Михаил Решетников - Частные визиты
Одно из его самых светлых воспоминаний было связано с детской больницей, куда он попал с воспалением легких. «Там и у нянечек, и у сестры-хозяйки на кухне были совсем другие глаза. Кормили хорошо. Никто не кричал, никого не наказывали. И в палате нас было четверо, а не двенадцать, как в детдоме».
Девочек в детдоме было почти вдвое больше, особенно в старших группах, и они «всем верховодили». Давали «тумаков» за любые провинности. А если кто-то «настучит», что курили или жвачку жевали, или еще что — били «по полной программе». Особенно жестоко наказывали за воровство «у своих». При этом стащить что-то с продсклада или на кухне, фактически — из общего котла, преступлением не считалось.
Пациенту показалось странным его воспоминание, что, хотя кормили плохо, «многие девки были в теле, сисястые, их все боялись». Возможно, это было обычным детским восприятием девушек постарше, тем не менее сразу отметим, что его детский опыт межличностного взаимодействия был связан с определенным страхом перед противоположным полом.
Мать навещала редко и еще реже забирала домой. А «когда забирала, все время воспитывала — как надо себя вести». «Я старался, — вспоминал пациент, — наверное, надеялся, что не отдаст назад. Был тише воды — ниже травы. А толку никакого. Мне тогда казалось, что дома лучше. А сейчас… — уже не знаю. Мать всегда была какая-то вымученная, дома бывала редко. Что ни спросишь — «отстань, устала». Кровать у нее была одна. Не кровать — диван. Мы спали вместе… Было тесно. Мать сильно растолстела. Не подумайте, ничего такого не было… Хотя мысли всякие были… Она иногда так напивалась, что даже не поняла бы — кто это на нее залез… А когда приходил кто-то из ее хахалей, меня выгоняли на кухню».
Несколько сессий Леонид описывал, точнее — критически и даже с каким-то сарказмом характеризовал женщин, с которыми у него были более или менее продолжительные отношения. Сценарий их знакомств и сближения был достаточно однообразным. Каждая из них вначале ему нравилась, но это всегда было связано с застенчивой улыбкой, особым разрезом глаз, пухлыми губами или распущенными вьющимися волосами. Он умел ухаживать и легко сближался с ними, при этом, думаю, он был искренен в своем желании обрести какие-то стабильные отношения, и именно поэтому ему верили и отвечали взаимностью. Однако затем он вдруг обнаруживал, что у них (у каждой из них) «слишком толстые задницы», или «целлюлитные бедра», или «отвисшие сиськи», и влечение к ним тут же пропадало, вплоть, как он это обозначил, «до полной импотенции». И после очередного разрыва он уходил в запои, правда, они, по его словам, никогда не были длительными, три-пять дней; больше, как он отметил, его «печень не выдерживала».
Он не описывал подробно внешность своей матери, и я мог только догадываться о том, как она выглядела. Все сказанное по этому поводу пациентом ограничилось фразой «она была толстая», но я, безусловно, понимал, что эдипальные проблемы играли в его ситуации далеко не последнюю роль.
Мне также было известно, что если ребенок не получил достаточно любви в детстве, он затем, в ряде случаев — с жадностью одержимого, будет искать ее, но не сможет отдавать. Нельзя отдать то, чего не получил. Однако проблема, которая беспокоила моего пациента, оказалась не в этом…
У меня были определенные сомнения относительно того, стоит ли однозначно доверять рассказам о его сексуальных похождениях, но одновременно с этим мной, безусловно, осознавалось, что, независимо от того, было ли все это на самом деле или является плодом его фантазии, это присутствовало в его психической реальности, а следовательно — существовало и для меня тоже, и мы должны были это обсуждать и анализировать.
Эта часть нашей работы была также достаточно длительной, хотя, как это бывает обычно в моей практике, обсуждал, анализировал и интерпретировал преимущественно он сам, а я только помогал ему в исследовании его чувств и переживаний, его реального и фантазийного прошлого и настоящего. Тем не менее, несмотря на позитивный перенос, уровень его доверия долго оставался явно недостаточным, и мне все время казалось, что он чего-то не договаривает и есть какие-то темы, к которым мы даже не прикасались.
Два-три раза в процессе нашей работы появлялись новые женщины с последующим типичным, как уже было упомянуто, сценарием разрыва. Отношения с некоторыми из них длились, по его мнению, долго, но я лишь немного позднее узнал, что «долго» — это 2–3 недели. После чего повторялась краткосрочная алкоголизация, несмотря на обещание пациента, что мы будем просто обсуждать эти разрывы, а не «запивать их».
Один раз, когда пациент пришел в состоянии сильного похмелья, я был вынужден поставить под сомнение саму возможность продолжения нашей совместной работы. Должен отметить, что в данном случае это не было какой-то спланированной интервенцией или контролируемой терапевтической агрессией — я действительно был раздражен и возмущен. Эта нетипичная реакция явно испугала пациента и, желая успокоить меня, он долго объяснял, что это в некотором роде просто «ритуал расставания» и что это уже совсем не те запои, что были раньше. Он добавил еще что-то о его позитивном отношении к нашим встречам, его доверии ко мне, нежелании «разрыва» и закончил свою фразу достаточно неожиданно: «Не пугайте меня, я еще ничего вам не сказал». И оказалось, что так оно и есть.
Нужно признать, что этот случай, когда мной были выражены обычные человеческие эмоции, достаточно позитивно сказался на его доверии ко мне.
После года совместной работы я также стал больше доверять ему, реально замечая, как он взрослеет и его природный интеллектуальный потенциал раскрывается. Уровни тревоги, которые он демонстрировал в начале и в этот период нашей работы, были несопоставимы. Но тем не менее мной осознавалось, что ощущение внутренней пустоты все еще слишком велико, и эту пустоту нужно было чем-то заполнять. Отчасти роль такого «наполнителя» играли наши встречи, отчасти — любовь женщин, отчасти — алкоголь.
Его зависимость от порнопродукции долгое время оставалась в тени, когда однажды, анализируя свое очередное увлечение, он заговорил о том, с чего начался мой рассказ об этом пациенте.
Я должен обязательно смотреть… Для меня важно, чтобы все было освещено… И чтобы женщина ничего не стыдилась… Это редко получается. Только с проститутками. Но они не интересны…
Я снова влюбился. В очень хорошую девушку. Очень скромную. Она была совсем не против секса… Два раза все было просто супер! Она мне нравится. Но она меня больше «не заводит»… А она сама приходит ко мне, и остается… Какого черта!..
Я вру ей, что у меня срочная работа, укладываю ее спать, а сам иду на кухню, включаю комп, чтобы «завестись»… «Вешаю» себе на экран какой-нибудь профессиональный файл и ищу новую порнуху.
Я знаю почти все порносайты, знаю почти на всех языках ключевые слова, по которым можно найти конкретные картинки: худые, толстые, писающие, волосатые, черные, сисястые… Детские, лесби и гомиков
не смотрю, не люблю. Бегаю по всем сайтам от картинки к картинке, от одного видео к другому… Мне и противно — от самого себя противно, и такой кайф! И все время боюсь — сейчас она войдет и поймет, какой я засранец.
Самое главное, я не знаю, что я ищу! Но я завожусь. И эрекция, и все нормально. Думаю, вот сейчас надо пойти к ней, разбудить и… И не иду… Кончаю на этой гребаной кухне… И потом какой-то стыд, отвращение. И к себе, и к ней, и к сексу. После этого главная мысль: поскорее спустить в унитаз салфетки, заварить кофе, чтоб не было запаха. Иногда потом даже удается немного поработать, чтобы переключиться и забыть… А бывает, что через полчаса снова начинаю искать какой-то новый образ…
Пациент замолкает, я понимаю, что он ждет какой-то реакции или даже опасается ее, и вступаю в диалог.
Какой это образ?
Не знаю. Разные бывают.
В среднем?
Зрелая женщина, полулежа в кресле, ноги приподняты и разведены, все видно… Должно быть хорошее качество съемки, чтобы можно было увеличить и «придвинуть». Должна смотреть на меня. Губы полные, не люблю тонкогубых. И худых не люблю. Вам это что-то говорит?
Это похоже на ту девушку, в соседней комнате?
Но я же не могу попросить ее сделать мне такую «картинку»?
Почему?
Не могу…
У нас сегодня есть возможность сделать как минимум два важных вывода. Точнее, вы их сами уже сделали.
Какие?
Как вы думаете, можно ли говорить об импотенции у мужчины, который кончает по два раза в течение часа?
Ну, я же про это и говорю — у меня импотенция именно к женщинам…
Не ко всем. У вас импотенция к живым женщинам. Но ваша сексуальность легко откликается на мертвые картинки, на пассивность. То, чего вы боитесь — это не секс, а внесексуальные — обычные человеческие отношения. В свое время я просил вас ни с кем не обсуждать содержание наших встреч. И, надеюсь, вы выполнили эту просьбу. Но сейчас я хотел бы предложить вам нечто иное. Почему бы вам не набраться храбрости и не обсудить ваш страх общения с женщиной с этой, как мне кажется, очень хорошей девушкой?
