Луиджи Зойя - Созидание души
Чтобы сохранить верность психологической терминологии, нужно различать истину психическую и противостоящую ей форму внешней истины.
Первая соответствует тому, что происходит во внутреннем мире. Мои внутренние изменения и переживания, то, что меня волнует и затрагивает независимо от моих намерений, – психологически истинно, это реальность психическая (которую Юнг называет реальностью души). Такое понятие истины не имеет ничего общего с объективными доказательствами (verum-facere). Напротив, оно в некотором смысле основано на вере, даже если чуждо официальной религии. Оно связано с тем, что имеет смысл для меня, что вызывает у меня доверие (пробуждает fides, веру) и составляет мое кредо: процессы, не подчиненные рациональности или собственной воле. Истинное в психическом смысле – это нечто независимое от логических размышлений и чуждое сознательному намерению (и, следовательно, материальным доказательствам, поскольку оно не связано с отправной идеей): религиозная вера, вдохновение артиста, состояние влюбленности или даже бред психотика. Когда этот последний мы снисходительно определяем как «ложный», тем самым мы опасно недооцениваем психическую реальность, которая всегда имеет как индивидуальное, так и социальное значение. Применительно к индивиду мы должны хотя бы уважать этот бред как страдание, ищущее собственный смысл; с социальной точки зрения мы должны принимать в расчет негативный бред, который требует уничтожения опасных врагов и влечет за собой реальные тяжелые последствия. А если впавший в бредовое состояние обладает политической властью, то и прямо катастрофические.
В противовес этому внешняя истина – это мирская (светская) категория, которая регулирует объекты окружающего мира. Их атрибуты, о наличии которых мы знаем и в качестве таковых придерживаемся, незначимы для нашего внутреннего мира. Эта категория чужда вере и не создает смысл жизни. Несмотря на то что знание и наука постоянно расширяют понятие внешней истины, нам никогда не будет достаточно ее одной, она не может восполнить отсутствие иной истины. Истинной в этом смысле является, например, геометрическая теорема: говорят, что никто еще пока не умер за геометрическую теорему, в то время как издавна миллионы людей с радостью умирают за идеи абсолютно иррациональные, но полные субъективного смысла.
Можно, безусловно, констатировать, что нам всегда нужна какая-либо истина первого типа, в то время как без второй мы, кажется, можем спокойно обходиться. И не то чтобы она при этом перестала управлять окружающими объектами; просто это происходит при полном нашем неведении и равнодушии.
Первая истина, психическая, приходит к нам – и мы не можем сказать ни когда, ни где это произойдет – как некая высшая по отношению к нам сила: она занимает место в ряду религиозных сущностей. Только вторую мы способны выбирать по собственному желанию. Первая истина находит в психике тот орган, через который она может явить себя. Вторая выражает себя в универсальном органе – природе.
Только вторая истина – низкая, мирская, не психическая, – поддается рациональному управлению. День за днем бухгалтер составляет баланс фирмы, который, без сомнения, можно назвать верным. Однако в выходные он может отдалиться, отстраниться от этой истины, которая более его не затрагивает, а в понедельник вновь начать ее конструировать. Но тот же самый бухгалтер не может в отдельные дни недели разделять некую веру, (то есть ощущать ее как собственную внутреннюю истину), а в другие дни отделять себя от нее; или же, предположим, решить, что по средам он влюблен, а по четвергам – нет.
Два понятия истины имеют соответствие в двух понятиях закона: закон внутренний и закон природы. Пренебрегая законом первого рода, мы почувствовали бы себя в глубоком внутреннем противоречии с самим собой, практически независимо от того, опирается он на верное или ошибочное моральное суждение. Норма, которая управляет нами и нашей жизнью, имеет глобальную функцию: она призвана поддерживать равновесие не только в обществе, но и в нашем разуме, в нашем внутреннем мире. Законами природы мы можем не заниматься: они соблюдаются и без нашего вмешательства. Законы физики, химии и т. п. (и содержащиеся в них истины) регулируют жизнь человека, но не требуют нести за них ответственность или изучать их, так же как до возникновения человека они регулировали жизнь животных или неорганической материи.
По сути, мы говорим очень простую вещь. Некоторые истины «сами собой разумеются»; они существуют до того, как мы их обнаружим, и могут прийти в голову, но не в душу. Другие имеют отношение к нашему долгу. Создавать их – наша постоянная задача: они возникают в душе как некие независимые импульсы, которые задают направление нашим мыслям и отчасти влияют на поведение. Они могут отвечать коллективной потребности, как вера, или индивидуальной, как влюбленность, но их объединяет тот факт, что им нельзя сказать «нет».
Было показано со всей очевидностью12, что античность знала и хорошо различала два вида истины. Греческая культура ориентирована на познание и для своего времени носит светский характер; она обращается к чему-то, что уже каким-то образом существует и познается субъектом, когда он преодолевает препятствия, скрывающие это нечто: это открытие, a-letheia, выход из скрытого состояния13. Монотеистическая истина древних евреев – это приказ, заповедь; моральное качество самого субъекта, которое обнаруживается более в таких современных понятиях, как постоянство, принципиальность, твердость и т. п., чем в специфике содержания. Но также замечено, что (в процессе преображения иудаизма и универсализации его в христианстве) именно идея истины как религии, как заповеди придала форму истории, в которой мы до сих пор существуем. И в наши дни, услышав слово «истина», оказывается легче повысить голос или положить руку на нож.
Здесь уместно подчеркнуть один из глубочайших парадоксов современности. С точки зрения нашего современника, наука превосходит религию как неоспоримая и преобладающая истина. Но этот рациональный мир, лишенный очарования, который определяет свое благо только как следование по пути постоянного прогресса, под светскими одеждами скрывает свое глубокое тяготение к монотеизму, христианству и еще более древнее – к иудаизму. Причина, по которой утверждается доминирующая научно-техническая истина, лежит не вовне, не в автономии закона природы, который открывается естественным путем: истина – это все же завет, она возникает на восходящей лестнице цикла прогресса и проявляется в его бесчисленных плодах. Ни один из результатов прогресса сам по себе не важен; критерием истины выступает единственное, что никогда не отвергается, – акт веры в прогресс, который является его движущей силой; постоянное и чисто европейское и христианское стремление превратить любое благо в еще большее: не так важно, что это стремление носит светский характер и что это благо представляется состоящим из вещей этого мира. Религиозным продолжает оставаться героический порыв, с которым прогресс умножает число людей технического века: точно так же число верных должно было расти, умножаться и умножать в каждом благие дела. Соответственно, истина – это большее рациональное знание, больший опыт, больше поездок или связей с людьми, обладание большим числом вещей и т. д.
Парадокс открытого мира, созданного современной европейской культурой, в том, что этот мир вынужден генерализировать светский принцип и терпимость в окончательной форме, но при этом основывает свои устремления на религиозных и библейских корнях: как говорит один из персонажей Камю14, еще сегодня истина – это порядок. Этот мир заявляет, что движется к плюрализму, однако его подспудный движущий принцип – тоталитарный.
Мир становится окончательно открытым и безвозвратно современным, начиная с путешествия Христофора Колумба. Однако в том же году и в той же Испании выходит Гренадский эдикт, согласно которому изгоняются и лишаются имущества тысячи евреев. Христианская Европа уже считала, что обладает единственной истиной, но при несовершенстве своих технических и административных средств гостеприимно принимала также многочисленные локальные культурные и религиозные отличия. Парадоксальным образом именно в 1492 году, который обычно считается началом современной истории, начинается также нетерпимое и тоталитарное давление идеи истины, которое продолжается до Аушвица, но им не заканчивается.
Мы смотрим на тоталитарные режимы как на упадочные и крайние формы выражения некоего кредо. Но с точки зрения сопутствующей им психической динамики это не имеет значения. Они могут занимать глубинное пространство психики, как поток воды занимает емкость: это естественный процесс, который отвечает положению истины-завета как парадоксального источника современного светского мира. Марксизм занял место христианства, которое одряхлело и утратило гибкость; аналогично тоталитарный режим, возможно, оказался тупиковым этапом марксизма, находящегося в состоянии упадка. Одним из инструментов, при помощи которых марксизм совершил самоубийство в масштабах планеты, явилась именно его претензия на научную истинность, что сделало его уязвимым к любым противоречиям и неудачам. Иначе было бы, если бы он более последовательно провозгласил себя символом веры, метафизическим путем спасения.
