Уолтер Липпман - Общественное мнение
Когда рабочая модель социальной системы становится доступной учителю, он может использовать ее, чтобы четко показать ученику, как его сознание воспринимает незнакомые факты. До тех пор, пока у него нет такой модели, учитель не может как следует подготовить учеников для взаимодействия с тем миром, с которым им предстоит встретиться. Он может подготовить их лишь к тому, чтобы они, взаимодействуя с миром, обращали побольше внимания на то, как действует их собственное сознание. Наставник может, на примере конкретных случаев, привить своему воспитаннику привычку исследовать доступные ему источники информации. Он может, например, приучить его, читая газету, смотреть, на какой полосе помещено заинтересовавшее его официальное сообщение, имя корреспондента, название пресс-службы, авторитет, со ссылкой на который делается это сообщение, обстоятельства, при которых было сделано данное высказывание. Может научить воспитанника задаваться вопросом, видел ли репортер сам то, что описывает, и как ранее этот репортер описывал другие события. Или рассказать о цензуре и секретности и показать примеры того, как проводилась пропаганда в прошлом. Может, путем корректного использования исторических примеров, подвести его к осознанию стереотипа и воспитать в нем привычку анализировать собственные ассоциации и образы, возникающие под воздействием печатного слова. С помощью курсов сравнительной истории и антропологии он подводит своего воспитанника к пониманию того, как коды накладывают свою систему (pattern) на воображение. Учитель может показать ученику, как он идентифицирует себя с этими аллегориями, как у него возникает интерес и как он выбирает жизненную позицию: героическую, романтическую, экономическую, которой придерживается, следуя определенному мнению.
Изучение ошибки является не только исключительно важной профилактической мерой, оно побуждает к изучению истины. По мере того как наше сознание все лучше понимает свою собственную субъективность, мы приобретаем вкус к объективному методу, к которому в противном случае не прибегаем. Мы отчетливо понимаем то, что невозможно понять без соответствующей подготовки, а именно: колоссальный вред и непреднамеренную жестокость наших предрассудков. А успешное избавление от предрассудков, хоть поначалу это весьма болезненно в силу их связи с самоуважением, приносит бесконечное облегчение и гордость. В результате наступает значительное расширение области внимания. Когда исчезают сложившиеся категориальные членения, то жесткая упрощенная картина мира распадается и окружающее предстает перед нами живым и объемным. Так возникает потребность в понимании научного метода, которую в иной ситуации очень трудно сформировать и невозможно постоянно поддерживать. Предрассудки намного легче усваиваются, и они намного интереснее. Ведь если вы учите научным принципам так, как будто они всегда были приняты обществом, их основное достоинство, состоящее в дисциплинировании ума, делает их скучными. Но если вы будете преподавать их как победу над предрассудками сознания, то увлекательный процесс поиска и открытия может помочь вашему воспитаннику совершить переход от своего собственного ограниченного опыта к той стадии, на которой любознательность сочетается с увлеченным разумом.
Глава 28
Обращение к разуму
Прежде чем остановиться на данном варианте заключительного раздела, я отправил несколько пробных вариантов в корзину для бумаг. Все они содержали в себе окончательность, налет которой обычно несут на себе последние главы, где каждая идея нашла свое место и все упомянутые автором тайны и загадки разрешены. Если действие разворачивается в сфере политики, то о герое нельзя написать, что он жил долго и счастливо и, завершив дела, скончался. Здесь не существует заключительных глав, поскольку у героя в политике больше будущего, чем прошлого. Писатель приступает к последней главе, когда ему в воображении является вежливый читатель, украдкой посматривающий на часы.
2Когда Платон почувствовал, что может подвести итог рассуждениям, его уверенность в собственных выводах обратилась в страх, подобный страху перед выходом на сцену, поскольку он понял, насколько абсурдно будут звучать его мысли о месте разума в политике. Предложения, содержащие эту мысль, дались трудно даже Платону. Они столь прозрачны и столь категоричны, что люди не могут ни забыть их, ни жить по ним. Его Сократ говорит Главкону, что навлечет на себя «насмешки и бесславие», высказав свои соображения о том, как построить государство, наиболее близкое к совершенному[408], поскольку эти соображения будут «полностью противоречить общепринятому мнению»[409]. «Пока в государствах не будут царствовать философы либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино — государственная власть и философия… государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света то [совершенное. — Пер.] государственное устройство, которое мы только что описали словесно»[410].
Произнеся эти роковые слова, он сразу же понял, что они являются советом, как достичь совершенства, и смутился от недостижимого величия своей идеи. Поэтому он тут же поспешил добавить, что «того, кто подлинно способен управлять», «моряки назовут высокопарным болтуном и никудышным человеком»[411].
Однако это печальное добавление, предохраняющее его от древнегреческого эквивалента обвинения в отсутствии чувства юмора, служит своего рода концовкой мрачной идеи. Затем он начинает высказывать вызывающие мысли. Платон говорит своему собеседнику Адиманту, что в бесполезности философов следует «винить тех, кто не находит им никакого применения, а не этих выдающихся людей. Ведь неестественно, чтобы кормчий просил матросов подчиняться ему…»[412]. И на этой высокомерной фразе он поспешно собрал инструменты разума и исчез в стенах Академии, оставив мир Макиавелли.
Так, при первой встрече разума и политики разум предпочел в гневе удалиться. Однако, как сообщает нам Платон, корабль плывет. С тех пор как Платон написал свое сочинение, множество кораблей вышло в открытое море. И сегодня, независимо от того, мудро это или глупо, мы уже не можем называть человека опытным кормчим просто потому, что он умеет учитывать «времена года, небо, звезды, ветры — все, что причастно его искусству…»[413]. Кормчий не может упустить из виду ничего, что помогает кораблю спокойно плыть к месту назначения. А если на борту возник бунт, он не может сказать: «Тем хуже для всех нас… это не в порядке вещей, и я ничего не могу сделать, чтобы подавить этот бунт… философ и не должен заниматься бунтами… Я знаю, как вести корабль… Я понятия не имею, как вести корабль, на котором плывет множество матросов… и если они не понимают, что именно я должен ими руководить, то я ничего не могу поделать. Мы обязательно напоремся на рифы и будем наказаны за их грехи, причем я останусь уверенным в том, что я знал, как надо действовать…»
3Когда в политике мы обращаемся к разуму, то возникает проблема с использованием данной притчи. Ведь существует принципиальная сложность при применении разума во взаимодействии с неразумным миром. Даже если вы предположите, вслед за Платоном, будто подлинный кормчий знает, что лучше всего для корабля, следует напомнить — настоящего кормчего не так просто распознать, и эта неопределенность держит большую часть команды в состоянии неуверенности. По определению, команда не знает того, что знает кормчий, а тот, увлеченный звездами и ветрами, не знает, как убедить команду в важности его знаний. Во время бунта на корабле, который находится в плавании, трудно превратить каждого моряка в эксперта, оценивающего других экспертов. У кормчего нет времени поговорить с командой, чтобы та выяснила, действительно ли он такой мудрый, каким себя считает. Ведь просвещение занимает годы, а критическая ситуация — вопрос часов. Мы проявили бы неуместный академизм, если бы сказали кормчему, что решение проблемы состоит в образовании, которое научит моряков более верному восприятию фактов. Вы можете сказать это только судовладельцам на суше. В состоянии кризиса единственное, что можно посоветовать, — это воспользоваться оружием, произнести речь, выкрикнуть яркий лозунг, предложить компромисс, использовать любое доступное средство, чтобы подавить мятеж, и оставить в покое обращение с фактами. И лишь на берегу, когда путешествия только планируются, люди могут — а на самом деле должны — ради собственного спасения обращаться к таким проблемам, устранение которых требует длительного времени. И они будут обращаться к этим проблемам на протяжении многих лет, от одного поколения к другому. И сложнейшей проблемой для них будет умение отличать ложные кризисы от настоящих. Ведь когда паника носится в воздухе, кризис сменяется кризисом, а к реальным опасностям примешиваются воображаемые страхи — тогда невозможно конструктивно использовать разум и любой порядок кажется предпочтительнее любого беспорядка.
