Валерий Гиндин - Психопатология в русской литературе
Из этого явно следует, что его жена, Софья Андреевна, настолько изучила его припадки; что знает, что «такие глаза, бывают всегда» перед припадком. Значит; припадков таких она видела достаточно настолько, что она, будучи не медиком, но наблюдательным человеком, как всякий, в ее положении, узнает те привычные, ей и знакомые симптомы, предшествующие припадку, картина которых, ей представляется, как нечто хорошо знакомое.
О том, что припадки бывали, с ним нередко и раньше, явствует также из целого ряда других литературных документов. Так, если мы возьмем воспоминания его дочери А. Толстой («об уходе и смерти Л. Н. Толстого»), то у ней мы находим такое место: (стр. 156).
«Когда он (т. е. Л. Толстой) заговорил, я поняла, что у него начинается обморочное состояние которое бывало и прежде. В такие минуты он терял память, заговаривался, произнося какие-то не понятные слова…
И дальше на этой же 156 странице:…
«Мы поняли, что положение очень серьезное, и что, как это бывало и прежде, он мог каждую минуту впасть в беспамятство. Душан Петрович я стали понемногу раздевать его, не спрашивая его более, и почти перенесли в кровать.
Я села возле него, и не прошло и пятнадцати минут, как я заметила, что левая рука его и левая нога стали судорожно дергаться. То же самое появлялось временами и в левой половине лица»…
… Мы попросили начальника станции послать за станционным доктором, который бы мог в случае нужды помочь Душану Петровичу. Дала отцу крепкого вина, стали ставить клизму. Он ничего не говорил, но стонал, лицо было бледно, и судороги, хотя и слабые, продолжались.
Часам к девяти стало лучше. Отец тихо стонал. Дыхание было ровное, спокойное»…
Из этого описания другого припадка, в другом месте дочерью Льва Толстого мы видим, что припадок сопровождается так же судорогами и потерей сознания, что припадку предшествуют признаки, по которым близкие заранее узнают, что будет припадок; «в такие минуты (т. е. до припадка) он не заговаривался, произнося какие-то непонятные слова».
На основании этого дочь его, А. Толстая «поняла», что начинается то состояние, «которое бывало и прежде»: «он мог впасть в беспамятство».
А главное, что мы можем из этого заключить, что припадкам этим он был подвержен, как ему нечто настолько свойственному, что по симптомам предвестников узнают наступающий припадок. Будь этот описываемый припадок, как единичный случай, или как нечто редкое, вызываемое исключительным состояниям, то дочь его и близкие не могли бы этими предшествовавшими признаками руководиться, что будет припадок.
Насколько резко и характерно было это состояние перед припадком для родных и близких, видно из следующего описания:
Гольденвейзер на стр. 318 в своем дневнике (цитируя записки А. П. Сергеенко, описывает состояние здоровья Л. Н. когда он был подвержен целому ряду припадков в связи с неприятными переживаниями, таким образом:
«…Душан Петрович рассказывал, что 14-го, в тот день, когда Софья Андреевна написала Л. Н-чу свое письмо, он ожидал, что у Л. Н-ча будет вечером опять припадок. Л. Н. с утра был слабый, голос у него был вялый, и, когда он говорил, губы у него слабо двигались, рот едва открывался Все это, особенно то, что, слабо двигались губы, было, для Душана Петровича нехорошим признаком.
Но, несмотря на свою слабость, Л. Н. все-таки решил после завтрака поехать на прогулку. Душан Петрович пробовал было его отговорить, предлагая ему поехать в экипаже, но Л. Н. сказал, что поедет верхом потихонечку, и что он чувствует, ему будет лучше от прогулки. Душан Петрович не мог больше отговаривать Л. Н., и они поехали. Отъехали они шагом, Л. Н. ехал впереди. Душан Петрович тревожился за него; он был слишком слаб. Но, проехав шагом некоторое расстояние, Л. Н. припустил лошадь, а затем остановил ее и подозвал к себе Душана Петровича. И Душан Петрович не поверил глазам своим. – Это был совсем другой Лев Николаевич, чем 1/4 часа тому назад. Лицо оживленное, свежее, голос громкий, и губы, по словам Душана Петровича, совершенно «жизненные».
Теперь перейдем к анализу характера этих припадков. Можем ли мы эти припадки квалифицировать, как эпилептические, т. е. припадки, свойственные так называемой эссенциальной или генуинной эпилепсии? – Это мы должны категорически отвергнуть. Не говоря уже о том, что ни клиническая картина самих припадков, ни характер периодичности этих припадков – не соответствует картине генуинной эпилепсии, – само течение, т. е. все развитие психики Л. Толстого резко противоречит такой форме эпилепсии.
Как известно, психика одержимого генуинной эпилепсией сопровождается резким притуплением психических способностей, что про психические способности Льва Толстого сказать уж никак нельзя. Наоборот, необычное развитие его необычайных психических способностей поражает нас, и развитие сохранилось вплоть до самой его смерти. Так что такая диагностика нам кажется прямо нелепой. Точно также мы не должны эти припадки диагностицировать, как истерические припадки по соображениям, приводимым ниже.
Можем ли мы считать эти припадки, как припадки кортикальной, (или Джексоновской) эпилепсии?
Как известно, Джексоновская эпилепсия имеет в основе какое-либо органическое поражение мозговой корки в виде и сифиломы, туберкула, цистицерка, инородного тела, или, наконец, в виде каких либо разлитых вазомоторных расстройств в области коры.
Никаких данных для такого предположения из биографии Л. Толстого мы не имеем, а потому вводить в дифференциальную диагностику такое предположение мы не инеем никаких оснований.
Единственно, о чем еще могла быть речь, так это вазомоторные; расстройства в области коры в форме артериосклероза.
Случайное падение, что также явствует из описания того состояния, которое последовало после припадка.
Точно также Лев Николаевич Толстой был подвержен обморокам.
Как пример, иллюстрирующий эти обмороки, приводим следующий отрывок от 4 августа (Дневника Гольденвейзера на стр. 203):
… «Софья Андреевна стала читать Л. Н. в столовой все ту же страничку из дневника со своими комментариями.[25] Среди чтения Л. Н. встал и прямой, быстрой походкой, заложив руки за ремешок и со словами: «Какая гадость, какая грязь» прошел через площадку в маленькую дверь к себе. Софья Андреевна за ним. Л. Н. запер дверь на ключ. Она бросилась с другой стороны, но он и ту дверь – на ключ. Она бросилась с другой стороны, но он и ту дверь успел запереть. Она прошла на балкон и через сетчатую дверь стала говорить ему: – «Прости меня, Левочка, я сумасшедшая». Л. Н. ни слова не ответил, а немного погодя, страшно бледный, прибежал к Александре Львовне и упал в кресло. Александра Львовна взяла его пульс – больше ста и сильные перебои».
Выше, при описании в своем дневнике секретарем Л. Толстого Булгаковым – припадка, нам также бросилось в глаза изменение психики перед припадком. Прежде всего, мы видим затемнение сознания с состоянием спутанности. Так, в этом дневнике отмечается так:
– Наконец, его спокойно уложили. – Общество…общество насчет трех,…общество насчет трех…
Л Н. бредил.
Записать – попросил он.
– Бирюков подал ему карандаш и блокнот. Л. Н. накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его было мрачно.
– Надо прочитать, – сказал он и несколько раз повторил: разумность… разумность… разумность… Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума, Льва Николаевича.
– Левочка, перестань, милый, ну что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, – просила больного С. А-на, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Л. Н., молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку…
Аналогичное состояние перед припадком при другом случае, упомянутом выше, описывает и дочь его, А-ра Л.:
«В такие минуты он терял память (говорит она), заговаривался, произнося какие-то непонятные слова. Ему, очевидно, казалась, что он дома, он был удивлен, что все было не в порядке, не так, как он привык.
– Я не могу еще лечь, – сделайте так, как всегда. Поставьте ночной столик у постели, стул. Когда это было сделано, он стал просить, чтобы на столике была поставлена свеча, спички, записная книжка, фонарик и все, как бывало дома.
Когда сделали и это, мы снова стали просить его лечь, но он все отказывался…
Из этих отрывков, описывающих психическое состояние Льва Толстого перед припадком, мы определенно видим, что, его психика была настолько помрачена, что мы можем это состояние его психики обозначить, как то сумеречное состояние, которое бывает перед припадком у аффект-эпилептиков. По-видимому, при этих состояниях, он галлюцинировал, принимая, например, чужую обстановку в дороге (описанное дочерью Александрой Львовной выше состояние перед припадкам случилось в дороге) принимает за обстановку домашнюю, как она пишет: «Он был удивлен, что все было не в порядке, не так, как он привык».
