Павел Волков - Разнообразие человеческих миров
Синдром деперсонализации. В отличие от мягкой деперсонализации психастеников деперсонализация больных шизофренией нередко носит тяжелый характер. У психастеника деперсонализация четко связана, как защитная реакция, с трудными для него ситуациями. Она неотделима от психастенической тревоги и блеклой чувственности. При шизофрении деперсонализация может «отрываться» от провоцирующих обстоятельств и не иметь прямой связи с тревогой, блеклой чувственностью. Деперсонализация становится как бы самостоятельным феноменом.
Она может приобретать характер эмоциональной дезориентации или обезличивания. Человек теряет способность по-своему, личностно переживать мир. Разумом он прекрасно понимает, что для него дорого, а что — нет. Например, он знает, что его любимый писатель — Л. Толстой, а И. Тургенев ему не близок. Но вот начиная перечитывать книги этих писателей, он не ощущает отчетливо их значимую личностную разницу для себя. Способность воспринимать мир у него сохраняется; «поломка» происходит на глубинном уровне (уровне самосознания) — теряется ощущение личностной значимости того или иного явления. В таком состоянии больной шизофренией не чувствует, какой он на самом деле, но разумом это понимает. Оказывается, что одного разумного знания — кто «я» есть — недостаточно: когда это знание не проживается чувствами, оно не дает человеку ощущения подлинности существования. Теряется смысл жизни, и возникают суицидальные тенденции.
У некоторых больных постоянно меняется эмоционально-личностная оценка одних и тех же явлений, и они говорят, что в них как будто бы сосуществуют разные «я». Одна пациентка говорила о себе: «Иногда мне кажется, что мое место в науке; иногда — в практической деятельности; иногда — в монашеской жизни; иногда — в радостях секса; и всегда я не знаю, что мне покажется завтра. Что личностно мое и что не мое — как трудно это ощутить, а ведь у других и вопроса такого не возникает».
Деперсонализация побуждает человека к мучительно обостренной рефлексии на тему: кто же я на самом деле. Из этого рождается глубинная тяга к творчеству, чтобы в нем, как в зеркале, наконец увидеть и узнать себя.
Ипохондрический синдром — состояние, при котором внимание к своему здоровью становится утрированной озабоченностью. Ипохондрия может «строиться» на сомнениях, навязчивостях, сверхценных идеях, бреде, а также на основе неприятных соматических ощущений, наиболее выразительными из которых являются сенестопатии.
Сенестопатия — крайне тягостное, мучительное ощущение. Обращает на себя внимание необычность, вычурность этих ощущений. У больных возникает затруднение в точном их описании, поскольку они не похожи на все прежние телесные ощущения. Например, пациент жалуется, что у него «как будто бы мозг режут лезвием на тонкие части, и где-то в глубине мозга лопаются пузырьки». Другой сообщает, что «мышца сердца как будто бы стала дряблой, размягченной, и порой возникает ощущение, что кровь течет по сосудам в обратном направлении».
Важными в этих жалобах является оговорка «как будто бы», то есть больной понимает, что речь идет об ощущении, а не о реальных изменениях в организме. Если эта оговорка уходит, и больной говорит, что у него в глубине мозга действительно лопаются пузырьки, то речь уже идет о телесной галлюцинации. Рассказывая о сенестопатиях, пациенты ограничиваются лишь констатацией этих ощущений, не давая им бредовых интерпретаций. Сенестопатии отличаются стойкостью и не соответствуют по своим проявлениям конкретным анатомическим закономерностям. Так, больной говорит, что «щекотка в области сердца холодными нитями связана с горячими зонами в области лба и живота» (он понимает, что это ему кажется). Таким образом, иногда сенестопатические ощущения образуют необычные констелляции. При исследовании места локализации сенестопатии врачи не находят какой-либо серьезной патологии. Сенестопатии часто являются элементом безбредовой ипохондрической шизофрении.
Опишем один из типичных вариантов ипохондрической шизофрении. Начало бывает внезапным. Больной испытывает неописуемый катастрофальный страх. Возникает ощущение приближающейся смерти. Некоторые описывают это состояние, как отделение души от тела, «сейчас душа отделится и исчезнет». Возникающая паника сопровождается бурными вегетативными расстройствами: сердце колотится гулко, «как барабан», возникает дрожь, подъем температуры, артериального давления. Происходящее так потрясает больного, что он долгие годы помнит точную дату и время возникновения этого состояния. Если эти приступы повторяются, то, в отличие от диэнцефальных пароксизмов при органических заболеваниях мозга и эпилепсии, они не несут в себе строго последовательного стереотипа протекания. Постепенно приступы теряют свою интенсивность и «растекаются» в непреходящую тревогу со страхом повторения приступа и различные вегетативные, болевые и сенестопатические ощущения. В таком виде болезнь приобретает хронический характер. Больные ипохондрически фиксированы на состоянии своего здоровья, хотя врачи им объясняют, что никакой смертельной опасности нет. Нередко первый приступ провоцируется алкогольной интоксикацией. Ошеломленные своей беспомощностью перед жутким страхом больные напрочь отказываются от алкоголя («чтобы не повторилось»). Невропатологи называют такие состояния паническими атаками или диэнцефальным синдромом. О шизофрении в подобных случаях можно говорить, если сквозь ипохондрическую симптоматику начинают «просвечивать» дефицитарные изменения личности, характерные нарушения мышления, появляется и нарастает схизис. Данные состояния успешнее всего поддаются комплексу медикаментозной и интенсивной психотерапевтической помощи. Успешность гипнотерапии убедительно доказана работами психотерапевта И. В. Салынцева /130/.
В момент катастрофального страха больной переживает онтологическую незащищенность, подробно описанную Р. Леингом /131/. При этой форме незащищенности человек страдает не от реальной угрозы, а ощущает глубинную «непрочность» своего личностного бытия. Если персонажи Шекспира мучаются от реальных жизненных конфликтов, то персонажи Кафки гораздо чаще от онтологической незащищенности.
4. Паранойяльный синдром. Паранойяльный (с др. — греч. para nous — рассудок вне себя) бред, как и любой другой, — идеи, суждения, не соответствующие действительности, ошибочно обосновываемые, овладевающие сознанием больного и не корригируемые при разубеждении. В отличие от сверхценных идей (которые тоже бывают при шизофрении) бред характеризуется логически непонятной убежденностью. В него невозможно «вчувствоваться» (Ясперс), то есть проникнуться его содержанием и понять его реалистическую правомерность.
Паранойяльный бред протекает при формально ясном сознании, не вытекает из аффективных расстройств и обманов восприятия. Он является патологическим интерпретативным творчеством больного, носит разработанный, систематизированный характер. Распознавание его затруднено тем, что он лишен явных нелепостей, вроде бы отталкивается от объективной ситуации, нередко возникает желание поверить больному. Но при более тщательном вникании в картину бреда начинаешь понимать нелогичность убежденности больного, несмотря на кажущееся правдоподобие. Если же знакомишься с объективными сведениями о больном и ситуации (не полагаясь на его толкование), то бредовой характер его убежденности становится очевидным. Приведу пример.
Девушка соблюдает диету, похудела на 20 килограммов, объясняя необходимость этого тем, что у нее толстая кость и поэтому ей надо худеть — иначе не будешь выглядеть стройной и красивой. Действительно, в кости она чуть-чуть широковата. Молодые психиатры, слушая ее рассказ, проникаются ее толкованием и не видят в этом патологии. Затем следует рассказ мамы о том, что дочку уже дважды приходилось класть в психиатрическую больницу, чтобы она не умерла от истощения. Из-за диеты она мучается сильнейшими головными болями, но твердо намерена соблюдать ее дальше. Разговор с девушкой продолжается, и выясняется, что она ни о чем не жалеет, что госпитализации воспринимает исключительно как насилие над личностью, как часть своей трудной судьбы. При этом все отчетливей становится то, что у нее нет острого переживания по поводу своей привлекательности в глазах окружающих, как и нет ужаса перед тем, что ее не полюбят из-за полноты. Одета она крайне небрежно и совершенно не оценивает, что ее сегодняшняя худоба носит уродливо-отталкивающий характер.
Все отчетливее выясняется главное: убежденность девушки в том, что у нее широкая кость, а следовательно, любой ценой нужно очень сильно худеть. Эта убежденность находится в центре ее сознания, а мысли о привлекательности для окружающих — на заднем, малозначимом плане. Поэтому, говоря с врачами, она не все им рассказала и скрыла свое намерение продолжать худеть — боялась, что помешают осуществить ее намерение. Критика к своему поведению у нее полностью отсутствует: она не понимает, что широковатая кость не повод для фанатичного «замаривания» себя, лишения себя возможности жить сколько-нибудь полноценной жизнью. Ее диагноз — дисморфомания, то есть бредовая убежденность в уродливости формы своего тела.
