Ирина Медведева - Разноцветные “белые вороны”
— Она чуть что — не к матери, а ко мне. Меня прямо боготворит. Я с работы прихожу — она ко мне летит со всех ног. Виснет на шее, с колен не слезает, руки целует… Отец для нее все!
А иногда (как в случае со Славиной мамой) родители, даже понимая, что их взаимоотношения с ребенком больше напоминают любовный роман, вполне этим довольны. Во всяком случае, польщены.
А действительно, можно спросить, в чем криминал? Ведь это же не реальный брак, не кровосмешение или, по–научному выражаясь, инцест. А психология. Ничего страшного!
Но те, кто так думает, глубоко заблуждаются. Страшного тут достаточно. Это и неизбежные в таких случаях невротические искажения личности, и досрочное пробуждение сексуальности, и огромные, иногда непреодолимые затруднения в выборе пары в будущем.
А уж если говорить совсем серьезно, то у мальчика, состоящего в «психологическом браке» с матерью, нередко развиваются гомосексуальные наклонности. (Очередной парадокс: мать хочет слишком рано видеть в ребенке — мужчину, а в результате мужчина вырастает капризным, переутонченным, женственным. Настолько женственным, что играет роль женщины в гомосексуальной паре.)
Пытаясь обрести в мальчике опору, его мать грубо нарушает иерархический стереотип «взрослый–ребенок». Служа опорой матери, он сам фактически утрачивает точку опоры и, как следствие, теряет психическое равновесие.
Помните цитату, с которой мы начали наш разговор? Так вот, разыгравшийся «бес материнской любви» действительно разрушает. Разрушает душу ребенка.
СОЗНАТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К БЕССОЗНАТЕЛЬНОМУ
В конце предыдущей главы мы вскользь упомянули о иерархическом стереотипе «взрослый — ребенок». Надо сказать, что таких поведенческих стереотипов, то есть давным–давно устоявшихся моделей отношений, довольно много. И время от времени, в разные эпохи, возникало и возникает желание какой–то из этих стереотипов сломать. Находились даже умные головы, которые считали, что сломать надо все!
А потом наступали другие времена, «реакционные», когда эти самые стереотипы каким–то магическим образом вновь занимали свое прежнее место.
Вспомним притчу о блудном сыне. Как всякая настоящая притча, она многомерна. Это и история целых народов, прошедших путь от рабства через бунт к добровольному следованию государственному закону, и путь отдельного человека, который сначала вынужденно зависит от родителей, потом — иногда очень бурно! — переживает подростковый протест и, в конце концов, взрослеет и приходит к осознанному почитанию родительского авторитета. Блудный сын — это и распутник–гуляка, который после всех своих бесчинств и безумств греет кости у семейного очага, став ревнивым мужем и строгим отцом. Это и эмигрант, который с проклятиями покидает родину, чтобы в конце жизни мечтать лишь об одном: припасть к родной земле. И это, конечно же, богоборец с его дерзкой, но напрасной попыткой создать мир без Отца и с трагическим крахом этой инфантильной затеи в финале…
Нам же интересно поговорить о стереотипе, о традиции, о традиционной нравственности в связи с психикой ребенка.
Грандиозные открытия в этой области были сделаны крупнейшим психологом, психиатром и философом Карлом Густавом Ю н г о м. Он первый сказал о том, что психика отдельного человека на разных возрастных этапах повторяет путь развития всего человечества. Мало того, Юнг утверждал, что в недрах человеческой души живет память об истории всего человеческого рода. Что, кроме личных свойств, унаследованных от родителей, живут в человеке и свойства его далеких предков. А потому поведение может быть обусловлено, помимо всего прочего, памятью предков — тем, что Юнг называл коллективным бессознательным.
У каждого Ньютона бывает свое яблоко, которое нельзя более кстати падает ему на голову. Будучи еще студентом, Юнг обратил внимание на свою дальнюю родственницу. А студентом он был в начале века, в разгар моды на спиритические сеансы и медиумов (медиумы — это посредники в общении людей с духами).
Родственница Юнга, полуграмотная провинциальная девушка, как раз и была таким медиумом. Удивительное дело: стоило ей впасть в состояние транса — и она переходила на литературный немецкий язык, которым в обычной жизни, естественно, не владела.
— Ну ладно, — рассуждал Юнг. — Такой феномен еще можно объяснить. Это выходит не за пределы ее личности, а лишь за пределы ее сознания. Она вполне могла слышать когда–либо литературную речь, и это отложилось в ее подсознании. Но где и когда она могла услышать о сложнейшей космологической системе, созданной философами–гностиками во II веке н. э.?!
Эта система была изложена одним из «духов», с которым общалась родственница Юнга, самым детальным образом.
Юнг принялся исследовать мир снов, своих и чужих. Огромное внимание он уделял снам своих пациентов. И обнаружил, что человеческие сны буквально переполнены древнейшими символами. Эти символы присутствуют в сновидениях самых разных людей независимо от возраста, расы и социального положения. Получалось, что, когда человек бодрствует, память предков спит, а когда он засыпает, она пробуждается и властно напоминает о себе.
— Впрочем, память предков мы можем ощутить в себе, не только когда спим. Но если во сне «коллективное бессознательное» выражено в конкретных дарительных образах, то наяву это бывают смутные ощущения, настолько смутные, что их невозможно описать словами.
Человек, впервые севший на лошадь, будто узнает в себе что–то. И это «что–то» сообщает ему беспричинную радость и беспричинную отвагу. Казалось бы, чему уж так радоваться? А отвага у неумелого седока просто абсурдна. Ведь лошадь может сбросить на полном скаку — и костей не соберешь! Но дело, наверно, в том, что в этот момент происходит встреча. Встреча древнейшего спутника человека с древнейшим человеком, который живет в нас. В глубинах, быть может, — на самом деле нашей души. В нас пробуждается, по определению Юнга, а р х е т и п («архе» — первоначало).
Почему у потомственного интеллигента, городского жителя в четвертом поколении, пришедшего на фольклорный концерт, при первых же звуках казацкой песни может возникнуть чувство, будто ему все это знакомо и было знакомо всегда? Это в нем, как сказал нам один из таких интеллигентов, запели хором все его прадедушки–казаки.
А вот что писал великий польский педагог, легендарный директор Дома сирот Януш Корчак:
«…бывают дети, которые старше своих десяти лет… в крови их мозговых извилин скопилась мука многих страдальческих столетий. При малейшем раздражении имеющаяся в потенции боль, скорбь, гнев, бунт прорываются наружу, оставляя впечатление несоответствия бурной реакции (в данном случае Корчак имеет в виду ночной плач одного из своих подопечных) незначительному раздражению.
Не ребенок плачет, то плачут столетия, причитают горе да печаль не потому, что он постоял в углу, а потому что и х (разрядка наша) угнетали, гнали, притесняли, отлучали».
А помните хрестоматийную сцену из «Войны и мира», где Наташа Ростова в гостях у дядюшки пускается в пляс?
«Где, как, когда всосала в себя… графинечка, воспитанная эмигранткой–француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы?.. — восхищенно вопрошает Толстой. И добавляет: Но дух и приемы были те самые, неподражаемые, неизучаемые (разрядка наша), русские…»
Откуда? А все оттуда же! Звуки народной песни в артистическом вдохновенном исполнении дядюшки (тоже, между прочим, не крестьянина, а дворянина) пробудили в Наташе национальный архетип.
Юнг, правда, считал, что общеродовая психика, как и психика индивидуальная, передается генетически, наследуется. Мы думаем, что это не совсем так. Очень многое, как нам кажется, в том числе и неосознанное пристрастие к чему–то и отталкивание от Чего–то, зависит от культуры, в которой живет человек. Причем, говоря «культура», мы в данном случае подразумеваем общую атмосферу, так сказать, культурный воздух.
Мир, в котором мы живем, полон трудноуловимых «напоминаний». Старинные песни — это, конечно, сильный удар по родовой памяти. Его можно сравнить с ударом грома. Но есть множество других напоминаний, не таких сильных и конкретных, но зато постоянных. Они–то и воспитывают душу, насыщают ее животворными импульсами. Это камни, топтаные миллионами ног, это дома и деревья, запахи и выражения лиц…
А еще культурная атмосфера складывается из великого множества общенациональных привычек, обрядов, традиций.
Казалось бы, какая разница — как поздороваться, какой вопрос задать при встрече? Назвать старшего на «вы» или на «ты»? Подумаешь, пустая условность! Но в том–то и дело, что условность никогда не бывает пустой. Она всегда наполнена содержанием. Тем или другим.
Скажем, нашим школьникам даже в голову не придет «тыкать» учителю. А вот американскому мальчику который уже целый год прожил в России и прекрасно знает, что значит «вы» и что значит «ты», все равно непонятно, зачем обращаться к взрослому на «вы». Условность? Мелочь? На первый взгляд, да. Но за ней стоит целая система отношений.
