Ричард Нисбетт - Мозгоускорители. Как научиться эффективно мыслить, используя приемы из разных наук
Примерно в то же самое время, что были поставлены эти эксперименты с временными промежутками, Мартин Селигман нанес сокрушительный удар по одному из центральных принципов теории обучения, а именно по убеждению, что можно скомбинировать любые два сигнала для того, чтобы животное увидело между ними связь[233]. Селигман продемонстрировал, что произвольный выбор здесь не работает. Вспомним из главы 8, что животное не может усвоить те связи, которые оно «не готово» усвоить. Собаки быстро учатся идти направо, если свет загорается справа, а не слева, но собака не пойдет направо потому, что свет загорелся сверху, а не снизу, или наоборот. Голуби умрут с голоду прежде, чем ученому удастся научить их, что, если они не будут клевать светящийся диск, им дадут еду.
Невозможность объяснить в рамках теории обучения чрезвычайно быстрое запоминание одних взаимосвязей и незапоминание других поначалу не вызывало разочарования в ней. Теорию обучения пошатнули не эти несоответствия, а кажущиеся не связанными с ней исследования когнитивных процессов, включая память, влияние схем на визуальное восприятие, интерпретацию событий и причинно-следственное мышление.
Многие психологи начали понимать, что серьезные, достойные исследования темы изучения связаны скорее с мышлением, чем с обучением. И вскоре сотни исследователей начали изучать мыслительные процессы, а исследование процессов познания затормозилось.
Теория обучения была не столько опровергнута, сколько отодвинута в сторону. В ретроспективе хорошо заметно, что программа исследования стала тем, что философ науки Имре Лакатос называл «дегенеративной исследовательской парадигмой», то есть перестала давать сколько-нибудь интересные открытия. Эта теория давала лишь больше и больше информации об одном и том же.
Область мыслительных процессов (и позднее область когнитивной нейробиологии) открывала новые возможности. Буквально несколько лет спустя никто уже не занимался процессом обучения, и мало кто из когнитивистов снисходил до того, чтобы уделить теории обучения хоть какое-то внимание и интерпретировать свои открытия с ее помощью.
Великие перемены в технологиях, промышленности и торговле, как и в науке, часто случаются благодаря революции, а не эволюции. Изобретение парового двигателя привело к тому, что основной тканью, используемой для производства одежды во многих странах мира, стал хлопок, заменивший шерсть. Изобретение поездов привело к дерегионализации производства. С приходом массового производства товаров на фабриках ушли в прошлое другие способы производства, использовавшиеся с незапамятных времен. С изобретением Интернета за короткое время поменялось, пожалуй, всё.
Различие между парадигматическими изменениями в науке, технологиях и ведении бизнеса состоит в том, что в научной сфере старая парадигма часто не соотносится с новой. Когнитивистика не заменила собой все открытия, сделанные в рамках теории обучения, и даже не дала им новых объяснений. Новая теория, скорее, дала новое научное наследие, которое нельзя было бы получить, оставаясь в рамках теории обучения.
Наука и культура
Бертран Рассел однажды заметил, что ученые, изучающие поведение животных в проблемных ситуациях, по-разному оценивают своих подопытных, что выявляет национальные особенности самих исследователей. Прагматичные американцы и склонные к теоретизированию немцы совершенно по-разному видели происходящие в ходе экспериментов процессы.
Животные, которых наблюдали американские ученые, носились как сумасшедшие, демонстрируя невероятное оживление и энергичность, и в конце концов совершенно случайно достигли желаемого результата. Животные, которых наблюдали немцы, сидели спокойно и неторопливо размышляли, в результате чего пришли к определенному решению.
Ой! Любой психолог знает, что в шутке Рассела была немалая доля истины. На самом деле исследования, подготовившие почву для когнитивистской революции, в основном проводились учеными из Западной Европы, в особенности немцами, которые больше работали над процессами восприятия и мышления, чем над процессами обучения и познания. В Америке же наука еще не была готова к когнитивной теории, и, несомненно, на Американском континенте к ней пришли бы гораздо позже, если бы европейцы не подтолкнули науку в этом направлении. Не случайно социальная психология, разработанная европейцами, никогда не оперировала бихевиористской схемой «стимул — реакция».
Помимо признания иррациональных аспектов смены парадигм, ученые вынуждены были смириться с тем фактом, что культурные особенности оказывают глубокое влияние на научные теории.
Греки верили в постоянство Вселенной, и все ученые от Аристотеля до Эйнштейна находились под сильнейшим влиянием этого убеждения. Китайцы, напротив, пребывали в уверенности, что мир постоянно изменяется. Свойственное китайской культуре внимание к контексту привело китайских ученых к правильному пониманию принципов акустики, магнетизма и гравитации.
Европейские социологи сокрушенно качают головами при упоминании того, что принято считать закостенелым «методологическим индивидуализмом» американских коллег и их неспособностью увидеть важность и даже вообще существование более крупных социальных структур и некого духа времени. Наиболее важные шаги в развитии философской мысли об обществе и общественных структурах были сделаны в странах континентальной Европы, а не в Англии или Америке.
Западные приматологи не могли обнаружить какого-либо более сложного социального взаимодействия между шимпанзе, чем то поведение, что демонстрирует пара обезьян по отношению друг к другу, пока японские ученые не доказали чрезвычайно сложную организацию общества шимпанзе.
В разных культурах предпочитают разные виды логического мышления. Для западной философии основой является формальная логика, а для восточной — диалектика. Два этих типа мышления могут приводить к прямо противоположным и буквально противоречащим друг другу результатам.
Быстрые и не всегда оправданные перемены в научных теориях наряду с признанием влияния культуры на научные взгляды противоречат пониманию науки как чего-то исключительно рационального и действующего на основе неопровержимых фактов. Возможно, именно такого рода отклонения сыграли свою роль в развитии совершенно антинаучного подхода к реальности, появившегося в конце XX в.
Реальность как текст
Выйдя из церкви, мы (Сэмюэл Джонсон и его биограф Джеймс Босвелл) еще некоторое время постояли, обсуждая изобретательность епископа Беркли, который пытался доказать с помощью софистики, что материи не существует и что во Вселенной все безупречно. Я заметил, что, несмотря на то что мы оба совершенно согласны друг с другом в том, что его доктрина не верна, опровергнуть ее невозможно. Я никогда не забуду, с какой живостью Джонсон возразил мне на это, с силой пнув ногой ближайший камень: «Поэтому я ее и опровергаю!»
Джеймс Босвелл. Жизнь Сэмюэла ДжонсонаВ наши дни далеко не все так твердо убеждены в том, что реальность реальна, как был в этом убежден Джонсон. Вспомните судью из главы 1, который отрицал любую реальность применительно к ударам и мячам, если только это не он сам признал, что они реальны. Многие из тех, кто причисляет себя к постмодернистам или деконструктивистам, согласились бы с этим судьей.
Жак Деррида сказал «Il n’y a pas de hors-texte», что означает «Вне текста ничего нет». Люди с таким мировоззрением часто отрицают, что «что-то» вообще есть. «Реальность» — лишь конструкция, и вне нашей интерпретации не существует ничего. Тот факт, что интерпретация какого-либо аспекта окружающего мира может быть широко распространена, иногда даже по всей планете, все равно ничего не доказывает. Это лишь указывает на то, что есть общепринятые «социальные конструкции». Больше всего из этой области я люблю фразу про то, что не существует никаких фактов — есть только «состояния истины».
Эти крайне субъективистские взгляды дошли до Америки из Франции в 1970-е гг. Общая идея деконструкции заключается в том, что тексты можно разбирать на элементы, чтобы раскрыть идеологические пристрастия, ценности и различные произвольные концепции, лежащие в основе всех выводов по поводу окружающего мира, включая те утверждения, что обычно позиционируются как непреложные факты, существующие в природе.
Студент из моего университета однажды спросил мою знакомую, антрополога, как ученые-антропологи решают проблему достоверности, когда речь идет о характеристиках взглядов и поведения людей в других культурах. Иными словами, как быть, если интерпретация одних и тех же характеристик отличается у разных антропологов? Моя знакомая ответила: «Такой проблемы нет, потому что антропологи интерпретируют как раз то, что видят. И это нормально, что у разных людей интерпретации получаются разными, ведь у них возникают разные предположения, и они по-разному смотрят на мир». Этот ответ возмутил моего студента — и меня. Если вы занимаетесь наукой, то договоренность решает все. Если исследователи не могут решить, существует данное явление или нет, это значит, что его научная интерпретация еще даже не началась. Это просто какой-то хаос.
