Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии
Кейт обнаружила, что может переосмыслить свою изменчивость и неполноту. Потребность стала ее дорогой к взаимоотношениям, к более глубоким связям с людьми. Изменение стало частью ее мировоззрения. Конечно, Кейт сохранила стремление искать новые решения жизненных проблем, новую философию, диету, комплекс упражнений или что-нибудь еще и целиком погружаться в них, как будто бы, наконец, она нашла ответы на все вопросы. Различие в том, что теперь Кейт может прийти к тому, что ее воодушевление закончится разочарованием, она может почувствовать досаду на саму себя, иногда — испытывать настоящую боль, но она больше не чувствует той тотальной катастрофы, которая однажды чуть не уничтожила ее.
Недавно у меня произошла встреча с Кейт и ее новым мужем. Ее брак, которому сейчас уже несколько лет, прошел суровые испытания, но оба супруга сохранили доступ к своему внутреннему чувству, и оба — как доказала Кейт — оказались стойкими борцами, которые упорно добивались своей цели. В результате их брак стал на редкость удачным, здоровым и развивающимся.
Как мы выяснили, Кейт была полна энтузиазма.
— Джим, знаете, мы с Хью разработали новую программу для обучения разных людей — руководителей производства, инженеров, профессионалов. Это действительно важно для них, и оказывает такое влияние на их восприятие самих себя и своей работы…
— Звучит неплохо. Какова же основная идея вашей программы?
— Ну, это трудно выразить в двух словах, но главное состоит в том, чтобы помочь им понять, что жизнь — это постоянное изменение, и все самое важное в них самих и в их работе никогда не остается неизменным.
Так Кейт подружилась с изменениями. Теперь Кейт меняется, но все-таки остается прежней.
8. Двойственность и открытость: личное послесловие
Мне шестьдесят лет. Какое это странное, невероятное утверждение. Мужчины в шестьдесят перестают считаться людьми среднего возраста и становятся «пожилыми», если не старыми. А я едва достиг среднего возраста. Я знаю это. Я могу почувствовать это. Я все еще пытаюсь выяснить, что значит быть человеком, профессионалом, мужем, отцом. Статистика говорит, что мне осталось жить еще тринадцать лет. Что за дерьмо! Тринадцать лет назад мне было сорок семь; когда я теперь вижу сорокасемилетнего человека, я думаю о нем как о молодом. (Это звучит как мысли пожилого человека; не хотелось бы мне их иметь.) Мне было сорок семь, а моим детям — двадцать и шестнадцать. Совсем не дети. Я был в полном расцвете жизненных сил, но не знал об этом. Почему?
Шестьдесят лет. Через тринадцать лет мне будет семьдесят три! Такого не может быть. Это кажется таким ужасным, просто убийственным. Все произошло слишком быстро. Я все время спешил, пытаясь все делать правильно, пытаясь получать удовольствие от всего хорошего в жизни, пытаясь учиться и быть таким, каким я хотел. Ну и что?
Шестьдесят лет я пытался подготовиться к тому, чтобы жить настоящей жизнью. Шестьдесят лет я готовился к жизни… Которая начнется, как только я выясню, как нужно жить… как только я заработаю достаточно денег… как только у меня будет больше времени… как только я буду больше похож на человека, которому можно доверять. В последнее время я чувствую, что знаю немного больше о том, как нужно жить, как быть другом, как быть искренним с людьми, как смотреть правде в глаза. В последнее время я стал больше надеяться на самого себя. Но затем я смотрю на эти цифры: 60, 13 и 73. Не опоздал ли я?
Сколько я себя помню, я всегда хотел быть «правильным». Беда в том, что определения «правильности» все время меняются. Единственное, что остается неизменным, — это то, что правильные люди чем-то существенно отличаются от меня.
Моя мама была большой почитательницей «культурных людей». У меня даже создалось впечатление, что такие люди созданы из другого теста, чем большинство людей. Может быть, потому, что другим любимым словом для описания культурных людей у нее служило слово «благородные». Но ни одно из этих слов — «правильный», «культурный», «благородный» — не помогло мне толком в моих поисках.
Иногда я начинал представлять себе, как живут такие люди. Представлять себе их дом, обязательно расположенный на холме и гораздо более дорогой, чем тот, что могла позволить себе наша семья, разоренная депрессией. Они, несомненно, жили в этом доме несколько поколений, и у них было высшее образование — нечто такое, чего не имели ни мои родители, ни их братья и сестры. И у них была не работа, а «профессия».
Попытка уяснить, что значит быть действительно «правильным» человеком, очень напоминает попытку поймать Снежного Человека. Существует множество следов и множество показаний предполагаемых очевидцев, но каждый такой след и каждое свидетельство запутывают поиски еще больше, чем раньше. И, оглядываясь назад, я вижу столько признаков того, что не понимал как следует, что было по-настоящему важным.
На большом пустыре стояла заброшенная хижина. В ней почти ничего не было, кроме деревянного стула и сломанного письменного стола, покрытого пылью — и нас, двух маленьких мальчиков и одной маленькой девочки. Но это нас странно волновало, потому что мы были там совсем одни и, казалось, отрезаны от остального мира — хотя мир был за дверью и окружал хижину со всех сторон. Охваченные этим любопытным чувством, мы уговорили друг друга раздеться и с удивлением рассматривали то, что обнаружилось. Мы пытались понять зашифрованные сообщения, которые посылали нам наши чувства, но остались не удовлетворены робкими прикосновениями.
Мама каким-то образом узнала. Она всегда знала. Стала задавать вопросы. Она не удовлетворилась моими испуганными отговорками. Каким-то таинственным и загадочным способом она все-таки добилась от меня правды. Наконец, когда я, рыдая, признался, она сказала, что ужасно потрясена. Она была холодной и сдержанной, а я был переполнен стыдом и чувством, что потерял единственную прочную опору своего мира. Только после долгих слез, которые я пролил, спрятав лицо в ее ладонях, я, наконец, обещал исправиться и вернул ее расположение, без которого не мог продолжать жить. Я буду, я должен быть хорошим, правильным.
Быть «правильным» так важно, и так легко потерять это свойство. Очевидно, быть правильным означает радовать учителей, быть «маменькиным сыном». Ясно, что быть правильным — значит не быть таким, как отец — любящий, но слишком ненадежный, напивающийся всякий раз, когда он нужен нам по-настоящему.
Как-то в младших классах средней школы я решил поменять цель: вместо того, чтобы быть правильным в школе, я решил быть таким же, как все, и сделка мне понравилась. Но вскоре я уже старался стать правильным бойскаутом, и это оказалось одним из способов быть правильным и одновременно быть частью группы. Знаки отличия и особые награды, и, наконец, звание советника лагеря подтверждали мою правильность. И мне нравилось танцевать и обнимать девочек, но я был осторожен и «не пытался ничего делать», потому что, очевидно, это было неправильно. Но я уступал искушению «пытаться что-то делать». Только сам с собой — с ужасным стыдом и постоянно возобновляемым и постоянно нарушаемым решением «больше никогда» — я позволял ненадолго проявиться своей неправильной, скрытой части. Я знал, как это плохо — «насилие над самим собой, одинокий порок, это ослабляет твой ум, это сделает тебя неспособным иметь детей». Меня как следует учили.
Так продолжалось исследование. В некоторых случаях я получал подтверждения своей правильности — признания, звания, одобрение. Но тайное Я всегда должно было быть спрятано, потому что я знал, что оно неправильное. Его следовало стыдиться, потому что оно сексуально, эмоционально и непрактично, потому что оно все время хочет играть, когда я заставляю его работать, потому что ему нравится мечтать, а не быть реалистичным. Два Я: одно постепенно становится все более публичным, другое — все более скрытым.
Депрессия кончилась с началом военного бума. Я женился на своей институтской подружке перед тем, как Гитлер вступил в Польшу. Высшее образование, вновь обретенная вера в свои силы и созданная войной потребность в психологах помогли мне достичь более высокого положения. Должно быть, я делал все правильно. И все же теневое, неправильное Я всегда было со мной.
Я получил степень доктора по клинической психологии на волне послевоенного образовательного энтузиазма. Я преподавал в университете и начал публиковать профессиональные статьи. С двумя коллегами мы открыли частную практику и посвятили многие часы на протяжении примерно пятнадцати лет развитию наших знаний, техники и самоосознания. И непроизвольно я внес в свою жизнь бомбу с часовым механизмом.
Я обнаружил, что заниматься психотерапией — значит постепенно все глубже и глубже проникать в мир людей, которых консультируешь, в мир совершенно разных личностей. Сначала было достаточно одного сеанса в неделю, потом наша работа начала требовать двух, трех, четырех сеансов в неделю. Это отражало наше растущее понимание того обстоятельства, что цели, которые мы преследуем, — это существенные изменения в жизни; силы, с которыми мы боремся, глубоко укоренены; работа по распутыванию паттернов, складывавшихся на протяжении всей жизни, к прорыву к новым возможностям является самым грандиозным делом из всего, что я и люди, с которыми я работаю, когда-либо выполняли.
