Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Что касается двух случаев попыток вовлечь ребенка в сексуальную коммуникацию, я сделал вывод, что по совокупности обстоятельств, даже если у Брэдли легкая форма аутизма, как я предполагал, я не вижу никаких отчетливых психиатрических причин, которые подтолкнули бы его к убеждению, будто его коммуникация в чате – это ролевая игра с людьми, которые старше, чем говорят. Следовательно, о линии защиты на основании психического расстройства не могло быть и речи. Согласно указаниям, которые мне дали, я также рассмотрел, могло ли минимальное психическое расстройство, которое я предположил у Брэдли, сделать его более склонным к ролевым играм онлайн. Я заключил, что с учетом всех факторов да, могло. Ограниченный социальный круг, существование отщепенца, неспособность вращаться в обществе и, по-видимому, недостаточное понимание разницы между виртуальной и реальной дружбой – все это могло поощрять его искать любовных утех в интернете. Мне было интересно, почему солиситоры задали этот вопрос, ведь он не имел отношения к тому, может ли Брэдли нести уголовную ответственность за свои действия. Я подозревал, что дело в том, что они, как и я, не очень-то верили объяснениям своего клиента. Вот и пытались выловить (в обычном смысле, не на живца) в этой мутной водице что-то такое, что заставило бы судью вынести менее суровый приговор с учетом смягчающих обстоятельств. Я как профессионал, естественно, воздержался от оценочных суждений по поводу виновности Брэдли на основании моих данных. Но я как человек чувствовал, что работать над этим делом мне как-то спокойнее, чем над делом Кая. Да, возможно, Брэдли без ловушки не совершил бы этих правонарушений. Но главное – в отличие от Кая, это он был инициатором, то есть именно таким преступником, который мог бы стать главным героем эпизода «Поймать хищника». Тогда как Кай виделся мне добычей, по крайней мере отчасти. Оба они отказывались признавать себя виновными (пусть и неубедительно), однако оправдания Брэдли, как мне думалось, были более изощренными и продуманными. Похоже, он попытался привлечь к делу и своего врача, и солиситоров, чтобы они помогли ему лгать убедительнее.

Брэдли сочли виновным, приговорили к трем годам тюрьмы и применили к нему уведомительный порядок для лиц, совершивших преступления на сексуальной почве. Этот порядок предполагает, что виновный обязан уведомлять полицию об определенных занятиях, чтобы предотвратить возможные правонарушения в будущем, – например, о путешествии за границу или о переезде на новое место жительства в домохозяйство, где есть несовершеннолетние.

Кстати, больше я не получал заказов от этой солиситорской фирмы. Вероятно, все преступники в Ковентри и окрестностях встали на путь исправления. А может быть, юристы не получили от меня той поддержки, на которую рассчитывали для своих клиентов, и предпочли поискать подходящего эксперта, что называется, в лавочке по соседству. Честность стоила мне заработка. Я оказался полной противоположностью эксперта-шарлатана (а казалось бы, кому, как не мне, факиру из Индии, морочить всем голову своими фокусами).

Я безо всяких угрызений совести сделал выпуск о Брэдли на своем канале, сохранив ему полную анонимность. Когда имеешь возможность рассказать в видео все то, что не имело отношения к официальному судебному отчету, это очень освежает и бодрит: например, я делюсь со зрителями тем, какие чувства вызывали у меня те или иные подсудимые, и описываю этические дилеммы, с которыми столкнулся в ходе работы над некоторыми случаями. Кроме того, оба эти случая я представил коллегам на медико-юридическом форуме. Они утешили меня тем, что проработали со мной многие темные места, которые не давались мне, хотя к тому времени я уже разобрал более трехсот уголовных дел.

Когда я вдоволь пофилософствовал со своими коллегами-психиатрами и закончил работу над материалами для канала, меня наконец озарило, что я на все смотрел не под тем углом. Есть такие дела, которые останутся этически мутными, даже если я разберу еще триста. Червь сомнения будет точить меня всегда. Дело не в этом. Мне надо научиться мириться с неопределенностью. Терпимее относиться к неизбежным просчетам системы. Я обследую людей сложных и многогранных, чьи диагнозы иногда не так уж просто классифицировать, а действия – не так уж легко убедительно истолковать. Если очевидных ответов не существует, не надо добывать их силой. Как сказал когда-то Эйнштейн, все нужно упрощать, насколько можно, но не сильнее. Это я сам накопал.

Я понял, что моя цель – стать парой очков для системы уголовного правосудия. Стараться, чтобы дела были не такими расплывчатыми, стараться изо всех сил – не ради себя, а ради суда. Если при этом поднимают свои мерзкие головы те или иные моральные дилеммы, мой долг держать удар. А потом мне придется принять любое решение, которое вынесет суд.

Шохом, не мудри, сказал я себе тогда – и вынужден повторять время от времени и сейчас. У тебя увлекательная, переменчивая, непредсказуемая, сложная профессия. Тебе повезло.

А теперь иди и делай свое дело.

Эпилог

Писать эту книгу стало для меня настоящим откровением. Мне пришлось прошерстить десятки старых отчетов, чтобы добыть оттуда подробности историй пациентов. Я был просто потрясен, обнаружив, сколько всего я умудрился забыть – не просто подробности, а целые дела. Это говорит не только о том, что у меня позорно плохая память, но и о том, как на самом деле много обследований я провел. Немного обескураживает, что я настолько привык к своей работе, что так много обследований (которые оказали колоссальное влияние на будущее пациентов, на их психиатрическое лечение, на чувство справедливости у потерпевших) либо стерлись из моих воспоминаний, либо слились воедино. Однако, к счастью, этот процесс позволил мне оживить в памяти все их истории. А кроме того, заставил задуматься, как затейливо устроена на самом деле личность судебного психиатра. Мы обследуем и реабилитируем психически больных преступников, и это данность. Однако, как я начал понимать, мы делаем гораздо больше.

Мы – сыщики. Мы просеиваем улики, мы обследуем подсудимых, чтобы обнаружить доказательства (или отсутствие) психиатрической симптоматики. Мы должны установить, были ли вызваны тяжкие преступления, в том числе убийства, непосредственно психическим расстройством.

Мы – спасатели на воде. Мы спасаем жизнь и рассудок людей вроде Адрианы де Сильвы, тонущих в пучине невыявленного психоза, на который в тюрьме никто не обращает внимания.

Мы – консультанты по взаимоотношениям. Мы восстанавливаем разорванные связи у тех преступников, которые, подобно Ясмин Хан, больно ранили родных и близких – и в переносном, и в буквальном смысле.

Мы – суррогатные отцы и матери. Мы устанавливаем границы для взрослых людей, оказавшихся в психиатрической клинике, которые должны научиться вести себя иначе, чтобы вернуться в большой мир. Многие из них в детстве не были приучены к самодисциплине, не знают, что такое границы и даже любовь. Это люди вроде Реджи Уоллеса, наркодилера, которому родной отец сломал руку, когда ему было всего год от роду, люди, которые в приступе параноидного психоза нападают на случайных попутчиков в автобусе и потом никак не могут привыкнуть к правилам больничного распорядка.

Кроме того, мы – рука судьбы. Именно мы решаем (или, по крайней мере, сильно влияем на решение судьи), какой будет судьба обвиняемого. В случаях вроде дела Ясмин Хан, когда убийство произошло на фоне острых симптомов психической болезни, мы проводим их по пути долгосрочной реабилитации в то будущее, когда им можно будет снова влиться в будущее. В случаях вроде дела Арнольда Дэвиса, которым двигало не психическое расстройство, а разрыв с женой, чувство отверженности, растущее одиночество, усугубляющийся алкоголизм и яростная ревность, мы следим, чтобы система уголовной справедливости обошлась с ними по всей строгости закона.