Владимир Леви - Не только депрессия: охота за настроением
Мишка в детстве был худеньким, востроносым и не особенно добродушным; временами это был даже маленький дьяволенок; собрал, например, однажды ораву сверстников-первоклашек, чтобы отлупить Профессора из своего же класса, который стал потом его любимым другом (и, кстати, автором этих строк). Поступок, рожденный завистью: Профессор был в те времена какой-то инакомыслящий, умел многое не по годам – читать, писать, рисовать…
Класса с четвертого-пятого Мишка вдруг начал быстро расти, толстеть и добреть. Однокашники, въедливая мелюзга, заметив это, начали его поддразнивать и, видя, что отпора нет, стали доводить, пока не распсихуется, и тогда спасайся кто может: гнев его был страшен, кулаки тяжелы.
С одним таким доводилой, которого все боялись, с Ермилой-третьегодником, он три раза серьезно стыкался и три раза пускал ему кровь из носу. После этой победы Мишку стали больше уважать, но доводить не перестали, только делали это изощреннее: например, били сзади «по оттяжке», поди узнай кто, или стреляли из рогатки в ухо. Уж очень соблазнительным он был козлом отпущения.
Тут бы ему стать озлобленным, угрюмым, а он все добрел и толстел; несмотря на все измывательства, становился общительнее и симпатичнее. Все словно отскакивало от него, злопамятства никакого: отлупив обидчика на одной перемене, на следующей мог за него заступиться, и крепко.
Но вот мелюзга подросла, доводиловка прекратилась. В восьмом он уже всеобщий любимец, большой толстый Мишка, душа-парень. У него два близких друга, которым он искренне предан, но вообще-то он знает всех и все знают его, потому что он очень хороший парень. Любит почти всех, кого знает, но не всех скопом, важно заметить, а каждого по отдельности! – каждого не то чтобы понимает, но общий язык находит, верней, общий тон, волну…
Завидовать уже не умеет (потом опять немножко научится), а радоваться чужому успеху7мастер и тайну хранит, хоть и трепло. Поразительно участлив, живет делами друзей, каждому, не колеблясь, спешит на выручку, не думая о себе, и когда надо, в ход идут его здоровенные кулаки.
Загадочное широкое человеколюбие. Имел все основания вырасти черствым эгоцентриком: младший ребенок, над которым беспрерывно кудахтали мама, няня, сестра… Слепая любовь другого могла испортить, но ему, видно, вошла в кровь и плоть. А школьно-доводиловский комплекс сказался лишь в том, что в девятом классе он вместе со мной пошел в секцию бокса; боксировал смело и мощно, но не хватало злости и быстроты, прогресса не было, сотворил пару нокаутов – и слинял.
Обыкновенное, в высшей степени обыкновенное работящее семейство… Иногда истеричное переругивание, слезы матери: «Мишка не учится…» Учился и впрямь хреново из-за расхлябанности и лени, масса глупейших ошибок в диктантах, а ведь способный был, все схватывал на лету, экзамены порой сдавал с блеском…
Да, дух безоценочной, какой-то физиологической доброты, осмелюсь сказать так, жил в этой семье. Сестра и мать – тоже синтонные пикнички. Отец, скромный бухгалтер, всегда приветливый, грустный, сияюще лысый, никому в жизни не сказал обидного слова. Меланхолический циклотимик: малообщителен, но не замкнут, пессимист, но доверчив. Этот уютный человек и в самой глубокой печали умел ценить шутку, не прочь был выпить в кругу близких, никого никогда не давил суждениями и осуждениями, а в своем неудачничестве с детской улыбкой винил только себя.
«Все эксцентричное, фанатическое им чуждо», – писал Кречмер о таких людях. «Неморализующее умение понимать особенности других».
Какая-то особая теплота и сочувственное внимание ко всему живому, к детям особенно, какая-то очень естественная человечность…
Отзывчивы не из чувства долга или усвоенных понятий о сострадании и справедливости, которых как раз может не быть, а по непосредственному побуждению – я бы назвал это альтруистическим инстинктом.
Тем удивительнее, что и среди самых что ни на есть синтонных пикников попадаются самые что ни на есть эгоистические мерзавцы!..
В ипостась сию представители каждого из кречмеровских полюсов входят по-своему; Мишка же мой тут и близко не был, разве что самым краешком лишь тогда, в дальнем детстве, в бытность вредненьким востроносеньким первоклашкой…
Поразительная способность появляться в нужный момент. Может год пропадать где-то, но случись у тебя неприятность или ее предвестие, он тут как тут. Синтонность запредельная? Телепатия?…
Из трех разновидностей циклотимного темперамента, которые различал Кречмер: 1)живой тип, 2)тихий самодовольный тип, 3)меланхолический тип – моего Мишку нельзя отнести ни к одной, а верней, можно ко всем сразу.
Когда он в депрессии, это тип тихий и малохольный (слово это, хоть и далеко от научной терминологии, наиболее точно передает Мишкино состояние, заменить его нечем).
В это время он становится особенно похожим на своего отца, особо критично относится к собственной персоне и очень высоко ставит других.
При депрессиях у циклотимиков это закон, в тяжелых случаях доходит до бреда самообвинения; а у депрессивных шизотимиков такое бывает редко, обычнее общий раздрай разочарования и отчаяния.
Легким становится груз, смиренно несомый.
Если же груз твой – ты сам, радуйся; скоро вспорхнешь.
Левидий, «Метасклерозы»В дни, когда депрессия уже потихоньку разжимает тиски, но еще в этом не признается, Мишка вступает в фазу, которую можно назвать плюшевой. Скверное самоощущение покидает его, он делается благодушным, но еще вяловат. Теперь это спокойный юморист, одна из разновидностей тихого самодовольного типа – временный флегматик, «удобный муж, философ по крови, даже при обычной дозе разума», по определению Канта. Прежде всего – ничего лишнего, тише едешь, дальше будешь. Гений отсрочек: не терпит, но ждет, не превозмогает, но игнорирует…
А вот и все хорошо, вот и жизнь прекрасна, хотя и не удивительна. Синтонные люди, заметил я, шибко удивляться не склонны, ибо для них мир – давний добрый знакомец, и если даже что-нибудь страшенное учудит, это уже вписано в их неморализующее упреждающее приятие.
В фазе подъема, которую сам Мишка считает своей нормой (да так, пожалуй, и есть), это живой и, я бы тупо сказал, довольно самодовольный тип.
Приятно самодовольный, добавлю.
Приходит с анекдотом, который еле доносит (синдром недержания анекдотов), проделывает виртуозный пируэт в кресле – закидывает пятку за коленку и начинает болтать.
Болтовня его, к чести пикнического сословия, никогда не утомляет – не празднична, но согревает. Выложит последние новости про общих знакомых, жизнерадостно сообщит, что с кем-то полаялся, чем-нибудь хвастанет, но с самоиронией, отпустит пару терпких, но добродушных шпилек, мгновенно просечет твое настроение и войдет в курс дел, предложит одно-другое, всегда конкретно и здраво…
Попутно выяснится, что кому-то что-то устраивает, кого-то выручает, кому-то помогает переехать – и все без надрыва, никакого геройства, так, между прочим… На работе тоже что-то проворачивает, не журавля в небе, но синицу в руки, что-то реальное, отчего и дело сдвинется, и всем хорошо будет. Поток дел и людей – стихия его! Подвыпив, произносит правозащитные речи, грозится стать бюрократом…
Смачное остроумие Мишки меня тонизирует, повышает аппетит; удручает только решительное до пошлости игнорирование так называемых высоких материй. Непробиваем в вопросах эстетики, выше текущей политики не летит. Понимаю, нельзя с одного вола драть три шкуры, но, зная вместимость его мозгов, не могу смириться с упрямым занижением собственного потолка, обидна эта упертая (но может, и мудрая?!) приземленность…
Кто же он в своей лучшей форме? До неприличия нормальный человек. По-традиционному, по Гиппократу и Павлову – конечно, сангвиник. Типичнейший экстраверт – по Юнгу. «Энергичный практик» – разновидность живого типа на циклотимной палитре Кречмера – и среди тех же типов еще и «беспечный, болтливо-веселый любитель жизни» – уж это точно, любитель, хотя и далеко не утонченный и, если попристальней поглядеть, не такой уж беспечный. Ибо, как Кречмер заметил, «многие из этих веселых натур, если мы с ними поближе познакомимся, оказывается, имеют в глубине своего существа мрачный уголок»…
…В этом-то уголке самое место завершить гостевание «Я и Мы» в новой книге. Пещера теней посреди солнечной долины; посольство ада в раю, консульство космической смерти. Все депрессии зреют в этом подспудном сумраке. Но темно там, только покуда закрыто пространство души от Неба…
ОК – Сколько лет назад это было?
ВЛ – Лучше и не считать…
ОК – Прототип жив?
ВЛ – Недавно ушел – не молодым уже, но еще не старым. Тихо, во сне… Даже слово «ушел» не хочется произносить – удалился… Часто мне снится.
В жизни звали Яном, Яшей. Эстрин Яков Семенович, многие, уверен, его еще помнят и любят.
