Ирвин Ялом - Лжец на кушетке
«А вы, Маршал, где вы в этой картинке?»
«Этот образ — колыбель моих страстей. Возможно, это был критический момент, определивший всю мою дальнейшую жизнь».
«Этот случай определил ваше отношение к деньгам? — спросила Кэрол. — Иными словами, если вы заработаете много денег, призрак вашего отца перестанет греметь костями по той аллее».
Эти слова ошеломили Маршала. Он взглянул на своего адвоката с еще большим уважением. Ее сшитое на заказ розовато-лиловое платье подчеркивало великолепные формы, и Маршал устыдился своей небритости и поношенного спортивного костюма.
«Ваши слова… я поражен. Гремящие кости… мне нужно обдумать это».
Повисла долгая пауза. «О чем вы сейчас думаете?» — нарушила молчание Кэрол.
«Об этой задней двери. Суть этой истории с перчатками не только в деньгах. Это еще и история про задние двери».
«Задняя дверь в магазинчике вашего отца?»
«Ага. Как он притворялся, что эта дверь ведет не на аллею, а в огромный склад, — эта метафора отражает всю мою жизнь. Я делаю вид, что во мне есть и другие комнаты; но глубоко в душе я понимаю, что нет никакой кладовой, набитой товаром. Я вхожу через черный ход, я выхожу На аллею».
«А, клуб «Пасифик юнион», — вспомнила Кэрол.
«Именно. Можете себе представить, что это значило для меня: в конце концов зайти через главный вход. Ма-кондо бросил мне приманку, против которой я не смог устоять: искушение войти в круг избранных. День за днем я лечу богатых пациентов. Мы близки, мы обсуждаем самое сокровенное, я необходим им, как воздух. Но я свое место знаю. Я знаю, что, если бы я не был психоаналитиком, если бы мы встретились в других обстоятельствах, они не снизошли бы до меня, не уделили мне ни секунды. Я как приходский священник, кюре из бедной семьи, который исповедует представителей высших кругов. Но клуб «Пасифик юнион» — для меня это был символ истинного достижения. Прочь из бакалейной лавки на углу Пятой и Р: я поднимаюсь по мраморным ступенькам, стучу массивным латунным молоточком и через распахнутые двери вхожу в потаенную палату, обитую красным бархатом. Я стремился к этому всю свою жизнь».
«А там вас ждет Макондо — человек, более порочный, более безнравственный, чем все посетители бакалеи вашего отца, вместе взятые».
Маршал кивнул: «Дело все в том, что я до сих пор вспоминаю отцовских клиентов с большой теплотой. Помните, я рассказывал вам о клиенте, который заманил меня пару недель назад в «Avocado Joe's»? Я никогда не бывал в заведениях такого… такого низкого пошиба. Но… хотите честно? Мне там понравилось. Честное слово, я чувствовал там себя как дома, мне там было лучше, чем в «Пасифик юнион». Там я оказался в своей стихии. Словно в компании посетителей отцовской бакалейной лавки. Но мне очень не понравился сам факт, что мне было хорошо в этом заведении. Мне не понравилось, что я скатился до этого уровня, — есть что-то тревожное в том, чтобы быть так основательно запрограммированным ранними событиями своей жизни. Я способен на большее. Всю свою жизнь я говорил себе: я должен стряхнуть с ботинок пыль бакалейной лавки; «Я выше этого».
«Мой дед родился в Неаполе, — сказала Кэрол. — Я почти не помню его, только помню, что он учил меня играть в шахматы, и каждый раз, когда мы заканчивали партию и разбирали фигуры, он произносил одну и ту же фразу. Я и сейчас слышу его ласковый голос: «Видишь, Кэрол, в шахматах как в жизни: когда партия заканчивается, все фигуры — пешки, ферзи и короли — оказываются в одном ящике».
Хороший урок, Маршал, вам тоже стоит обдумать эти слова: когда партия заканчивается, и пешки, и ферзи, и короли — все оказываются в одном ящике. Увидимся завтра. В это же время».
После поездки в Нью-Йорк Маршал встречался с Кэрол каждый день. Первые два раза она приезжала к нему домой, потом он начал заставлять себя приходить к ней в офис, а теперь, неделю спустя, он начал выходить из депрессивного ступора и пытаться понять, какова его роль в том, что с ним случилось. Коллеги Кэрол заметили, что Маршал приходит к ней каждый день, и не раз спрашивали, что у него произошло Но Кэрол всегда отвечала: «Сложный случай. Больше ничего не могу сказать — деликатный вопрос, профессиональная тайна».
Все это время Кэрол продолжала консультироваться у Эрнеста. Его советы и наблюдения принесли большую пользу: каждая его идея работала словно магическое заклинание.
Однажды, когда Маршал казался слегка заторможенным, она попробовала провести упражнение с надгробным камнем, которое советовал Эрнест.
«Маршал, практически вся ваша жизнь была сконцентрирована вокруг материальных благ, вокруг зарабатывания денег и приобретения того, что можно купить за деньги, — статус, произведения искусства. Мне кажется, что деньги стали сущностью вашего «я», смыслом вашей жизни. Хотели бы вы, чтобы это стало вашим последним символом, итогом вашей жизни? Скажите, вы когда-нибудь думали, какую фразу вы хотели бы видеть на своем надгробном камне? Будут ли там эти слова — стремление к богатству, накопительство?»
Капелька пота попала Маршалу в глаз, и он моргнул: «Жесткий вопрос, Кэрол».
«Кажется, задавать жесткие вопросы — моя работа. Прошу вас, сделайте это для меня, подумайте несколько минут над моим вопросом. Говорите все, что приходит в голову»
«Первое, что приходит в голову, — это то, что сказал обо мне нью-йоркский детектив: что я гордый, что я ослеплен алчностью и жаждой мести».
«Вы хотите, чтобы это было написано на вашем надгробии?»
«Именно этого там быть не должно. Этого я больше всего боюсь. Но может, я заслужил эти слова. Может, вся моя жизнь стала движением к этой эпитафии».
«Вы не хотите, чтобы эти слова были выбиты на вашем надгробии? Тогда, — сказала Кэрол, бросив взгляд на часы, — ваши дальнейшие действия ясны: вы должны изменить образ жизни. А сегодня наше время подошло к концу, Маршал».
Маршал кивнул, поднял куртку с пола, медленно надел ее и собрался уходить: «Как мне вдруг стало холодно… знобит… этот вопрос про надгробие. Это страшный вопрос, он шокирует. Кэрол, вы должны поосторожнее обращаться с такой тяжелой артиллерией. Знаете, кого вы мне сейчас напомнили? Помните, вы спрашивали меня о терапевте, к которому собирался один из ваших друзей? Эрнест Лэш, я был его супервизором. Этот вопрос как раз в его стиле. Я всегда предостерегал его от таких вот вопросов. Он называл это терапией экзистенциального шока».
Кэрол уже почти встала из-за стола, но любопытство взяло верх: «То есть вы считаете, что это плохая терапия? Насколько я помню, вы раскритиковали Лэша в пух и прах».
«Нет, я не говорил, что это плохая терапия для меня. Хороший способ проснуться. Что же касается Эрнеста Лэша… мне не стоило так ругать его. Я бы хотел забрать некоторые свои слова назад».
«А почему вы так круто с ним обошлись тогда?»
«Это все мое высокомерие. Как раз об этом мы с вами говорили всю прошлую неделю. Я проявил чрезмерную нетерпимость: я был уверен, что мой путь — единственно верный. Я не был хорошим супервизором. И я ничему не научился от него. Я вообще ни у кого ничему не учусь».
«Так что же на самом деле представляет собой Эрнест Лэш?» — спросила Кэрол.
«Эрнест — хороший парень Нет, больше, чем просто хороший парень. На самом деле он хороший терапевт. Я шутил, что он так много ест, потому что слишком сильно выкладывается в работе с пациентами: вся эта чрезмерная вовлеченность, он позволяет высасывать из себя все соки. Но если бы мне сейчас нужно было обратиться к терапевту, я бы выбрал как раз такого, который склонен отдавать пациентам всего себя. Если я не смогу в ближайшее время выбраться из этого ада и мне придется передать кого-то из моих пациентов другому терапевту, я бы отправил некоторых к Эрнесту».
Маршал встал: «Время вышло, Кэрол. Спасибо, что уделили мне несколько лишних минут».
Кэрол никак не могла расспросить Маршала о его отношениях с женой. Возможно, она не решалась сделать это из-за своего собственного неудачного семейного опыта. И наконец однажды, после того, как Маршал несколько раз повторил, что Кэрол — единственный человек, с которым он может говорить по душам, она взяла быка за рога и спросила, почему он не может поговорить с женой. По реакции Маршала она поняла, что он не говорил Ширли о нью-йоркской части мошенничества. И о том, насколько велико было его горе. И о том, что он нуждается в помощи.
Маршал объяснил, что не говорил об этом Ширли потому, что не хотел прерывать ее месячную медитацию в Тассайаре. Кэрол понимала, что это рационализация: действия Маршала были мотивированы не тактичностью, а безразличием и чувством стыда. Маршал признавал, что мысль поделиться с Ширли даже не приходила ему в голову, что он был поглощен своим внутренним состоянием, что они с Ширли жили сейчас в разных мирах. Взяв на вооружение советы Эрнеста, Кэрол не отступала:
