Игорь Скрипюк - 111 баек для тренеров: истории, анекдоты, мифы, сказки

Помню, я однажды отправился в Британский музей почитать о способах лечения какой-то пустяковой болезни, которой я захворал, – кажется, это была сенная лихорадка. Я выписал нужную книгу и прочитал все, что мне требовалось; потом, задумавшись, я машинально перевернул несколько страниц и начал изучать всевозможные недуги. Я забыл, как называлась первая болезнь, на которую я наткнулся, – какой-то ужасный бич, насколько помню, – но не успел я и наполовину просмотреть список предварительных симптомов, как во мне возникло убеждение, что я схватил эту болезнь.

Я просидел некоторое время, застыв от ужаса, потом с равнодушием отчаяния снова начал перелистывать страницы. Я дошел до брюшного тифа, прочитал симптомы этой болезни и обнаружил, что я болен брюшным тифом – болен уже несколько месяцев, сам того не ведая. Мне захотелось узнать, чем я еще болен. Я прочитал о пляске святого Витта и узнал, как и ожидал, что болен этой болезнью. Заинтересованный своим состоянием, я решил исследовать его основательно и начал читать в алфавитном порядке. Я прочитал про малярию и узнал, что недавно заболел ею и что острый период наступит недели через две. Брайтовой болезнью я страдал, к счастью, в легкой форме и, следовательно, мог еще прожить многие годы. У меня была холера с серьезными осложнениями, а дифтеритом я, по-видимому, болен с раннего детства.

Я добросовестно проработал все двадцать шесть букв алфавита и убедился, что единственная болезнь, которой у меня нет, – это вода в колене.

Сначала я почувствовал себя несколько обиженным, – это показалось мне оскорблением. Почему у меня нет воды в колене? Чем объяснить это несправедливое исключение? Но вскоре менее хищные чувства взяли верх. Я подумал о том, что у меня есть все другие болезни, известные в медицине, стал менее жадным и решил обойтись без воды в колене. Подагра в самой зловредной форме поразила меня без моего ведома, а общим предрасположением к инфекции я, по-видимому, страдал с отроческих лет. Это была последняя болезнь в лечебнике, и я решил, что все остальное у меня в порядке.

…Потом я решил узнать, долго ли я проживу. …Я пощупал свой пульс. Сначала я совсем не мог найти пульса. Потом внезапно он начал биться. Я вынул часы и стал считать. Я насчитал сто сорок семь ударов в минуту. Я попытался найти свое сердце. Я не мог найти у себя сердце. Оно перестало биться. …Я похлопал себя спереди, начиная с того, что я называю талией, до головы и немного захватил бока и часть спины, но не мог ничего услышать или почувствовать. Я попробовал показать себе язык. Я высунул его как можно дальше и зажмурил один глаз, чтобы глядеть на него другим. Я мог видеть лишь кончик языка, и единственным моим приобретением была еще большая уверенность, что у меня скарлатина.

Счастливым, здоровым человеком вошел я в эту читальню, а вышел из нее разбитым инвалидом [15, с. 5–6].

«1 фунтовый бифштекс и

1 пинта горького пива каждые 6 часов

1 десятимильная прогулка ежедневно по утрам

1 кровать ровно в 11 ч.

И не забивать себе голову вещами, которых не понимаешь» [15, с. 7].

Жил-был человек, имевший домашнюю живность, и когда он прослышал, что Моисей знает язык животных, то напросился к нему в ученики. Овладев этим знанием, он начал подслушивать разговоры своих домашних животных. Как-то раз петух сказал собаке, что лошадь скоро околеет, и человек все понял. Чтобы не нести убытки, он заблаговременно продал лошадь. Спустя некоторое время он снова воспользовался своим знанием, подслушав разговор петуха с собакой, и узнал, что скоро подохнет его мул. Он снова вышел из положения без потерь, продав мула. В следующий раз петух предсказал смерть раба. Человек, потирая руки, продал раба и сэкономил приличные деньги. Он был крайне доволен собой, полагая, что ценность знания в том и состоит, чтобы помогать человеку в его повседневных делах.

Но вот наступил день, когда петух поведал собаке, что их хозяину, увы, недолго осталось жить. В панике человек бросился к Моисею, испрашивая совета, что ему делать. Моисей сказал: «Теперь ты можешь заблаговременно продать себя!» [22].

Произошла эта история еще в дореволюционные времена. На последнем этаже доходного дома снимал комнату студент, который по обычаю того времени был типичным представителем студенческой братии: свободное от посещения лекций и репетиторства время проводил он в увеселениях на пирушках и вечеринках, а то и в трактире мог засидеться допоздна, реализуя таким образом свое стремление быть ближе к народу. Домой он поэтому возвращался заполночь и изрядно навеселе. Взойдя весьма шумно к себе в комнату по неосвещенной лестнице, студент, по обыкновению, не раздеваясь плюхался на кровать, отвечавшую ему жалобным стоном, а затем, слегка отлежавшись, снимал сначала один сапог и с грохотом швырял его в угол комнаты, а затем с интервалом в пять-десять минут отправлял по тому же адресу и второй.

А надо вам сказать, что этажом ниже (как раз под студенческой комнатой) проживал профессор, преподаватель одного из институтов, которого загнали сюда семейные неурядицы. Типичный интеллигент, человек вежливый и культурный, он был тих и непритязателен, да и просто незаметен. Вернувшись с работы, он читал газету, готовился к очередным лекциям, и откушав чаю, ложился спать. И только он начинал засыпать, как грохот студенческих сапог будил его, вызывая учащенное сердцебиение, сухость во рту и стойкую бессонницу почти что до самого утра. Это продолжалось еженощно на протяжении весьма длительного времени, но природная воспитанность только единожды позволила профессору в весьма мягкой, даже извиняющейся, манере сделать замечание соседу сверху, которое тот, впрочем, проигнорировал, не утруждая себя не только извинением, но даже каким-либо ответом вообще.

Неизвестно, как бы все это развивалось дальше, но однажды студент, явившись домой, и по обыкновению упав на кровать, швырнул в угол комнаты только один сапог, так как в этот момент проявилось то, что можно назвать проблеском совести (а это бывает, как известно, даже у самых отъявленных негодяев): студент вдруг представил себе как отдыхает от трудов праведных этажом ниже уставший за день сосед сеятель доброго и вечного, и так ему стало стыдно за свое разнузданное поведение, что он, стащив с ноги второй сапог, тихонько поставил его на пол у кровати и заснул сном праведника, умиротворенный своим благородным поступком.