Джозеф Рейнгольд - Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
Суть проблемы связана не просто с самим фактом смерти, а со страхом перед смертью и мазохистском подчинении ей. Подсознательно смерть воспринимается как наказание, не только посредством разлуки и потери, но также в виде увечья, пытки или полного уничтожения. Эта катастрофическая концепция, также как и индивидуальный смысл смерти, рождается из жизненного опыта. Значимость смерти для отдельного индивидуума, во всем разнообразии противоречивых аспектов, может быть постигнута только при анализе личности. То, что обнаруживается психиатрами, является глубинными значениями, присущими всем людям, а не сопутствующими болезни.
Исходя из того, что смысл смерти обнаруживается рано можно предположить, что он тесно связан с отношениями с матерью. «Хорошая» смерть – это глубокий сон сытого младенца у материнской груди. Разлука – это отделение от матери, а потеря – это потеря материнской любви. Мы хотим смерти для того, чтобы ублажить мать, или заполучить ее любовь. Мы страстно желаем вернуться в ее лоно, и это стремление несет в себе, помимо значения воссоединения, значения инцеста и уничтожения. Мать навлекает на нас смерть, связанную с травмами, умышленно или с целью наказания. Психологически жизнь и смерть образуют некую двустороннюю конструкцию, которая берет начало в материнско-детских отношениях.
В психологии смерти существуют различия между полами, возможно, из-за различий между отношениями «мать-сын» и отношениями «мать-дочь». Женщины больше, чем мужчины склонны придавать смерти значения, связанные с либидо, и демонстрируют большую интенсивность значений мазохизма, разлуки, потери любви и смерти ради удовлетворения потребности в любви. Смерть ассоциируется с женскими функциями и ролями, особенно с переживаниями беременности, родов и материнства. Здесь прослеживается тесная связь между жизнью и смертью, выражением и происхождением комплекса смерти.
Глава 2
Установки по отношению к смерти
Мы сможем взглянуть на проблему значений смерти в другом ракурсе, изучая установки по отношению к ней. Прежде всего, необходимо разграничить установки по отношению к смерти и мнение о ней. Установка, согласно определению Юнга (Jung) (66), это готовность психики действовать или реагировать в определенном направлении. Иметь определенную установку означает быть готовым к чему-то определенному, даже если это определенное лежит в области подсознания. Мнения, независимо от того, являются ли они следствием влияния какого-то учения или результатом размышлений (рефлексии), мало говорят нам о значении, но могут быть приняты как рационалистические объяснения априорных тенденций к действию в определенном направлении. В этой главе мы попытаемся обнаружить подлинные установки, спрятанные за мнениями, защитными механизмами и литературным маньеризмом. Вначале мы рассмотрим переменные в установках по отношению к смерти, а затем специфические установки.
Переменные в установках по отношению к смерти
Значения и установки. Очевидное значение смерти вовсе не обязательно подразумевает определенную по отношению к ней установку. Даже реакция на угрозу массового уничтожения не является одинаковой: у некоторых людей усиливается страх перед смертью, в то время как у других появляется чувство нереальности ядерной войны и отрицание собственной уязвимости. В самом деле, существуют нигилисты, которым мысль об уничтожении человечества приносит удовлетворение. Можно было бы согласиться с мнением о наличии позитивной установки при таких значениях смерти как освобождение, духовное рождение заново (перерождение), или как способ приобретения любви или воссоединения с умершими любимыми, но мазохизм искажает позитивную установку, как при этих, так и при других положительных значениях. Более того, мазохизм вызывает готовность к негативным установкам. Даже связанная с увечьем, трагическая смерть может быть желанной для людей, склонных к наказанию самих себя, что обнаруживается при меланхолии. Однако, в большинстве случаев, установки являются не простыми, а амбивалентными. Например, фантазия о воссоединении с матерью с одной стороны несет обещание безопасности и блаженства, а с другой – угрозу уничтожения. Сексуальные значения смерти подразумевают как удовлетворение, так и наказание. Стоическая или героическая установка может скрывать сильный страх. Над идеей о бессмертии можно смеяться, но втайне страстно его желать; а загробная жизнь может означать вечное счастье, но в то же самое время – бесконечное однообразие, или одиночество, или вечное наказание.
Коллективные установки. До какой степени установки по отношению к смерти являются производным личного опыта, а до какой отражают влияние культуры? Treanton (67) напоминает нам, что смерть является также и социальной проблемой. На индивидуальные установки оказывает влияние устройство общественных институтов, различные ритуалы, предусмотренные социальным окружением, а также связи, при помощи которых индивидуум интегрируется в общество. Некоторые авторы рассматривают смерть, как будто бы она не более чем «культурный механизм». Marcuse (21), как уже было отмечено, убежден, что положительная установка происходит из исторической необходимости жертвовать индивидуальным с целью сохранения социального и политического целого. Moloney (68) придерживается мнения, что смерть можно считать сдерживающим механизмом, который используется обществом как средство сурового подчинения. Levin (69) утверждает, что большая часть теоретических построений о смерти, точно также как и желание ее или страх перед ней, являются следствием преднамеренного воздействия предыдущего поколения. Страх исподволь внушается детям, а культурная среда оказывает влияние на подсознание. Пока не будет понято действие этих факторов, утверждает Левин, бесполезно развивать психологические теории, основанные на гипотезе о смерти как о природном процессе. Смерть – это механизм общественного контроля.
Вне сомнения, общие установки влияют на реакцию индивидуумов. Как замечает Eissler (9), в некоторые исторические периоды смерть воспринималась как окончание отпущенного срока жизни, не заслуживающее теоретических спекуляций, в то время как для средневекового человека она была порогом, моментом, изначально более важным, чем момент рождения. Европа в XV веке была доведена до неистовства размышлениями о смерти, или, как полагает Tillich (25), подавлена чувством тревоги, вызванным виной и боязнью отчуждения. Первобытное общество, античные культуры и великие религии имели и имеют установки по отношению к смерти, разделяемые их членами и оказывающие влияние на образ жизни.
Можно ли выделить современную установку, свойственную, скажем, американской культуре? Fulton (71) отмечает, что в США культурный контекст, в котором происходит смерть, а также реакция на нее, предусмотренная общественными институтами, разительно изменились за последние несколько десятков лет. Традиционно установки общества по отношению к смерти диктовались религией. В рамках теологической доктрины смерть, в общем, не несет серьезной угрозы для представления человека о себе самом. Развитие медицинской науки, изобретения в области технологии и другие социальные и культурные факторы пробили броню религиозных убеждений. Неотвратимость смерти и огромное количество жертв во время второй мировой войны также поколебали веру в то, что проповедует церковь. Для человека, ориентированного на мирскую жизнь, смерть стала табу, темой, которую нужно избегать или скрывать. Смерть стала событием, к которому относятся с благоговейным страхом. Fulton убежден, что такое кардинальное изменение в установках по отношению к смерти является результатом перемен в самой культуре, а не следствием борьбы в подсознании или противоречий внутри психики.
С другой стороны, Borkenau (34), считает, что изменения в установках по отношению к смерти в той или иной культуре вытекают из противоречивого опыта смерти, гнездящегося в подсознании. Культуры можно охарактеризовать как игнорирующие смерть, принимающие смерть или отрицающие ее. В нашем веке происходит поворот от традиционного игнорирующего смерть отношения (отрицание окончательности смерти, вера в загробное существование) к установке, отвергающей смерть.
Tillich (25) видит наш век находящимся под угрозой духовного небытия. Распад абсолютизма, развитие либерализма и демократии, появление и подъем технической цивилизации – все это послужило социальными предпосылками для тревоги, существующей в настоящее время. Тревога, в той или иной форме присущая каждому, становится всеобщей, если разрушаются привычные структуры власти, веры. Пока эти структуры крепки и имеют силу, они держат тревожность под контролем защитной системы, связанной с участием в жизни общества. Индивидуум, участвующий в общественных институтах и ведущий образ жизни, принятый в этой системе, не свободен от своих личных тревог, но у него имеется возможность справляться с ними хорошо известными способами. Во времена больших перемен эти способы не работают. Небытие в такой ситуации представляется имеющим двойственную сущность: страх перед уничтожающей ограниченностью, невозможности избежать этой участи, ужас от мысли оказаться в западне и страх перед безграничным и бесформенным пространством, бесконечным падением в бездну без надежды найти опору. Наличие обоих аспектов вышеупомянутой реальности, вызывает чувство скрытой тревоги. Сегодня большинству из нас приходится смотреть им в глаза.
