умирающим в человеке, есть грубое сложное из многоразличных составов тело, которое разлагается на свои составные части, разрушается и таким образом само в себе заключает смертность. Душа же человека есть бестелесная сущность, простая, т. е. ни из каких вещественных частей не состоящая. Обращаясь на себя, человек непосредственно сознает себя нераздельною единицею, которая, заключая в себе бесконечное разнообразие душевных явлений, сознает их не как отдельные самостоятельные части, но как свои состояния и действия, принадлежащие единому личному существу. Нет ничего удивительного в том, что тело наше, как всякий вещественный состав, в продолжение всей жизни настоящей, постоянно умирает по частям, ежедневно отделяя от себя мертвые части своего вещества, так, что в каждые семь лет из нашего тела не остается ни одной прежней самомалейшей частицы; межу тем душа наша среди этого, так сказать, постоянного умирания тела чувствует в себе неизменное бытие, сознает себя одним и тем же существом, неизменною личностью от первой зари сознания в детстве до последнего заката его пред смертью. Все пережитое человеческой душой составляет нераздельную часть ее духовного естества, от чего зависит все дальнейшее развитие. Как бы не переменялся человек, он не в состоянии уничтожить в себе прошедшее, ибо он живет не одним настоящим днем, а всей истекшей и будущей жизнью. Происходящие в нем перемены являются плодом его личной жизни, вытекают из самой его сущности, составляют действие его личной воли и потому не могут быть изглажены из его сознания. Поэтому всякое совершенное им дело со всеми вытекающими из него последствиями имеет для него вечное значение и составляет вечную его принадлежность. Итак, в самом существе души человека лежит неуничтожимый залог его бессмертия и будущей жизни. Дух человека сам в себе носит свое бессмертие и будущую вечную жизнь. Вот почему даже языческий мыслитель Сократ, всю жизнь посвятивший познанию самого себя, т. е. познанию природы и существа человеческой души, накануне своей смерти с таким непоколебимым убеждением и возвышенным красноречием беседовал со своими учениками о бессмертии души человеческой. Какой убедительный пример и страшный укор для мыслителей христианского мира, которые не слышат голоса своей собственной духовной природы и считают бессмертие духа только праздною мечтою, суеверием, свойственным людям неразвитого, детского ума.
Правда и эти люди много говорят о так называемом бессмертии в потомстве, побуждают себя и других жить и действовать так, чтобы дела и жизнь остались вечно памятными и бессмертными в потомстве. «Вот единственное для человека земное бессмертие, от которого можно ожидать пользы и плодов», выражается один из заблудших при гробе другого несчастного, который, по уверению его, никогда не ожидал бессмертия загробного. Но, не говоря о том, что это стремление человеческого сердца – жить в памяти потомства есть только отрасль от корня истинного бессмертия, что в этом стремлении явно слышится предвестие сердца о нескончаемой жизни по смерти, спросим: это бессмертие только в потомстве может ли удовлетворить сердце человеческое, нравственное чувство справедливости, которое живет в глубине души каждого нравственного существа? Всякое сердце человеческое признает, и чем оно благороднее, тем сильнее любит добро и правду, несмотря на то, что в настоящей жизни добро и правда очень часто страждут от зла и неправды. Если поэтому исполнение добра составляет обязанность человека, то непременно требуется, чтобы человек находил в нем и личное для себя благо. Иначе требование добра от человека противоречило бы его природе. Нравственное существо исполняет нравственный закон свободно, а не по необходимости. Свободное же исполнение возможно только под условием, чтобы исполняющий мог найти в нем и личное благо. Добродетель не всегда дает счастье, но мы не можем не признать, что она одна делает человека достойным счастья. Это должно быть по правде, составляющей сущность самого нравственного закона, который требует, чтобы добродетель была награждена, а порок наказан. Если мы не видим этого в настоящей жизни, то мы должны верить, что это исполнится в будущей. Иначе земная жизнь не имела бы никакого смысла. Если жизнь добрая приносит человеку страдания, может ли он удовольствоваться сознанием, что он исполнил свой долг и назначение? Может, если он сознает, что страдание только временное, а удовлетворение будет вечное; нет, если за пределами страдания он не видит ничего другого, кроме уничтожения. Ибо в таком случае, зачем обречен на страдание тот, кто исполняет высокий нравственный закон? Где же справедливость Всемогущего и Благого Существа? И чем выше нравственное чувство человека, тем глубже его страдание. Он видит бедствия ближних, страдания и смерть любимых существ, извращение нравственности, торжество порока, презрение ко всему, что свято для человеческого сердца. Если все ограничивается для него земною жизнью, то самое сознание исполненного нравственного закона не может дать ему удовлетворения, ибо удовлетворение дается единственно убеждением, что присущий его совести нравственный закон есть закон, связующий его с невидимым и вечным миром, членом которого он состоит. Глубокое признание в совести добра и правды проистекает из глубочайшего сердечного предощущения вечного царства добра и правды, из веры в торжество нравственного закона в вечном царстве Истины и Добра. Надежда быть живым, не умирающим членом этого вечного царства составляет право всякого разумно-свободного существа, призванного исполнять нравственный закон добра и правды. Без этого самое исполнение его становится вопиющим противоречием.
Наконец, только эта надежда не бессмертие и будущую жизнь разрешает величайшее противоречие человеческой жизни – саму смерть. Как телесное существо, человек подлежит закону разрушения и смерти, но, как духовное, он не может не видеть в нем противоречия с высшим своим естеством. Сознание и стремления души не ограничиваются настоящей жизнью. Человек полагает себе цели, далеко идущие за пределы его земного существования. Наконец, у него есть привязанности, которые имеют не временный только характер, а составляют вечную, неразрывную часть его существа. Устремляя в вечность свои умственные взоры, свои нравственные стремления, человек простирает в вечность и свои сердечные привязанности. А если таковы основы его существа, то предметом этой привязанности не может быть что-либо преходящее и уничтожающееся. Перед гробом любимого существа из глубины человеческого сердца вырывается роковой вопрос: зачем дано ему любить, таким образом, если предмет этой любви ничто иное, как мимолетная тень? Или зачем отнимается у него предмет любви, когда эта любовь есть самое высокое и святое, что есть в человеческой жизни? На эти вопросы может быть только один ответ: бессмертие! Любовь, носящая в себе вечность, в себе самой заключает неискоренимое убеждение, что предмет ее вечен, как и она сама.
