Дмитрий Семеник - Освободи себя. Как преодолеть насилие и его последствия
Презирая, ненавидя самого себя, я в первый же день сделал попытку «подружиться», подстроиться, приспособиться. Ничего не вышло, – во мне, наверное, слишком явно чувствовались подобострастие, угодничество, страх. Тогда я бросил это и замкнулся в себе.
Меня не трогали почти неделю. Но за эту неделю я не произнес и пяти слов. Первые дни, я полагаю, никто особенно не замечал того, как я молчу, пытаюсь читать или писать письма, находясь в непрерывном внутреннем напряжении, в постоянной готовности к бою. Не думаю, что ответная обструкция с самого начала была вполне сознательной – меня, скорее, попросту игнорировали. Но к концу первой недели мое молчание стало настолько демонстративным, вызывающим, невыносимым, что должно было как-то разрешиться. Подчеркну: главным провоцирующим фактором я считаю свое собственное тогдашнее поведение.
И тогда камера организованно напилась водки. За исключением, разумеется, меня и еще нескольких человек, которым по тем или иным причинам не полагалось участвовать в застольях. Был найден какой-то элементарный бытовой повод для выяснения отношений – и началось….
Меня били всю ночь, меняясь, отлучаясь к столу с едою и водкою, придумывая разнообразные «аттракционы» с моим участием. Им хватило здравого смысла обойтись без сексуального насилия, хотя предложения, я слышал, звучали. В общем, скажу только, что я был совершенно раздавлен, растоптан, унижен и ничего более страшного со мною никогда не происходило. Я не о физическом избиении – в моей безумной жизни бывало всякое, но о невосполнимой, как мне казалось в тот момент, утрате чувства собственного достоинства…
Кончилось тем, что меня «забили» на третий ярус, где не считали нужным замечать даже его обитатели, сами вполне угнетенного положения. Я стал объектом презрения, брезгливой неприязни всей камеры.
Что я переживал, описать трудно. Я так сильно мечтал о мести, что даже видел о ней сны. Одновременно мне было так страшно, что мгновенно потел, когда слышал свое имя. Я боялся спускаться в туалет, боялся есть. При этом воображал, как схвачу нож, лежащий рядом с одним из моих гонителей, и воткну ему в спину. Я опасался идти на свидание с женою, потому что она, мне казалось, поймет по глазам унизительное мое положение. При этом о заплывшей от побоев физиономии я почти не вспоминал, и был готов просить администрацию о переводе в другую камеру, что, по неписанным законам тюрьмы, навсегда ставило на мне клеймо труса и предателя. За все эти мысли, мечты и страхи я себя люто презирал, ненавидел, клял…
Откровенно говоря, я так и не могу вспомнить, откуда появилась Библия. Возможно, она попросту валялась среди тряпья на свободной койке, служа время от времени каким-то хозяйственным целям. Я, конечно, читал Новый Завет и раньше, даже пролистывал когда-то Пятикнижие Моисея, относился уважительно и бережно, но ничего, ровным счетом ничего не понимал; точнее – не пускал в свою душу. Теперь же, после пережитого, я внезапно с изумлением и восторгом стал открывать для себя Евангельские слова, я даже украдкой плакал от радости, я неожиданно стал внутренне успокаиваться, умиротворяться, и все, казавшееся неизбывным, непоправимо ужасным, предстало не самым значительным, вторичным, преодолимым. Я почувствовал живую правду этой Книги, прямое отношение Ее ко мне, к моей чудовищной жизни. И что-то внутри меня немного сдвинулось…
Но для радикальных, категорических изменений тогда чего-то не хватило. Мгновения над Библией после моего перевода в другую, «комфортную» для меня камеру затушевались, поблекли и, хотя не забылись совершенно, изгладились мною продолжением омерзительной, подлой жизни. Известно, что раз и навсегда насытить похоть человек не в силах, что страсть разгорается тем сильнее, чем больше усилий мы тратим на ее удовлетворение. И потому снова, ожесточаясь, я взращивал в себе скотство, не осудив его по-настоящему, не раскаявшись, не желая, в сущности, меняться, дозволяя себе «утехи» самого отвратительного рода. Дескать, поменьше да пореже, – значит, ничего страшного…
Спустя несколько месяцев память о том случае и вовсе перестала меня останавливать от чего бы то ни было. Я сам издевался над попавшими волею обстоятельств в мою камеру «чужаками».
Вскоре меня, после трехгодичного следствия, осудили. И повезли в самую жесткую, режимную на тот момент колонию. Подъезжая в кузове «автозека» к ее воротам, помню, я отчего-то подумал, что жизнь моя изменится бесповоротно.
Выбор мне был предоставлен практически сразу. Все просто: участвуешь в мытье полов и прочих хозяйственных работах – будешь жить. Нет – медленно, мучительно умрешь. Это касалось даже не всех, а только некоторых, в частности, меня, моего пресловутого «статуса», моих «воровских принципов»… Столь вопиющая несопоставимость лежащего на чашах весов внезапно стала для меня очевидной. Вся поверхностная, обманная, шулерская муть, лежащая в основе «мастей» и «законов» открылась мне, когда я примерил к себе «ради них принять смерть». Ведь умирать, не поступаясь под пытками, человек может лишь ради того, что в полной мере приняла его душа, в чем укрепилась она всеми своими силами, в чем есть Истина, ради которой Бог помогает вынести сверхчеловеческие страдания…
И выходит, что я через эти самые полы христианство принял сердцем. Я стал их мыть, и все остальное сразу встало на свои места, жизнь оказалась прекрасной, легкой и чрезвычайно понятной. Я выпросил у кого-то Евангелие и ночами вчитывался в него, по временам ужасаясь: зачем я это делаю, ведь обратного пути не будет?! Но наслаждение было столь всепоглощающим, что я не мог дождаться отбоя, чтобы вернуться к Книге…
Совершенно избежать насилия, находясь в тюрьме, невозможно. Но, чтобы ни случилось, нужно относиться к людям так, как ты хотел бы, чтобы отнеслись к тебе. Даже если люди кажутся тебе «врагами», даже если тебе страшно или больно, даже если это те, кто с тобой обошелся жестоко. Иначе – только увеличится подлость, жестокость, злоба, иначе – ненависть разъест душу.
В этой колонии я встретил одного из моих «мучителей», можно сказать, «вдохновителя». И хотя я уже был прихожанином храма, признаюсь, мне захотелось его убить. Но я заставлял себя при встрече быть с ним приветливым и дружелюбным, долгое время, ежедневно, почти год, и ненависть ушла – он стал для меня одним из заключенных, таким же, как прочие, даже ближе, роднее. А когда у него возникли определенные трудности, я ему помог. И однажды он, закостенелый, ожесточенный, циничный, осужденный на 23 года за организацию бандитского сообщества и нескольких убийств, сам подошел ко мне и сказал: «Ты уж не держи зла. Кто старое помянет… В общем, забыли, ладно?» И в голосе, и в лице его было что-то такое, о чем я никогда не забуду…
Владимир Бовкун
Осмысление причин происшедшего
Реальная ответственность вместо иррациональной вины
– Часто у пострадавших от насилия парадоксальным образом возникает чувство вины. Что делать с этим чувством?
– Очень важно осознать, что ты не виноват в происшедшем. Это у насильника проблема, если он на тебя напал. «Я не виноват, и мне бессмысленно искать причины того, почему это случилось именно со мной. Никаких особых причин этому нет. Так случилось». Ты не виноват, ты это и не заслужил, и не спровоцировал, и тебя не наказали таким образом. Просто это случилось.
Когда лодка «Курск» затонула, Путина спрашивали: «Что случилось с лодкой “Курск”?» В какой-то момент он ответил, может быть, цинично, но очень грамотно: «Что случилось с лодкой “Курск”? Она затонула».
Что случилось с тобой? Тебя избили, тебя ограбили. Не ты неправильно выбрал путь, не ты притянул, не ты не в той юбке шла… Тебя ограбили, на тебя напали. Это с тобой случилось. Причины этого не в тебе. Это так. Это случилось. И раз уж это с тобой случилось, но при этом ты жив, относительно здоров и читаешь книгу, а не лежишь на кладбище или в реанимации, то значит, ты справился. Ты уже справился с тем, что с тобой случилось. А вот тут уже можно и подумать: «Какой я молодец! А что мне помогло справиться?»
– Отчего у пострадавшего возникает чувство вины в такой ситуации, когда, казалось бы, такому чувству нет места?
– В одном из подходов психологии, вина это не чувство, а социальный конструкт, который состоит из представления о том, как должно быть, и стыда за то, что произошло по-другому. Если ты считаешь, что это неправильно, что тебя ограбили, избили и ты позволил грабителю это сделать, ты не смог отбиться, тебе стыдно за то, что с тобой это случилось. Раз ты позволил с собой этому случиться, то значит, ты – какой-то «недоделанный», неполноценный.
Есть вина конкретная: ты сделал что-то не так, и впредь ты не будешь так делать. Это вина, из которой идут конструктивные выводы: понять, в чем я ошибся, чтобы в следующий раз не повторять ошибку. А есть вина иррациональная…
