Евгения Трошихина - Сосуд и зеркало. Развитие эмоционального ресурса личности в психотерапии
Если мать смотрит на младенца с безучастным выражением лица, как бы сквозь стекло, то младенец не может идентифицироваться с образом родителя, даже когда тот находится в состоянии тревоги или гнева. Он ощущает лишь пустоту, как будто нет ни его самого, ни матери. Это, по-видимому, вызывает у него тревогу полной аннигиляции. Сквозь стекло можно смотреть бесконечно далеко. Взгляд уходит в безбрежные просторы пустоты, которой нет ни конца ни края. Это опасное «океаническое» переживание, в котором «океан не собственная мать, а нуминозное» (Шварц-Салант Н., 2010).
Психика без зеркала – теневая сторона архетипа духа, который в своем позитивном аспекте призывает человека следовать за индивидуальным зовом, реализовать свой уникальный дар или талант (Шварц-Салант Н., 2010).
Отличительной чертой травмы – непереносимого душевного страдания ребенка, вызванного неудовлетворенными потребностями в зависимости, – является переживание тревоги дезинтеграции, невыразимого ужаса перед угрозой растворения связной Самости (Кохут Х., 2002; Калшед Д., 2001). «Тревога дезинтеграции, угрожающая полной аннигиляцией личности, может привести к разрушению человеческого духа. Такой исход должен быть предотвращен любой ценой. Однако поскольку такого рода травма, как правило, имеет место в период раннего детства, когда еще не сформировано связное Эго (и его защиты), в игру вступает вторая линия защит, назначение которых состоит в том, чтобы „немыслимое“ не было пережито» (Калшед Д., 2001, с. 14).
Теперь вернемся к композиции Зои под названием «Болото». В образе волка могут быть представлены архаичные защитные действия Самости, а в образе ребенка – ядро личностного духа. Злобная фигура, представляющая собой систему самосохранения, соответствует образу того, что Юнг назвал «темной стороной амбивалентной Самости». Психика защищается от возможной повторной травматизации, создавая образ преследователя и идентифицируясь с этой внутренней психической функцией, хотя именно от этого образа она и защищается (Калшед Д., 2001; Solomon H. M., 2007).
Это двойственная фигура, представляющая в одном лице и защитника и преследователя, обычно появляется в паре с внутренним ребенком. «У этого невинного „ребенка“, в свою очередь, также присутствует двойной аспект. Порой он является „плохим“ и „заслуживает“ наказания, в другой же раз он выглядит „хорошим“ и получает защиту…Диссоциация сопряжена с активной атакой одной части психики на другую ее часть, словно нормальные интегративные тенденции психики насильственным образом прерываются» (Калшед Д., 2001, с. 29, 31).
Как отмечает Д. Калшед, защита против «повторной травматизации становится основным камнем преткновения, сопротивлением для любых спонтанных проявлений „я“, направленных во внешний мир. Личность выживает, но не может жить творчески: ее креативность блокирована» (Калшед Д., 2001, с. 18).
Можно добавить, что в композиции энергия волка тоже выглядит блокированной, его внимание приковывает ребенок, возможно, и он представляет собой стесненный дух, который не может развернуться, поскольку вынужден контролировать ребенка, каким-то образом не отпускающего его. Вероятно, в данной композиции ребенок представляет дух, а волк и Мерлин – вторую линию защит. Стоящий поодаль Мерлин, обладающий магической силой, мог бы помочь ребенку, но, по словам Зои, его трудно понять, к нему нет доверия, он может обернуться любой стороной, быть и агрессором и спасителем.
Существует много легенд о чудесном спасении детей. Так, Мерлин спас короля Артура, когда он был еще младенцем, от неминуемой смерти. Есть легенды о детях, выращенных волками в стае. Основатели Рима, Ромул и Рем, были вскормлены волчицей. Представлены ли этими фигурами защиты Самости или родительская пара, в любом случае, они являются не только опасными, но и потенциальными спасителями.
Как пишет Н. Шварц-Салант, «подлинную самость можно представить как ребенка, живущего в грязи, запертого, окаменевшего или вмерзшего в лед…В алхимии формы, которые сначала являются опасными (такие как „бешеная собака“ и „вор“), позже становятся защитниками „ребенка“, олицетворяющего новую самость. Какимто таинственным способом демонические аспекты могут оказаться необходимыми для разрушения структур старой личности, которые уже отжили свое» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 287, 317).
Находиться за стеклом, смотреть на себя как бы со стороны, знать и не чувствовать – вот что спасает от переживания немыслимого, т. е. от дезинтеграции. Происходит разрыв взрослого и детского, разрыв разума и тела.
Диссоциация возникает, если Самость не может удерживать в памяти свой собственный опыт. Если травматическое переживание, вызывающее гипервозбуждение, происходит очень рано, когда психофизиологические механизмы еще недостаточно созрели для его обработки и интеграции, то более примитивная лимбическая система подавляет нейронные процессы более высокого уровня, корковые процессы. К тому же при этом не настроенный на ребенка взрослый не способствует обработке переживаний младенца, и в отсутствие физической и психологической связности с ним обычное образное исследование Самостью собственного опыта сворачивается. Травматичный опыт диссоциируется и сохраняется в памяти тела или в неинтегрированной области психики, психическом «кармане», к которому можно приблизиться только аналитически, когда существуют безопасные условия (Solomon H. M., 2007; Wallin D. J., 2007).
Другой, впечатливший и озадачивший Зою сон, видимо, отражает такую защитную диссоциацию, которая спасает от переживания немыслимого: «Я отрезала голову отцу, а тело живет отдельно, говорит, как я теперь буду жить – без головы. Пытаюсь оправдаться, что так нужно было».
Вернемся к композиции. Согласно рассказу Зои, все действие происходит на болоте: нет твердой основы, даже камни уходят под воду, погружаются на дно, а это говорит о погружении на более глубокий уровень психики.
Поднос № 10 (рис. 2.22). «Трюм»Прежде чем создать композицию, Зоя вынула из подноса часть песка и налила много воды.
Когда смотрю, тошнить начинает. Корабль качается, и все перемещается, ездит туда-сюда. Рыба большая, мертвая, разлагается. Когда жила на Севере, однажды забыли про замороженную рыбу, и на солнце она начала разлагаться, в ней завелись жирные белые червяки. Птица залетела за рыбой и не смогла вылететь, сдохла.
Египетский бог дополняет эти неприятные фигуры, которые лежат не лицом друг к другу, а прямо, с закрытыми глазами. Они не находятся в отношениях. Родительские фигуры то ли мертвые, то ли спят. Все мертвое мотается из стороны в сторону, и птица, и рыба жирная, вся в червях. И статуя скрежещет по дну туда-сюда. Картина, какая и есть, все внутри так же, и не верится, что что-то изменится. Даже какие-то поездки не вызывают чувства жизни, сама живой не становлюсь. Я только внешне функционирую нормально, и все.
Рис. 2.22. Зоя. Поднос № 10 «Трюм»Данная картина отражает «то, что есть» на самом глубоком уровне внутренней душевной жизни, где Зоя чувствует себя омертвевшей. Поверженный бог, чета в черном саване, разлагающиеся рыба и птица, застывшая порода вулкана, морская окаменелость – все лишено жизненности, само время остановлено. Мотание из стороны в сторону, скрежет статуи по дну, разложение вызывают чувство тошноты.
Это образ омертвевшей Самости, которая не может питать и поддерживать. Бог не в силах восстать, птица не может взлететь, люди – повернуться друг к другу. О таком состоянии Н. Шварц-Салант пишет:
«Самость пограничного пациента пребывает в состоянии, подобном смерти. На алхимическом языке можно сказать, что она находится в nigredo[6] и разлагается…Правит только темный и дезориентирующий фактор психической мертвенности, которую человек отчаянно пытается преодолеть…Он глубоко страдает от этих состояний внутренней мертвенности и отсутствия психической связи с каким бы то ни было позитивным объектом. Самость в этом состоянии во многом подобна страдающему Осирису из египетской мифологии, лежащему в кольцах хтонического змея хаоса, мазохистично оцепеневшему, инертному и подвергающемуся атаке, если он пытается восстать (Rundle Clark, 1959, p. 167).
Пограничный пациент запутался в психических уровнях экстремальной интенсивности, которые имеют непосредственное отношение ко многим великим архетипическим темам в истории – к битве между богом и дьяволом, между жизнью и смертью; к возрождению души и особенно – к великой драме соединения, которая находит свое выражение в архетипе coniunctio» (Шварц-Салант Н., 2010, с. 37–38).
Людей в черной кровати, мужчину и женщину, Зоя связала с похороненными родителями. С одной стороны, подобная репрезентация архетипической пары единой фигуркой отражает состояние слитности пары. С другой – эти люди совершенно разъединены, ведь Зоя сказала, что, хотя они и лежат в одной кровати, между ними нет отношений.
