Дмитрий соколов - Виткины байки
Она мечтала лепить из глины и заниматься керамикой. Я этого не делал никогда раньше. Когда мы переехали в деревню, я заметил, что глина на склоне возле дома очень жирная и хорошо лепится. Это я научился ее мыть, готовить, отливать формы, я сделал печку для обжига, привез глазури и ангобы, наворовал на брошенном заводе старые гипсовые формы (перепиливал металлическую решетку, был пойман даже, тоже весёлая телега) и продолжаю заниматься изготовлением керамики уже три года (оставаясь, впрочем, очень посредственным и неряшливым керамистом). Витка глиной практически не занималась.
Следующим ярким примером явилась китайская Книга Перемен, И Цзин. Это Виточка купила ее и принесла в дом, я до этого не интересовался И Цзин никогда. Первые гадания для меня были малопонятной ерундой. Через три примерно года я написал и издал «Книгу Сказочных Перемен» по образцу И Цзин, стремясь сделать свой перевод этой великой книги на доступных мне языках: русском, языке сказок и языке психотерапии. Думается мне, что и в понимании И Цзин я ушел прилично вперед Виточки. Чудесно мне и удивительно, как это я влез в такую китайскую грамоту.
Между тем, мои собственные изначальные идеи – идея «монастыря», например, или «обители», идея грибных и языческих мистерий, идея домохозяйства со множеством детей, идея школы сказкотерапии, мягко говоря, очень медленно и довольно хило подвигаются тем временем, если не совсем заглохли. Примечательно, например, что на последней группе в этом сезоне вместо «моих» грибов мы применяли конопляные экстракты – вещь очень из Виткиной культуры, с которой я до знакомства с ней был практически не знаком.
Напрашивается, что я уцепился за Виткину волю, превратился в определенном смысле в ее «деятельный» придаток.
А вот еще история прошлого лета.
Витка гнала. Последней историей, переполнившей чашу моего терпения, была такая: она явственно ревновала к нашей соседке, с которой у меня и вправду тогда были довольно близкие отношения, но ревности своей изо всех сил не признавала. И вот заходит как-то к нам эта соседка выпить вечерком чаю. А перед уходом спрашивает: а нет ли у вас овсяных хлопьев? Это она их любит жевать сухими, любимое лакомство. Каждый раз почти она о них спрашивает. И я отвечаю: блин, нету хлопьев, но для тебя надо будет их купить. Соседка уходит, а Витка стервенеет. На следующий день, сильно поссорившись со мной, она уезжает из дома, а перед этим рассыпает по всем комнатам по полу, коврам и кроватям овсяные хлопья (оказывается, у нас была пачка, я не заметил). Я, когда увидел эти хлопья, остервенел. Подмел я их и захотел жену свою примерно наказать. Несколько дней прошло, она вернулась. Я же, наоборот, ушел в горы и там стал думу думать: что делать? И съел псилоцибиновых грибов. И что мне сказали грибы? (то есть, на другом языке, что сделал я через пару часов после того, как их съел?) Я открыл тетрадь и записал все, что мне стоило делать в плане практическом – даже, помню, как обрезать одно из деревьев сада, старую яблоню. Главную проблему я оставил напоследок. И наконец я начертал: выполнить все ее желания! Я очень уважаю грибные откровения и осознавания и почти всегда стараюсь их досконально выполнить. Я тут же, посередине чудесной ночи (было полнолуние) сошел вниз, разбудил Витку и позвал ее в сад. Она вышла, заспанная и довольно злая, а я объявил, что сейчас пусть она приготовится и выдаст мне все свои желания, и даже для верности запишет, а я заранее обещаю, что все их выполню! (Никогда в нормальном состоянии сознания не стал бы я делать ничего подобного, в аккурат противоположного большинству моих ежедневных чувств, но под грибами я очень ясно осознавал, что и зачем делаю). Витка придумала и начертала семь своих желаний – то есть требований по отношению ко мне. И я реально потом старался их выполнить, и это во многом было концом той летней войны.
Некая очень значимая для меня сила говорит: слушайся Витку. Не обращай внимания на ее незрелый ум, на зашкаливающие эмоции, на семейные неврозы и все такое прочее. Слушайся ее по большому счету. Мне говорит это маятник, когда я устраиваю такие переговоры с бессознательным. Слушайся ее, особенно если у тебя нет серьезных собственных движений против или в другую сторону. А у меня этих собственных движений на сегодня вообще почти нет. Только саксофон, сказки, сексуальная тантр и свобода (всё почему-то на букву «С»).
И почему я сейчас пишу всё это? Потому что пару недель назад Витка сказала мне (серьезно): «Напиши про меня книгу!»
Парад пороков
Мюнхгаузен . И да здравствует развод, господа! Он разрушает ложь, которую я так ненавижу!!
Начало лета. Ребенку год с небольшим. Витка устала быть мамой и еще больше, кажется, устала быть женой человека, которого беспрерывно колбасит по непонятным поводам. По большому счету, она устала от принадлежности и возжелала свободы.
К ней приезжает подруга Лилия. С нею вместе они прошли длинный путь гулянок, со школы и до нынешней замужнести. Вместе отправлялись когда-то на блядки, причем настоящие, от редких рассказов о которых мои интеллигентские мозги зашкаливают, а похоть просыпается (незнакомцы, гаражи, водка, тебе тот – мне этот, и так далее).
Итак. Важно не отвлечься.
Хотя почему бы не отвлечься:
***
* Бонус-трек. Первое появление Лилечки в Вороне.
Если вы помните рассказ о том, как в Вороне впервые появилась Виточка, так вот: прошло полгода, и она приехала в Ворон опять, и привезла с собою любимую подругу. Погуляли они день, погуляли другой – и вот у Лилии возникла любовь с местным парнем по кличке Емеля. Любовь – дело жестокое. Все планы обломлены, назад к своему мужу в срок она не возвращается, и вообще возвращаться не хочет. И через какое-то время в Ворон приезжает еще один новый гость – Дима, Лилин муж.
Вообще-то для меня это прежде всего история про Ворон, а так-то дело обычное. Приезжает пьяный Дима со друзьями, как-то уже всё разузнавший, врывается в дом, ругается и угрожает. Я не стал бы занимать ваше внимание такой пошлой сценой, если бы не колорит. Емеля – истинный сын Ворона. Он нигде не работает, знает множество стихов и все время возводит какие-то красивые и совершенно нереальные проекты. Настоящий поэт, только стихов не пишет. Когда вламывается Дима, Емеля сидит и мастерит настоящий лук. Такой шальной и красивый проект – вроде как для охоты. И пока Дима размахивает руками и ножом, Емеля начинает в него из лука целиться… Лук, как легко догадаться, не стреляет (потому что еще не доделан; да и никогда не был доделан; да и стрел к нему не было), но театральный эффект срабатывает: на какое-то время Дима пугается и отступает.
Но потом из дома выходит сама Лилия, и скандал вспыхивает заново. Лилия не хочет разборок и бежит в горы. (От любого дома в нашей деревне сразу начинаются горы). Дима опять наливается кровью и бежит за ней. Емеля бежит за ними. Снизу хорошо видно, как они карабкаются по склону горы. О, шикарный боевик!
Но чистая трагедия плохо удается в наших местах; внезапно в ней проступают черты самой дурацкой и низкопошибной комедии. На вчерашней пьянке Емеля чем-то сильно траванулся, и еще с утра его сильно поносит. Так что третий бегун начинает от передних двоих отставать, потому что приседает под кустиком… потом бежит дальше… приседает в овраге…
Лилечка в тот раз отстояла свою свободу, с Димой не уехала и на несколько месяцев рассталась. Только через несколько лет она возвращается в Ворон, где уже угнездилась ее любимая подружка.
***
Итак, возвращаемся во время наше: приезжает Лилия – и меня перемыкает. Я хочу спать с ними двумя. Эта тема уже гуляла между нами когда-то, и тогда я жестоко обломался. Сейчас, вроде бы, у нас у всех хорошие отношения, и есть на что рассчитывать. Проходит день, наступает вечер. Подружки уходят гулять. Я остаюсь делать сахарницы из декоративных тыкв – для нового кафе Лилии.
Я работаю в своей новой мастерской, перед входом в которую стоит новенький – моего изготовления – стол. Я хочу представить его как персонажа истории: он вырезан причудливыми линиями, без единого угла. Я им горжусь. Я вырезаю сахарницы и выжигаю на них рисунки, стараясь наполнить их своим стремлением к Лиле.
Их нет и нет, нет и нет. Девки загуляли. Я знаю, как это бывает, и расстраиваюсь. Укладываю спать ребенка и грущу. Уже совсем ночью появляется Лиля. Ее шатает: она и сильно пьяная, и сильно обкуренная. Ее хватает сказать, что Витка сейчас придет, после чего она падает спать.
Я выхожу в сад встречать Витку.
Я не сразу замечаю ее в темноте. Она лежит на моем новеньком столе и блюет. Я подхожу и становлюсь рядом. Ей заметно плохо. Но когда она перестает блевать, то начинает счастливо смеяться!
У меня сбой программы.
Она лежит и хохочет, и приговаривает: “Как хорошо!” Я помогаю ей идти в дом, ее шатает, но она совершенно счастлива. Не сразу, но постепенно она сформулировала: “Я поняла, что свободна!” А пробило это ее вот примерно когда упала на стол, вернувшись из поездки в бар соседней деревни с какими-то пацанами на мотоциклах. “Как хорошо – никто не приставал!” Я со своими приставаниями уже тоже понял, что обломался. То есть еще попробовал поприставать ночью и к той, и к другой, но это было уже сплошное мучение и морочение мозгов.
