Паоло Мантегацца - Физиология наслаждений
Но иногда это «смешное», отыскиваемое подобными людьми во всем, оказывается свойством болезненным, могущим влиять только на судорожно настроенные нервы их; при особенном же складе ума они действительно вызывают свежие источники смехотворной силы, способные вызвать нравственный зуд смеха и в самых строго настроенных личностях. В мире литературы и художеств бывают мастера на произведение и вызывание смехотворного, из которого умеют извлекать и хлеб насущный, и даже славу.
Наслаждение смешным не может доставить человеку счастья на всем протяжении жизни, но, отвлекая мысли его от забот житейских, оно разгоняет скуку и украшает жизнь как бы легкими блестками мимолетных наслаждений. Охотники до всего смешного разыскивают его иногда со страстным увлечением, как ради употребления времени, так и ради легкости добывания подобных наслаждений. Злоупотребление ими делает человека вообще легкомысленным и пустым. Все, способные к более высоким наслаждениям мысли и чувства, не гоняются за подобными удовольствиями, увеселяясь «смешным», когда оно само попадается им по пути, или когда они находят его у себя дома.
Общественное мнение может употреблять смех в виде страшного орудия и воспитания, и наказания. Осмеянием можно убивать и человека, и даже порок в целом сословии. Физиология смешного может стать богатейшей рудой для философа, способного открыть в ней новые, еще не отысканные золотоносные жилы.
К подобным увеселениям, как уже сказано выше, бывают менее чувствительны люди зрелого возраста и мужчины. Чуткая подвижность чувств женщины и ребенка делает их наиболее способными поддаваться нравственным щекотаниям. Изо всех же народов земного шара француз всего более чуток ко всему смешному, вот почему смешное стало для него делом торговли и даже предметом вывоза. Во Франции смешное фабрикуется на всевозможные вкусы и по всевозможным ценам, его вывозят за границу, в те страны, где люди не умеют смеяться, где они смеются с усиленно-напряженным чувством, как в Германии и Англии.
Особенное выражение наслаждения смешным оказывается в самом движении смеха, проявляющемся на лице человеческом весьма разнообразно.
Наслаждение смехотворным может стать чувством болезненным, когда оно основано на страдании другого лица. Смеющиеся при падении человека посреди улицы или любящие услаждать себя всеми мелкими невзгодами, весьма чувствительными при усложнении их насмешками, всегда радуются наслаждениям порочным.
Воздействие на нас всего смешного производится иногда с быстротой молнии, и добрейший человек в мире не может иной раз удержаться от внезапного раздражения и смеется, когда дело нравственности требовало бы серьезного лица или даже выражения негодования.
Мы не виновны, испытывая зуд смеха, при виде страдальчески-смешного, но наша виновность начинается выражением подобного чувства. Можно находить урода смешным, но без крайней жестокости, и вообще нельзя смеяться ему в лицо.
Глава XI. Об отрицательных наслаждениях ума
Отрицательные наслаждения ума проходят по большей части незамеченными, так как интеллектуальный труд не причиняет страданий, способных породить наслаждение уменьшением или прекращением своего напряжения. Невзгоды, переживаемые человеком во время умственного труда, происходят преимущественно от неуверенности и сомнений, т. е. от заболевания веры, и потому двигатель их следует отыскивать в сердце. Когда же с новой верой наступает спокойствие, долго и мучительно обуреваемый сомнениями ум всецело охватывает наслаждение отрицательного рода, проистекающее из источника сердечного.
Бесчувственный человек и верит, и перестает верить, не ощущая при этом ни наслаждения, ни страдания и, дошедши до самого разнузданного скептицизма, он способен завидовать тем блаженным людям, для которых еще возможна вера, похваляясь поэтически-интересным, по его мнению, несчастьем своего безверия. Но в действительности он не ощущает в своем сердце ни малейшей пытки, и вера, если бы ей возможно было нахлынуть откуда-либо в его душу, не нашла бы в ней ни зияющей раны, ни язвы для врачевания. Любовь к достижению истины, будучи аффектом сердечным, может одушевлять человека с умом весьма посредственным, способным к открытию новых истин, и наоборот, находится иногда, только в виде зародыша, в великом муже, способным извлечь потоки научных истин металлургических формул своих, устроенных им только ради упражнения мощных свойств своего ума.
В других случаях наши интеллектуальные силы причиняют нам страдания косвенным путем, когда мы доходим до своих целей с великим и усиленным трудом, или когда мы вовсе не достигаем их. Тогда обида, наносимая самолюбию в связи с учением, произведенным неудовлетворением умственной способности, может породить в человеке довольно сильное страдание. Когда же в подобных случаях затруднение сглаживается или трудность оказывается побежденной, тогда мы ощущаем умственное наслаждение отрицательного свойства.
Когда человек страстно любящий чтение, долго лишен книг, он кидается с наслаждением на первую попавшуюся ему книгу, будь это разрозненный том самого глупого романа.
Так живописец берется с восторгом за кисть и палитру, с которыми он был разлучен на некоторое время; так возвратившийся из дальнего путешествия хирург ухватывается с живейшей радостью за свой операционный нож, готовясь вновь начать с ним свой умственный труд над человеческим телом. Все эти страстные деятели слова, художества и наук испытывают при подобных случаях наслаждения, которые оставались бы им чужды, если бы радости их не предшествовал более или менее краткий период страданий и лишений. Постоянный закон всякого наслаждения состоит в том, что интенсивность его зависит от толчка или сотрясения, данного им ощущающей силе. Нет возможности перейти от высшей степени боли к наименьшему наслаждению без спазма сладостного чувства. Но когда бы то же самое чувство застало нас в состоянии совершенного покоя, оно было бы нам едва ли приятно, или даже оставило бы нас совершенно равнодушными к его проявлению. Закон этот, впрочем, оказывается верным только тогда, когда и наслаждение, и боль принадлежат к одному и тому же роду чувств. Во всех остальных случаях страдание делает нас, напротив того, менее чувствительными и восприимчивыми к наслаждению. Так, измученный зубной болью не в силах ощутить наслаждение при виде дивных картин природы. Но он же испытывает истинное наслаждение при малейшем облегчении одуряющей его боли, хотя бы это облегчение и представлялось состоянием весьма болезненным для человека вполне здорового. Здесь мы встречаемся лицом лицу с удивительным фактом, полный анализ которого могло бы представить только изучение страдания.
Я удовольствуюсь здесь только легким на него указанием. И наслаждение, и страдание, будучи фактами весьма положительными и несомненными, составляют по сущности своей понятия только относительные. Если бы человек был способен находиться в сладострастном упоении вечных объятий, тогда состояние покоя чувств он называл бы страданием. Если бы человек вечно сносил титанические муки, страдания зубной или головной боли показались бы ему наслаждением.
Синтез
Глава I. Естественная история наслаждений
В первой части этой книги я изучал наслаждения, следуя методу, принятому наукой: я придумывал не существующие в действительности деления, резал и делил то, что в природе составляет целое. Если при выполнении предпринятого мной анализа ничего не порвал и не уничтожил из элементов, подлежавших здесь научному моему ножу, мне удастся восстановить каждый из них на своем месте для следующего затем изучения этих областей нравственного мира и составления общего им синтеза.
В этой второй части моего труда мы можем насладиться зрелищем деятельной и живой природы, и, возносясь над широким нравственным миром, открытым для человека, мы увидим разбросанными по плодоносным полям и по зеленеющим скатам те же самые цветы, которые мы срывали в течение только что законченной нами экскурсии. Изучив, таким образом, цветы жизненных садов и наполнив ими гербарий этой книги, мы осмотрим места, их растившие, и моменты их роста по выходе из семечка.
Но хотя бы я и жаждал до бесконечности простора и дальних горизонтов, все же я не чувствовал бы себя способным начертать здесь всей естественной истории наслаждения и составить действительного синтеза великой мировой мозаики, со всеми украшающими ее орнаментами.
Немногие изучения, которыми я заканчиваю эти страницы, могут представить только неоконченные фрагменты здания, только слегка набросанный план того, что создать я не в силах. Я отчаялся бы в себе, если бы не сознавал значение предпринятого мной труда и, представив читателю некую фигурку из терракоты, осмелился бы радоваться его завершению. Впрочем, я был бы, может статься, счастлив, не сознавая собственного заблуждения.
