Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
«А еще я понял, — сказал Брейер, — или, может, это одно и то же, не знаю точно… Я понял, что мы должны жить так, как если бы мы были свободны. Да, от судьбы не уйдешь, но мы должны наталкиваться на нее, мы должны желать, чтобы уготованное нам судьбой случилось с нами. Мы должны любить свою судьбу. Это как…»
Послышался стук в дверь.
«Вы, двое, все еще здесь? — спросила Матильда. — Можно мне войти?»
Брейер быстро открыл дверь. Матильда внесла в комнату тарелку с крошечными дымящимися wurst[28] в конвертиках из слоеного теста: «Твои любимые, Йозеф. Я утром вдруг вспомнила, что уже сто лет тебе их не готовила. Обед готов. Макс с Рахелью уже здесь, остальные в пути. Зиги, ты остаешься. Я уже накрыла на тебя. Твои пациенты подождут еще часок».
Поняв намек Брейера, кивком показавшего, что их нужно оставить наедине, Фрейд вышел из комнаты. Брейер обнял Матильду: «Знаешь, дорогая, странно, что ты спросила, здесь ли мы до сих пор. Я потом расскажу тебе, о чем мы говорили, но это было похоже на путешествие далеко-далеко. Мне кажется, что я очень долго был в отъезде. А теперь я вернулся».
«Это хорошо, что ты вернулся, Йозеф, — Матильда коснулась его щеки и нежно потрепала бороду. — Я рада приветствовать тебя дома. Я скучала по тебе».
Обед, в соответствии со стандартами семьи Брейеров, проходил в узком кругу — за столом лишь девять взрослых: родители Матильды; Руфь, вторая сестра Матильды, с мужем Мейером; Рахель и Макс; и Фрейд. Дети ввосьмером сидели за отдельным столиком в фойе.
«Что ты на меня смотришь, — промурлыкала, обращаясь к мужу Матильда, убирая со стола большую миску картофельно-морковного супа. — Ты заставляешь меня краснеть, Йозеф, — прошептала она, ставя на стол огромную тарелку с тушеным телячьим языком и изюмом. — Прекрати, Йозеф, что ты уставился на меня!» — повторила она, помогая убрать со стола перед подачей десерта.
Но Йозеф не прекращал. Словно впервые, он изучал лицо жены. Ему было больно видеть, что она тоже принимает участие в этой битве со временем. Ее щеки не были изрезаны расщелинами — она этого не допустила, — но она не смогла удержать все фронты, и тоненькие морщинки разбегались из уголков глаз и ото рта. Ее волосы, собранные назад и вверх и завернутые в блестящий пучок, были пронизаны столбиками седины. Когда это появилось? Была ли в этом доля его вины? Объединившись вместе, он и она понесли бы меньшие потери. «Почему это я должен прекратить? — поинтересовался Брейер, приобнимая Матильду за талию, когда она потянулась за его тарелкой. Потом он прошел следом за ней в кухню: — Почему мне нельзя смотреть на тебя? Я… Но, Матильда, я довел тебя до слез!»
«Это хорошие слезы, Йозеф. Но и грустные, когда я думаю, как много времени прошло. Странный какой-то день. Так о чем вы все-таки говорили с Зиги? Знаешь, что он сказал мне за обедом? Что он собирается назвать свою первую дочь в честь меня! Он говорит, что хочет, чтобы в его жизни были две Матильды».
«Я всегда подозревал, что Зиги умен, но теперь мы можем быть в этом уверены. Этот день действительно странный. Но и очень важный — я решил взять тебя в жены».
Матильда поставила обратно поднос с кофейными чашками и притянула его голову к себе для поцелуя в лоб: «Ты напился шнапса, Йозеф? Ты говоришь какую-то чепуху, — она снова подняла поднос, — но мне это нравится. — Прежде чем толкнуть дверь в столовую, она обернулась к нему и сказала: — Я думала, что ты решил взять меня в жены четырнадцать лет назад».
«Дело в том, что я выбираю это сегодня, Матильда. И каждый день».
После кофе и фирменного торта Матильды Фрейд умчался в больницу. Брейер и Макс прихватили по бокалу сливовицы в библиотеку и сели за шахматы. После милостиво короткой партии, в течение которой Макс быстро расправился с французской защитой, проведя испепеляющую фланговую атаку королевой, Брейер остановил руку Макса, который собрался расставлять фигуры для следующего захода. «Мне нужно поговорить с тобой», — сказал он своему шурину. Макс быстро справился с разочарованием, отодвинул в сторону фигуры, закурил очередную сигару, выпустил длинную струйку дыма и выжидающе посмотрел на Брейера.
После тех осложнений, которые возникли пару недель назад, когда Брейер впервые рассказал Максу о Ницше, мужчины заметно сблизились. Ставший терпеливым и сочувствующим слушателем, Макс в течение всего этого времени с большим интересом следил за встречами Брейера с Удо Мюллером по его рассказам. Сегодня он казался ошеломленным подробным пересказом вчерашней беседы на кладбище и удивительного утреннего сеанса гипноза.
«То есть, пока ты был в трансе, первое, что ты обо мне подумал, было то, что я попытаюсь преградить дверь, чтобы не дать тебе уйти? Да, я, наверное, так бы и поступил. А кого я буду обыгрывать в шахматы? Но серьезно, Йозеф, ты как-то иначе выглядишь. Ты действительно считаешь, что выкинул Берту из головы?»
«Это поразительно, Макс. Теперь я могу думать о ней точно так же, как о любом другом человеке. Я будто перенес хирургическую операцию по отделению образа Берты от всех эмоций, которые я приписывал ему раньше! Я абсолютно уверен в том, что эта операция была произведена в тот момент, когда я увидел ее в саду с новым доктором!»
«Ничего не понимаю, — потряс головой Макс. — Или от меня и не требуется что-либо понимать?»
«Мы должны постараться. Может, я ошибаюсь, утверждая, что мое увлечение Бертой умерло в ту же минуту, когда я увидел ее с доктором Даркиным, — я имею в виду свою фантазию о докторе Даркине, которая была настолько правдоподобной, что до сих пор кажется мне событием реальной жизни. Я уверен, что моя влюбленность начала сдавать позиции еще с тех пор, как Мюллер объяснил мне, каким образом я наделил ее столь сильной властью. Гипнотическая фантазия о Берте и докторе Даркине появилась как раз вовремя, чтобы устранить ее полностью. Она перестала иметь власть надо мной, когда я увидел, что знакомые мне сцены повторяются с ним, словно механически. Вдруг я осознал, что она не имеет силы. Она не в состоянии контролировать собственные действия, на самом деле она такая же беспомощная и пассивная, как и я в свое время. Мы были всего лишь дублерами в драме одержимости друг для друга».
Брейер ухмыльнулся: «Но, знаешь, со мной случилось и более важное событие: мои чувства к Матильде изменились. Я в какой-то мере ощущал это в трансе, сейчас это выглядит совершенно определенно. Во время обеда я не мог оторвать от нее глаз, и на меня накатывали волны нежности».
«Да уж, — улыбнулся Макс, — я видел, как ты на нее смотришь. Было забавно наблюдать за тем, как краснела Матильда. Словно я давным-давно наблюдаю за какими-то вашими играми. Может, все предельно просто: ты ценишь ее теперь потому, что ты близко подошел к пониманию, каково было бы потерять ее».
«Да, и это тоже, но есть и другие причины. Знаешь, много лет я возмущался, потому что мне казалось, что Матильда посадила меня на поводок. Я ощущал себя ее заложником и мечтал вырваться на свободу — попробовать других женщин, жить другой, совершенно не похожей на эту жизнью.
Но когда я сделал то, о чем меня просил Мюллер, когда я вырвал свою свободу, я запаниковал. В трансе я пытался избавиться от этой свободы. Я протягивал обрывок своего поводка сначала Берте, потом Еве. Я говорил им: „Пожалуйста, привяжите меня. Вот моя шея. Я не хочу быть свободным“».
Макс мрачно кивнул.
«Помнишь, — продолжил Брейер, — что я рассказывал тебе о своей поездке в Венецию в трансе? Эта парикмахерская, где я увидел свое стареющее лицо? Улица магазинов с одеждой, на которой я оказался самым старым? Помню, Мюллер что-то говорил об этом: „Не ошибись в выборе врага“. Думаю, в этом все дело! Все эти годы я сражался не с тем врагом. Моим истинным врагом была не Матильда, а судьба. Истинным врагом было старение, смерть, мой собственный страх свободы. Я винил Матильду за то, что она не дает мне увидеть то, что я сам не желаю видеть! Интересно, сколько еще мужей испытывают те же чувства по отношению к своим женам?»
«Могу предположить, что я один их них, — сказал Макс. — Знаешь, я часто вспоминаю наше детство, годы, которые мы провели вместе во время учебы в университете. „Ах, что мы потеряли! — думаю я. — Как я мог позволить этому времени ускользнуть из наших рук?“ А потом начинаю тайком винить в этом Рахель, — будто это она виновата в том, что детство уходит, будто она виновата в том, что я старею!»
«Да, Мюллер сказал, что наш истинный враг — это „ненасытная пасть времени“. Но я почему-то не чувствую себя таким уж беззащитным перед этой пастью. Сегодня, чуть ли не в первый раз, я чувствовал, что я хочу жить той жизнью, которой я живу. Я подтверждаю сделанный мною выбор жизни. На данный момент, Макс, мне бы не хотелось ничего менять из того, что я сделал».
«Каким бы умным ни был твой профессор, Йозеф, сдается мне, что ты со своим экспериментом с гипнозом переплюнул его. Ты нашел способ принять необратимое решение, не принимая необратимого решения. Но я до сих пор не могу кое-что понять. Что было с той частью тебя, которая направляла ход эксперимента уже непосредственно под гипнозом? Пока ты находился в трансе, часть тебя должна была осознавать, что происходит на самом деле».
