А. Чернявская - Психология господства и подчинения: Хрестоматия
Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в религии, так как все верования, политические, божественные и социальные, усваиваются ею лишь в том случае, если они облечены в религиозную форму, не допускающую оспариваний. Если бы было возможно заставить толпу усвоить атеизм, то он выразился бы в такой же пылкой нетерпимости, как и всякое религиозное чувство, и в своих внешних формах скоро превратился бы в настоящий культ. Эволюция маленькой секты позитивистов любопытным образом подтверждает это положение. С нею случилось то же, что с тем нигилистом, историю которого нам рассказывает глубокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрасный день светом разума, этот нигилист разбил изображения божества и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые свечи и, не теряя ни минуты, заменил уничтоженные изображения творениями философов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт, и снова благоговейно зажег свечи[16]. Предмет его религиозных верований изменился, но можно ли сказать в самом деле, что изменилось также и его религиозное чувство?
Некоторые исторические события, и притом наиболее важные, только тогда становятся понятными, – еще раз повторяю это, – когда мы вполне уясним себе ту религиозную форму, в которую всегда в конце концов облекаются все убеждения толпы. Существуют социальные явления, которые надо изучать скорее с точки зрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк Тэн изучал революцию только как натуралист, вот почему генезис событий часто ускользал от него. Он прекрасно наблюдал факты, но, не зная психологии толпы, не всегда добирался до их источников. Факты испугали его своим кровожадным, анархистским и свирепым характером; он видел в героях этой великой эпопеи только стаю диких эпилептиков, повинующихся без всяких преград своим инстинктам; однако все насилия революции, убийства, потребность в пропаганде, объявление войны всем королям, легко объясняются, если смотреть на них просто как на возникновение нового религиозного верования в душе толпы. Реформа, Варфоломеевская ночь, религиозные войны, инквизиция, террор – все это явления тождественные, совершенные толпой, воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимым образом требуют истребления огнем и мечом всего того, что противится упрочению нового верования. Методы инквизиции – это методы всех искренно убежденных людей, и эти люди не были бы таковыми, если бы употребляли другие методы.
Перевороты, аналогичные тем, которые я только что приводил, не были бы возможны, если бы душа толпы не вызывала их. Ни один из самых абсолютных деспотов не мог бы их вызвать. Когда историки рассказывают нам, что Варфоломеевская ночь была делом короля, то они лишь указывают этим, что психология толпы им так же незнакома, как и психология королей. Подобного рода манифестации порождаются только душою толпы; самый абсолютный из монархов, самый деспотичный может только или ускорить их появление, или же замедлить их. Не короли создали Варфоломеевскую ночь, религиозные войны, и не Робеспьер, Дантон или Сен-Жюст создали террор. Во всех этих событиях действовала душа толпы, а не могущество королей.
Подвижность настроений толпы
1. Постоянные верования
Между анатомическими и психологическими признаками живых существ наблюдается тесный параллелизм. В анатомических признаках мы наталкиваемся на некоторые элементы, остающиеся неизменными или изменяющиеся так медленно, что нужны целые геологические эпохи, чтобы вызвать эти изменения. Но рядом с постоянными, неизменяющимися признаками существуют другие, очень подвижные, подвергающиеся изменению под влиянием среды или при помощи искусства; скотоводы и садоводы, например, могут по произволу изменять эти признаки, притом иногда до такой степени, что они совершенно скрывают основные черты от взоров не очень внимательного наблюдателя. В нравственных чертах наблюдается такое же явление. Рядом с неизменными психологическими элементами какой-нибудь расы встречаются элементы подвижные и изменяющиеся. Вот почему, изучая верования и мнения какого-нибудь народа, мы наталкиваемся в глубине на очень стойкое основание, на которое наслаиваются мнения, столь же подвижные, как и песок, покрывающий какую-нибудь скалу.
Мнения и верования толпы образуют, следовательно, два разряда, резко отличающиеся друг от друга. К первому мы отнесем все великие постоянные верования, удерживающиеся в течение многих столетий, и на которых покоится вся цивилизация; таковы, например, идеи христианства, феодализма, реформации, а в наше время – принцип национализма, демократические и социальные идеи; ко второму относятся временные и переменчивые мнения, проистекающие большей частью из общих понятий, которые нарождаются и исчезают с каждой эпохой – это, например, теории, руководящие искусствами и литературой в известные времена, те, которые вызвали появление романтизма, натурализма, мистицизма и т.д. Эти теории большей частью столь же поверхностны, как и мода, и подвергаются таким же изменениям, как она, напоминая маленькие волны, которые беспрестанно то появляются, то исчезают на поверхности какого-нибудь глубокого озера.
Число великих общих верований очень невелико. Нарождение этих верований и их исчезновение составляют для каждой исторической расы кульминационные пункты ее истории и образуют истинный остов всякой цивилизации. Не трудно внушить толпе какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудно утвердить в ее душе прочное верование, и также трудно уничтожить это последнее, когда оно уже установилось. Изменение таких установившихся верований достигается чаще всего лишь при помощи очень бурных революций, да и те в состоянии произвести это только тогда, когда верование почти совсем уже потеряло свою власть над душами. Революция же окончательно сметает то, что и так уже совсем расшатано, но держится лишь благодаря привычке; поэтому-то начинающаяся революция всегда знаменует конец какого-нибудь верования. Не трудно распознать тот день, когда какое-нибудь великое верование отмечается печатью смерти. Это бывает тогда, когда оно подвергается обсуждению, так как всякое общее верование представляет собой только фикцию, которая может существовать лишь при том условии, чтобы ее не подвергали исследованию.
Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-таки учреждения, основанные на нем, могут долго сохранять свою силу и лишь постепенно теряют ее. Когда же оно падет окончательно, то все, что оно поддерживало, рушится вслед за ним. Народ может изменить свои верования не иначе, как при условии полного изменения всех элементов своей цивилизации, и эти изменения будут происходить до тех пор, пока не установится какое-нибудь новое общее верование; пока же этого не произойдет, народ поневоле будет находиться в состоянии анархии. Общие верования необходимы для поддержки цивилизаций, так как они дают известное направление идеям и только они одни могут внушить веру и создать долг.
Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верований, инстинктивно понимая, что исчезновение этих верований знаменует для них час упадка. Фанатический культ Рима был для римлян именно таким верованием, которое сделало их властелинами мира, и когда верование это исчезло, Рим пришел в упадок. Варвары же, уничтожившие римскую цивилизацию, только тогда достигли некоторой сплоченности и могли выйти из анархии, в которой находились до тех пор, когда усвоили себе некоторые общие верования.
Итак, народы не без основания защищали свои верования с такой ярой нетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживающая осуждения с философской точки зрения, в жизни народов составляет одну из необходимейших добродетелей. Для основания или же поддержания общих верований воздвигалось в средние века такое множество костров и так много погибло изобретателей или новаторов. Для защиты этих верований мир столько раз подвергался потрясениям, столько миллионов людей легли костьми на полях битв и, вероятно, столько же их погибнет в будущем!
Очень трудно установить общее верование, но когда оно установлено наконец-то, сила его долгое время бывает непреодолима, и как бы ни были ложны его философские основы, все-таки даже самые просвещенные умы подчиняются ему. Разве европейские народы не считали в течение чуть ли не пятнадцати веков неопровержимой истиной такие религиозные легенды, которые при ближайшем исследовании оказываются столь же варварскими[17], как и легенды Молоха. Ужасающая нелепость такой легенды не была замечена в течение многих веков, и даже такие могущественные гении как Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на одну минуту не допускали возможности ее оспаривания. Ничто не может лучше этого факта доказать гипнотизирующее влияние общих верований, но в то же время и ничто так ясно не указывает на унизительные границы, поставленные человеческому уму!