Герман Гессе - Сиддхартха
К вечеру этого же дня он достиг большого города и обрадовался, ибо его тянуло к людям. Долго жил он в лесах; в соломенной хижине перевозчика, где он провел последнюю ночь, впервые за долгое время над его головой была крыша.
Вблизи города, у прекрасного, обнесенного оградой сада, путнику встретилась маленькая процессия слуг и служанок, нагруженных корзинами. Посредине в разукрашенных носилках, которые несли четыре носильщика, на красных подушках под пестрым балдахином сидела женщина, госпожа. Сиддхартха остановился у входа в сад и смотрел на это шествие, смотрел на слуг, на девушек, на корзины, смотрел на носилки, смотрел на даму в носилках. Под высокой башней черных волос он увидел очень милое, очень нежное, очень умное лицо, ярко-алый рот, напоминавший свежеразрезанный плод фиги, ухоженные и подведенные плавными дугами брови, темные глаза, умные и внимательные, бледную, высокую шею, вздымавшуюся из складок зеленых с золотом одежд, спокойно лежащие матовые руки, длинные и узкие, с широкими золотыми браслетами на локтях и запястьях. Сиддхартха увидел, как она прекрасна, и сердце его засмеялось. Когда носилки приблизились, он низко поклонился и, выпрямившись, взглянул в светлое, милое лицо, удержал на мгновение взгляд зорких глаз, обрамленных высокими арками бровей, глубоко вдохнул незнакомый ему аромат. Усмехнувшись, кивнула прекрасная женщина и в следующий миг уже исчезла в саду, и за ней — слуги.
“Вот и счастливое знамение, — думал Сиддхартха, — хорошо встречает меня этот город”. Ему хотелось сразу же войти в сад, но он задумался, и только тут дошло до его сознания то, как смотрели на него, проходя мимо, слуги и девушки: презрительно, недоверчиво, отчужденно.
“Я все еще саман, — думал он, — я все еще аскет и нищий. Я не должен оставаться таким, и не так должен войти в сад”. И он засмеялся.
У первого же встречного он спросил, чей это сад и как имя той женщины, и узнал, что это был сад Камалы, знаменитой куртизанки, и что кроме сада у же в городе собственный дом.
Тогда он вошел в город. Теперь у него была цель.
Преследуя свою цель, он окунулся в суету города. Он плыл в уличной толпе, останавливался на площадях, отдыхал на каменных ступенях у реки. К вечеру Сиддхартха подружился с учеником брадобрея: сперва, остановившись у какой-то колонны, он наблюдал за его работой, потом снова встретил его среди молившихся в храме Вишну, потом рассказывал ему историю Вишну и Лакшми. Возле лодок у реки он провел ночь, и рано утром, еще до того как первые покупатели потянулись в лавки, он уже шел в город. И ученик брадобрея сбрил его бороду, и подстриг волосы, и причесал их, и смазал душистым маслом. Сиддхартха снова вернулся к реке и искупался.
Когда в послеобеденный час прекрасная Камала, покачиваясь в носилках, приближалась к своему саду, у входа стоял Сиддхартха. Он поклонился, и куртизанка ответила на его приветствие. Мигнув шедшему последним слуге, он попросил его доложить госпоже, что молодой брахман желает говорить с ней. Через некоторое время слуга возвратился и пригласил ожидавшего следовать за ним. Не произнося более ни слова, слуга привел его в павильон, где отдыхала, лежа на кушетке, Камала, и исчез, оставив их наедине.
— Не ты ли это вчера стоял там у входа и приветствовал меня? — спросила Камала.
— Да, вчера я впервые видел и приветствовал тебя.
— А не было ли у тебя вчера бороды, и длинных волос, и пыли в волосах?
— Хорошо ты смотрела, все увидела ты. Ты видела Сиддхартху, сына брахмана, который покинул родину, чтобы стать саманом, и три года был саманом. Но теперь я оставил тропу отшельников и пришел в этот город, и первой, кого я встретил, еще не войдя в город, была ты. Я пришел, чтобы сказать тебе это, о Камала! Ты — первая женщина, с которой говорит Сиддхартха не опуская глаз. Никогда больше не стану я опускать глаза при встрече с красивой женщиной.
Камала, усмехаясь, играла веером из павлиньих перьев. И спросила:
— Значит, только для того, чтобы сказать мне это, пришел ко мне Сиддхартха?
— Чтобы сказать тебе это и чтобы поблагодарить тебя за то, что ты так красива. И если это не будет тебе неприятно, Камала, я хотел бы попросить тебя быть моей подругой и учительницей, ибо я еще ничего не смыслю в искусстве, в котором ты достигла вершин.
Камала расхохоталась:
— Никогда еще не бывало со мной, друг, чтобы ко мне приходил отшельник из леса и хотел у меня учиться! Никогда еще не бывало, чтобы ко мне приходил саман с длинными волосами, в старой, рваной набедренной повязке! Много юношей приходит ко мне — и среди них сыновья брахманов, — но они приходят в красивых одеждах, они приходят в дорогих сандалиях, они приносят приятный аромат в волосах и деньги в кошельках. Так, саман, выглядят юноши, которые ко мне приходят.
Сказал Сиддхартха:
— Я уже начал учиться у тебя. Вчера был первый урок. Уже нет моей бороды, и волосы мои причесаны, и в волосах масло. Невелико то, чего мне еще не хватает, прекрасная: дорогая одежда, дорогая обувь, деньги в кошельке. Знай, потяжелее задачи задавал себе Сиддхартха, стремясь к тому, что подороже этих малостей, — и достигал цели. Как же не достигну я того, что решил вчера: стать твоим другом и научиться у тебя радостям любви? Я способный ученик, Камала, я изучил искусства потруднее тех, которым должна будешь научить меня ты. Но довольно. Итак, Сиддхартха не устраивает тебя — такой, как он есть: с маслом в волосах, но без одежды, без обуви, без денег?
Смеясь, воскликнула Камала:
— Нет, уважаемый, пока не устраивает. Он должен иметь одежду — красивую одежду, и обувь — красивую обувь, и много денег в кошельке, и подарки для Камалы. Знаешь ты это теперь, саман из леса? Сумеешь запомнить?
— Я хорошо запомнил это, — воскликнул Сиддхартха. — Как мог я не запомнить то, что произнесли эти губы! Твой рот подобен свежеразрезанному плоду фиги, Камала. И мой рот ал и свеж, он подойдет к твоему — ты увидишь. Но скажи, прекрасная Камала, ты нисколько не боишься самана из леса, который пришел, чтобы учиться у тебя любви?
— Почему я должна бояться самана, какого-то глупого самана из леса, который прибежал от шакалов и еще не знает, что такое женщина?
— О, он силен, этот саман, и ничего не боится. Он может тебя принудить, красавица. Он может тебя обокрасть. Он может причинить тебе боль.
— Нет, саман, этого я не боюсь. Разве какой-нибудь саман или брахман боится, что придет кто-то, схватит его и украдет у него его ученость, и его святость, и его глубокомыслие? Нет, потому что все это принадлежит только ему и он отдает из этого лишь то, что хочет отдать, и тому, кому хочет отдать. Так — с ними, точно так же ж с Камалой, и с радостями любви. Красив и ал рот Камалы, но попробуй против воли Камалы поцеловать его, и ни капли сладости он не даст тебе, а ведь он может быть так сладок? Ты способный, Сиддхартха, так выучи еще это: любовь можно выпросить, купить, получить в подарок, найти на улице — но украсть любовь нельзя. Неудачный ты выдумал путь. Нет, было бы жаль, если бы такой милый мальчик, как ты, захотел так неверно начать.
Сиддхартха, усмехаясь, поклонился:
— Было бы жаль, Камала, ты права. Было бы ужасно жаль. Нет, ни капли сладости твоего рта не должно для меня пропасть и моего — для тебя! Итак, остановимся на том, что Сиддхартха придет снова, когда у него будет то, чего ему еще недостает: одежда, обувь, деньги. Но скажи, прелестная Камала, не дашь ли ты мне еще один маленький совет?
— Совет? Почему не дам? Кто же откажет бедному необразованному саману, прибежавшему от шакалов из леса, в маленьком совете?
— Так посоветуй, милая Камала, куда мне пойти, чтобы как можно скорее найти те три вещи?
— Ну-у, это тебе всякий сказал бы. Тебе нужно делать то, чему ты научился, и получать за это деньги, и одежду, и обувь. Другого пути к деньгам у бедняка нет. Кстати, что ты умеешь?
— Я умею думать. Я умею ждать. Я умею поститься.
— И больше ничего?
— Ничего. Впрочем, я еще умею слагать стихи. Дашь ли ты мне за стихотворение один поцелуй?
— Пожалуй, если твое стихотворение мне понравится. Где же оно?
Сиддхартха задумался на мгновение и прочел такие стихи:
— В сад свой тенистый плыла на носилках Камала, У входа в тот сад черный стоял саман. Лотоса цвет несравненный увидев, Низко склонился саман, — усмехаясь, кивнула Камала. “Радостней, — юноша думал, — чем жертвовать всякому богу, Радостней жертвовать только прекрасной Камале”.
Громко захлопала Камала в ладоши, зазвенели золотые браслеты.
— Красивы твои стихи, черный саман, и я действительно ничего не потеряю, если дам тебе за них один поцелуй.
Она подозвала его взглядом, он приблизил лицо к ее лицу и прижался губами ко рту, похожему на свежеразрезанный плод фиги. Долго целовала его Камала, и с глубоким изумлением чувствовал Сиддхартха, как она его учит, как она мудра, как она овладевает им, отталкивает и привлекает его, и он угадывал за этим первым поцелуем длинный ряд хорошо освоенных, хорошо проверенных поцелуев, и каждый поцелуй отличен от другого, и все они его еще ждут. Он стоял глубоко дыша и напоминал ребенка, изумленного глубинами познания и горизонтами учения, которые неожиданно раскрылись перед ним.
