Александр Асмолов - По ту сторону сознания: методологические проблемы неклассической психологии
И еще одна красивая логика, идущая от Выготского — логика при исследованиях игры — тоже неклассическая логика. В работах по игре Выготский вводит понятие «мнимой ситуации», которое вы хорошо помните. Но сегодня где эти мнимые ситуации? Вот в моих руках работа, которая называется «Культурно-историческая психология Выготского в интернете», где собраны все материалы по исследованиям и подходам к Выготскому, опубликованные на разных страницах интернета. По сути дела, мы сегодня столкнулись с тем, о чем говорил Выготский: есть взаимопереходы между игрой и реальностью, туда и обратно. Мы сегодня уходим в мнимые реальности, в виртуальные миры. И виртуальная реальность становится сегодня не менее осязаемой по неклассической логике, чем другие реальности.
Где зона перехода? Зона перехода, как подчеркивает человек, близкий по логике к исследованиям Выготского и обладающий тоже неклассическим стилем мышления — Ю. М. Лотман, — это прорыв культуры через смысловые реальности. С кем общаемся мы, если в виртуальной реальности смотрим исследования Выготского? Вырастает уникальный пласт работ. Читаем: «Выготский и Бахтин», «Выготский и Витгенштейн» — огромный цикл работ, посвященный анализу творчества Выготского и лидера Венской лингвистической школы Витгенштейна. И, наконец, еще одна логика: Выготский и нарративная психология — повествовательная психология, которая все более овладевает двадцатым веком как смысловая интерпретивная психология.
Следующий ход неклассической психологии. Л. С. Выготский, и мы все это помним, создал классическое явление для понимания образования и жизни в целом, введя понятие «зоны ближайшего развития» («ЗБР»). В интернете каскад работ по анализу и развитию представлений Л. С. Выготского о ЗБР. Но когда мы цитируем Выготского о ЗБР, мы часто суживаем это понятие, сводя его лишь к детерминистской логике, когда взрослый с ребенком решает задачи, определяя высоту его развития.
На самом деле у Выготского «задачи решаются со взрослыми и продвинутыми сверстниками». В этом суть дела. Что такое решение задач с продвинутыми сверстниками? Сверстник всегда ставит задачу, от зависти к которой Гейзенберг подпрыгнул бы до потолка. Это задача с моментами неопределенности: «Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». И ведь самое интересное, что сверстники идут «туда, не знаю куда» и находят «то, не знаю что». Вот эта логика неопределенности, это введение неопределенности в систему (я и делаю на этом особый акцент) пронизывает и работы Л. С. Выготского, и работы по метафорам Ю. М. Лотмана. Ведь детская субкультура ставит перед ребенком неопределенные задачи, небылицы, небывальщины: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить». Что эти зоны делают через зону, близкую к ЗБР, которую мы называем «зона вариативного развития»? Что делает ребенок? Он проходит самую важную школу, которая будет школой двадцать первого века, школу неопределенности. Сегодня, если мы не хотим, как говорил Выготский, быть рабами репродуктивного мышления, в образование должна прийти школа неопределенности: ребенок будет решать не только стандартные задачи, не только типовые задачи, но задачи с избыточными, недостаточными данными, вероятностной логикой. Все это сегодня мы начинаем понимать благодаря циклу исследований Выготского.
Одной из последних работ этого десятилетия дано очень любопытное название: «Введение в Выготского». Эту работу написали наши английские коллеги. Одни заголовки этого исследования — «Введение в миры Выготского»… — показывают, как мысль неклассической психологии вращается вокруг Выготского. Назову некоторые из них: «От внешнего мира к внутренней речи», «Бахтин. Выготский. Интериоризация языка», «Практика, личность и социальный мир».
Выготский говорил об интериоризации. Сегодня куда важнее экстериоризация. Интерсубъеюивность, о которой тоже писал Выготский. Как появляются интерсубъективные реальности, как появляются смысловые миры? Эта напряженная логика мысли сегодня должна быть пройдена, исследована. Идти следует не только от мира, в который погружается субъект, а от того, как личность вбрасывает себя в мир, как личность меняет пути развития, как личность порождает иные логики эволюции реальности.
Дорогие коллеги, один из замечательных исследователей Павел Флоренский обронил слова, что культура есть среда, растящая личность. Культура Выготского есть среда, растящая личности и в мире, и в этом зале. И то, что здесь, в институте, который раньше был институтом Шанявского, по всем законам неслучайных совпадений возникает Институт психологии имени Л. С. Выготского — это не случайность. За этим стоит то, что когда мы прорываемся в культуре, мы так или иначе погружаемся в иные семантики, иные миры мышления. И эти миры, за которые мы ответственны, которые мы понесем дальше, меняют разум не ушедшего двадцатого века, а наступающего на нас двадцать первого столетия со всеми его волнениями, страстями, со всеми Любовями, одна из которых — это любовь к Льву Выготскому.
Мир Александра Лурии и культурно-историческая психология[33]
В своем небольшом выступлении я постараюсь кратко коснуться тех моментов, которые, как мне кажется, характеризуют личность Александра Романовича Лурии. Когда мы говорим об Александре Романовиче Лурии, то возникает вопрос: а кто он — нейропсихолог, детский психолог, исторический психолог, нейролингвист? Я мог бы продолжить этот ряд, но я не буду этого делать, а вместе с вами постараюсь поискать автора, который помог бы нам найти ключ к творчеству А. Р. Лурии.
С кем только А. Р. Лурия не сравнивали! Говорили, что он Бетховен психологии. Я не хочу заниматься конкуренцией сравнений, но рискну упомянуть такого исследователя как Михаил Михайлович Бахтин, который, говоря о Достоевском и пытаясь найти его специфику работы, писал: «Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основной особенностью романа Достоевского "Преступление и наказание". Достоевский — творец полифонического романа». Эти слова полностью относятся к творчеству Александра Романовича Лурии: Лурия выступает как творец полифонического романа — культурно-исторической психологии, создававшейся им вместе с Л. С. Выготским и другими психологами.
Я считаю, что здесь собралось особое племя людей, племя, созданное Александром Лурией и Львом Выготским. И, говоря об этом племени, я хочу прибегнуть к одному символу, который подарили нам Майкл Коул и Шейла Коул, дав своеобразный, но уникально точный перевод одной из книг А. Р. Лурии. Эту книгу они назвали «The making of mind». По-русски это звучит как «производство сознания» или «создание разума». А. Р. Лурия был тем, кто занимался не только производством сознания, но и производством миров, производством целого ряда «неслиянных голосов». Александр Романович ко всем вопросам подходил с уникальной установкой (и идеологической, и культурно-исторической) — и это пронизывает все его творчество.
Не так давно на симпозиуме 1996 года, посвященном столетию Л. С. Выготского, выступал Джером Брунер. В своем выступлении он сказал: «Какова позиция Лурии в культуре?» — и оценивая работы Лурии и Выготского — прежде всего те, которые были посвящены культурно-историческим исследованиям тридцатых годов, — он назвал эту позицию «либеральный оптимизм». По сути дела, позиция «либерального» или «свободолюбивого» оптимизма пронизывает все творчество Лурии.
Когда мы говорим о работах Александра Романовича, мы прежде всего должны помнить, что чем бы он не занимался, его ключевой ориентацией была ориентация на развитие. Он никогда, даже занимаясь самыми серьезными дефектами, не ориентировался на болезнь, на дефект. Его исходной установкой была установка на развитие, на поиск в истории культуры причин очень многих психических явлений и там же — способов компенсации дефекта.
Чтобы не быть голословным, я обращусь к одной из ранних работ А. Р. Лурии, которая появилась в 1921 году и была посвящена механизмам моды. В этой работе он, как бы общаясь с Адлером, определил другую идеологию понимания дефекта и сверхкомпенсации, чем Адлер. Разбирая механизмы моды, Лурия говорит, что мода является одним из уникальных средств сверхкомпенсации: «Вся история одежды и моды решает задачу сокрытия недостатков. Стоит посмотреть мемуары 16–17 веков, чтобы найти целый ряд примеров происхождения отдельных черт туалета. Чтобы увеличить рост, употребляют высокие каблуки, худоба и недостатки развития компенсируются стратегией костюма, блестки на платьях — это излюбленный прием дам, чтобы овладеть вниманием мужчин». Этот анализ показывает, что Лурия дает совершенно особый культурно-исторический подход к механизмам защитного поведения. Он ищет (в отличие от Зигмунда Фрейда, от Анны Фрейд, от Адлера) корни защитного поведения не в глубине личности, а в истории культуры. Из анализа истории культуры он подходит к механизмам защиты — и в этом одна из характерных особенностей работ Александра Романовича Лурии.
