Абрахам Маслоу - Новые рубежи человеческой природы
Но все эти слова все еще подразумевают разделенность желающего и желаемого. Каким образом мы можем описать то, что происходит, когда эта разделенность трансцендируется и возникает некоторая степень идентичности или слияния желающего человека и объекта его желания? Или слияния человека, который желает, с тем, что, в определенном смысле, желает его?
Все это можно сформулировать как трансценденцию (в духе Спинозы) дихотомии "свобода воли-детерминизм". На уровне метамотивации человек свободно, радостно и всем сердцем приемлет собственные детерминанты. Человек выбирает и "волит" свою судьбу не вынужденно, не "эго-дистонически", а с любовью и энтузиазмом. И чем значительнее озарение, тем более слияние свободной воли и детерминизма является "эго-синтонным", созвучным эго.
XXV.
Б-ценности стимулируют поведенческие проявления, или "празднование", а также индуцируют субъективные состояния.
Следует согласиться с тем, как А. Хешель (Heschel, 1965, с. 117) делает ударение на понятии "празднование", которое он определяет как "... акт выражения уважения или почтения по отношению к тому, в чем человек нуждается или что чтит... Его суть заключается в привлечении внимания к возвышенным или величественным аспектам жизни... Праздновать — это значит разделять великую радость, участвовать в вечной драме".
Следует отметить, что человек не только уважительно наслаждается высшими ценностями и созерцает их, но также и то, что эти ценности нередко вызывают внешние или поведенческие реакции, которые, конечно же, гораздо легче изучать, чем субъективные состояния.
Здесь мы обнаруживаем еще одно феноменологическое значение "чувства должного". Празднование Б-ценностей ощущается как нечто должное и правильное, как приятная необходимость, так, будто защищать, насаждать, развивать, делить с другими и праздновать их является нашим долгом перед этими ценностями, чем-то справедливым, правильным и естественным.
XXVI.
Существуют определенные педагогические и терапевтические преимущества разделения мира (или уровня) бытия и мира (или уровня) дефицитарности, а также признания языковых различий между этими уровнями.
Я нахожу чрезвычайно полезным для себя различать мир бытия (Б-мир) и мир дефицитарности (Д-мир), то есть вечное и "практическое". Это помогает хотя бы в составлении стратегии и тактики хорошей и полной жизни, в выборе своей собственной жизни, а не детерминированной кем-то другим. Так просто забыть об абсолютном в суматохе повседневной жизни, особенно для молодого человека. Так часто мы лишь реагируем на стимулы, на поощрение и наказание, на экстремальные обстоятельства, на боль и страх, на требования других, лишь на поверхностные аспекты. Необходимо конкретное, сознательное, волевое усилие, по крайней мере на первых порах, для того, чтобы обратить свое внимание на подлинные вещи и ценности — например, попытавшись уединиться, приобщиться к великой музыке, к хорошим людям или к красоте природы. Только по мере практики эти стратегии становятся простыми и автоматическими, так что человек цвет в Б-мире даже без особого желания или усилия, живет •диной жизнью", "метажизнью", или "бытийной жизнью".
Я считаю, что данный словарь помогает также учить других в большей мере осознавать ценности бытия, язык бытия, объединяющего сознания и т. д. Терминология, конечно же, неуклюжа и порой может раздражать эстетический вкус, но свою задачу она выполняет (Maslow, 1970. Приложение I: Пример Б-анализа). В любом случае, она уже доказала свою операциональную пользу при планировании исследований.
Здесь возникает субгипотеза, связанная с тем, что я порой замечал: высоко развитые или зрелые индивиды ("металичности"?) при первой же встрече необычайно быстро устанавливают между собой связь на высочайшем уровне жизни с помощью того, что я называю Б-языком. Об этом факте я пока скажу лишь то, что он свидетельствует о действительном и реальном существовании Б-ценностей, о том, что они легко воспринимаются одними и не воспринимаются другими и что общение с этими другими также может быть подлинным и действительным, но должно происходить на более низком и менее зрелом уровне значимости или смысла.
Я пока еще не знаю, как проверить эту гипотезу, поскольку обнаружил, что некоторые люди могут пользоваться словарем, на деле его не понимая, как некоторые люди охотно рассуждают о музыке или любви, не переживая их по-настоящему.
Мне также кажется, хотя и не вполне отчетливо, что вместе с этой простотой общения с помощью Б-языка также приходит интимность, чувство того, что и тот и другой преданы одному и тому же, работают над одними задачами, чувствуют взаимную симпатию, родство, и, возможно, служат одному делу.
XXVII.
"Внутренняя совесть" и "внутренняя вина" в основе своей имеют биологические корни.
Вслед за рассмотрением Э. Фроммом "гуманистической совести" (Fromm, 1941) и пересмотра К. Хорни фрейдовской концепции "Сверх-Я" (Нотеl, 1939), другие гуманистические авторы сходятся в том, что существует "внутренняя совесть" помимо Сверх-Я, а также "внутренняя вина" как заслуженное самонаказание за измену внутреннему Я.
Я считаю, что биологическое укоренение теории метамотивации может еще больше прояснить и обосновать эти взгляды.
К. Хорни и Э. Фромм, протестовавшие против конкретного содержания фрейдовской теории инстинктов, возможно, в силу слишком некритичного принятия ими социального детерминизма, отвергли какие-либо варианты биологической теории и "теории инстинктов". Это была серьезная ошибка, что еще яснее из контекста данной главы.
Индивидуальная биология человека вне всякого сомнения является неотъемлемой частью "Реального Я". Быть собой, быть естественным или спонтанным, быть аутентичным, выражать собственную идентичность — все это биологические формулировки, поскольку они подразумевают принятие собственной конституциональной, темпераментальной, анатомической, неврологической, гормональной и инстинктоидно-мотивационной природы. Подобное заявление вполне соответствует взглядам З. Фрейда и неофрейдистов (не говоря уже о К. Роджерсе, К. Юнге, У. Шелдоне, К. Гольдштейне и др.). Это уточнение и оформление того, что нащупывал З. Фрейд, смутно увиденной необходимости. Поэтому я считаю, что эта концепция лежит в echt-фрейдистской [от нем. подлинный] или эли-фрейдистской традиции. Я думаю, своими различными теориями инстинктов Фрейд пытался сказать что-то подобное. Я также считаю, что эта формулировка является принятием и усовершенствованием того, что пыталась сказать К. Хорни своей концепцией Реального Я.
Если моя более биологическая интерпретация внутреннего Я подтвердится, обретет основание и разделение невротической вины и вины внутренней, возникающей в результате измены своей природе и попытки быть тем, чем данный человек не является.
Но с учетом всего вышесказанного, нам следует включить внутренние ценности или бытийные ценности в данное внутреннее Я. Тогда, теоретически, можно ожидать, что измена истине, справедливости, красоте или любой иной Б-ценности повлечет за собой внутреннюю вину (метавину?), вину заслуженную и биологически обоснованную. Все это аналогично боли, которая на самом деле является благом, поскольку сообщает нам, что мы делаем с собой что-то вредное. Когда мы изменяем Б-ценностям, это причиняет нам боль и, в определенном смысле, мы должны испытывать эту боль. Более того, это подразумевает реинтерпретацию "потребности в наказании", которую, в позитивном аспекте, можно переформулировать как желание путем искупления вновь почувствовать себя "чистым" (Mowrer, 1964).
XXVIII.
Данная теоретическая модель выполняет целый ряд религиозных функций.
С точки зрения вечного и абсолютного, к которому всегда стремилось человечество, может оказаться, что Б-ценности также, в определенной степени, выполняют и эту роль. Они существуют per se, сами по себе, независимо от прихотей человека. Они воспринимаются, а не придумываются. Они трансчеловечны и трансиндивидуальны. Они существуют за пределами жизни индивида. Их можно считать некоторой формой совершенства. Можно предположить, что они способны удовлетворить стремление человека к определенности.
Но при всем этом они в определенном смысле являются и человеческими. Они не только принадлежат человеку, но и являются его частью. Они требуют поклонения, почтения, празднования, жертвования. Они стоят того, чтобы ради них жить и умирать. Созерцание их или слияние с ними несет человеку самую великую радость из всех, что он способен испытать.
В этом контексте и бессмертие приобретает вполне определенное и эмпирическое значение, поскольку ценности, принятые человеком в качестве определяющих характеристик его Я, живут и после его смерти, то есть, в некотором реальном смысле, Я человека трансцендирует смерть.
