Арнхильд Лаувенг - Бесполезен как роза
Я никогда не забуду эту девчушку. Она была совсем крошечная, гораздо меньше, чем мальчики со звездами по бокам от нее. У нее были блестящие, гладкие черные волосы, а в раскосых глазках читалось целеустремленное и сосредоточенное выражение. Ей надо было зажечь свою свечку, и она ее зажгла вопреки всякому здравому смыслу. Она была еще слишком мала, чтобы понять, что совершила невозможное, и не выказала никакого удивления оттого, что свеча зажглась, видно было только, как она довольна, что это ей удалось. Я сидела в самом заднем ряду, и пришла на представление без всякого желания. Опять я была в очередной больнице, где имелось несколько отделений для престарелых и одно для психиатрических больных с длительным течением болезни. Я чувствовала себя измученной, настроение было безнадежное и унылое. Мысли о приближающемся Рождестве не вызывали у меня никакой радости, и мне совсем не хотелось смотреть на детишек, которые только напомнили бы мне о том, что стало для меня теперь недоступно. Но персонал больницы не нашел в этом достаточного основания для того, чтобы позволить мне, отгородившись от всех, уединиться в своей комнате. Так я и очутилась в зале, где, забившись в самый последний ряд, старалась не думать о школе, о детях и семье, о Рождестве и рождественских приготовлениях. Возможно, поэтому я и обратила внимание на то, что делала девочка: не знаю, заметил ли это кто-нибудь еще. Она вела себя так естественно, так непосредственно, и в том, что произошло, не было ничего из ряда вон выходящего — по крайней мере, в глазах самой девочки. Когда детишки, мелькая не слишком чистыми чулочками, потрусили со сцены, я по-прежнему не испытывала радости при мысли о наступающем Рождестве, но этот случай напомнил мне о том, что чудеса все-таки иногда случаются. Они приходят порой с непреложностью чего-то обыденного, так что ты их едва замечаешь, и так естественно, что, не присмотревшись, их можно вообще не заметить. Если бы не твердая и непоколебимая вера девчушки в то, что лампочку можно зажечь, прикоснувшись ею к другой лампочке, она бы не стала даже пытаться. И у нее бы не загорелся огонь.
Вера иногда значит так много! Вера сходна с надеждой, но то, что для надежды — мечта, для веры — твердое знание. Надеяться — значит мечтать о каких-то переменах, верить же — значит действовать в твердой уверенности, что все желаемое произойдет. Мне никогда не удавалось поверить в то, что я выздоровею. Надеяться я надеялась, но верить не верила. Мне также не удавалось верить в окружающих людей. Их так трудно было понять, было столько неясностей, столько недоразумений. Веры в себя у меня не было почти никогда. Я уже не могла полагаться на свою голову, я не могла положиться на свои действия, я не могла с уверенностью знать, сумею ли я сделать то, что мне хочется, и не сделаю ли чего-нибудь такого, чего я совсем не хочу. Я стала сама своим худшим врагом, а кто же будет верить своим врагам? И все же у меня оставалась вера. У меня сохранилась детская вера, которая сопровождала меня всю жизнь, — я верю в доброго бога, который не бросает нас ни в счастье, ни в несчастье, и который пребудет со мной независимо от того, выздоровею ли я или нет. Выздоровление было не самым главным для моей веры. Об этом я тоже не раз просила у Бога, но гораздо важнее было для меня знать, что Он есть. Несмотря ни на что. В книге пророка Иезекииля 34.16 сказано: «Потерявшуюся (овцу) отыщу и угнанную возвращу и пораненную перевяжу, и больную укреплю, и жирную и сильную буду оберегать; буду пасти их по правде»[4]. Это место в Библии я очень любила. Во-первых, мне было нетрудно идентифицировать себя с овцой. Я, конечно, знала, что я не овца, во всяком случае, не в буквальном смысле, но определенно жила овечьей жизнью. Более важным было приятие всего живого. Забота о слабых, возможности для сильных. Неважно, больна ли я или выздоровею, в том и в другом случае я нужна. Такие слова мне так необходимо было услышать, когда я жила в действительности, в которой Капитан и мое собственное презрение к себе неукоснительно наказывали меня за каждое проявление слабости и каждую неудачу, и где я испытывала панический страх перед тем, как бы мне не лишиться необходимого лечения и поддержки, если другие вдруг решат, что со мной все неплохо и я достаточно хорошо справляюсь со всеми трудностями сама. Я боялась потерпеть неудачу и боялась добиться успеха, и хотя не верила в эти слова целиком и полностью, верила в них не настолько, чтобы жить в согласии с ними, они все же были мне милы и дороги. Они несли в себе милость, а милость давала передышку от злобного и требовательного Капитана. «Что бы ты ни делала, это не так уж важно. Ты все равно любима» — вот что я вычитывала из этого стиха. Как хорошо! К тому же было так приятно знать, что есть кто-то выше меня. Я уже ни в чем не могла разобраться, я знала, что вокруг царит хаос, и в этих условиях так утешительна была мысль о том, что, может быть, Он понимает, что творится вокруг. Обдумав все хорошенько, я вижу, что в состав моей веры входит: много милосердия, широта и приятие существующего. В ней мало требований и запретов, мало долга и страха, неба больше, чем ада и уйма доброты, щедрости и… юмора. Я совершенно убеждена в том, что юмора у Бога должно быть в избытке. Откуда иначе взялось бы то чувство юмора, которым он одарил нас, людей, если бы его не было у Бога? Чем больше я смотрю передачи о природе, вижу морских ежей, великолепных обезьян и удивительных ползучих тварей, тем больше я убеждаюсь, что такого ни за что не выдумаешь без огромного чувства юмора и непритворной жизнерадостности. Но то теперь. А когда я была больна, гораздо важней была милость в сочетании с приятием страдания. Я находила утешение и поддержку в книге Иова и во всех Псалмах, в которых выражено страдание, тоска, надежда и упорство. Я пела: «Когда от дум изнемогаю», и, несмотря на страдания, испытывала утешение при мысли, что кто-то еще переживал те же чувства до меня. Что иногда человек думает и думает, и все равно не находит решения, потому что этого решения не существует. Есть только боль. А когда в продолжении песни доходишь до слов «Открой мне, Боже, мысль твою», тебе, несмотря ни на что, становится легче оттого, что тебе осталась надежда, потому что ты можешь препоручить эту заботу кому-то другому, кто додумает все за тебя, а сама отдохнуть от тяжелых мыслей. Честно признаюсь, я не верила, что увижу, как «из страданий восходит новая заря», но это было не так и важно. Для меня было важно, что боль получала словесное выражение и что мои мысли за меня додумает Бог, а я хотя бы на несколько часов или минут буду от них свободна. Вот и все, что я могла вынести из этих слов, но когда ты очень сильно страдаешь, даже самая малость иногда значит для тебя ужасно много.
Вера — это сугубо личное дело. Кто-то, в отличие от меня, верит в других богов. Кто-то верит в какие-то вещи, которые он не называет Богом, но которые для него очень важны: например, в справедливость, свободу или человеческое достоинство. У кого-то знакомство с Богом и его служителями произошло иначе, чем у меня, и в его представлениях большое место занимают требования, предрассудки, суровые ограничения и кары. Некоторые люди испытывают страх, грустнеют и мрачнеют при одном только слове «вера» или «религия». К этому мы должны относиться терпимо. И хотя к посягательству на права человека и к злоупотреблению властью никогда нельзя относиться терпимо, в остальном люди имеют право верить, во что они хотят и что их устраивает. Я завела об этом речь в качестве примера всего, что стоит выше нашего я. Того, что способно ненадолго возвысить нас над обыденными заботами, напомнить нам о вещах, которые мы забываем, и помочь нам по-новому взглянуть на мир. Это может быть вера, но может быть и что-то совершенно другое.
Во время болезни очень многое стало для меня настолько трудным, что мне в основном приходилось довольствоваться только самыми простыми вещами. Я по-прежнему любила читать, по крайней мере, в какие-то периоды, но иногда даже это становилось для меня непосильной нагрузкой. Тогда мама приносила мне из библиотеки книги с картинками, тоненькие детские книжечки, в которых не встречалось никаких опасных или тяжелых тем, в которых было мало текста и много иллюстраций, которые я могла подолгу рассматривать. Персонал считал, что она этим выказывает свою неспособность воспринимать меня как взрослого человека. На самом деле это было не так, мама очень тонко меня воспринимала, она беседовала со мной, спрашивала, чего бы мне хотелось, и всерьез относилась к моим пожеланиям. Мне хотелось как-то отвлечься, но у меня это не получалось. Я просила принести мне детские книжки не потому, что была глупа или не умела читать, а потому что дошла до полного изнеможения. Мы понимаем, что при тяжелой физической болезни энергия человека бывает пониженной и у него наблюдается упадок сил, вследствие чего он вынужден откладывать любимые занятия до лучших времен. Разумеется, то же самое относится и к тяжелым психическим недомоганиям. Временами тебе, казалось бы, хватает сил на все, как раньше, временами их становится немного меньше, а иногда ты вообще ни на что не способен. Временами тебя утомляют какие-то другие вещи, чем те, от которых ты уставал раньше, или утомляют в другом отношении. Я люблю читать, всегда любила чтение, но порой, когда границы мира становились размытыми и шаткими, чтение ощущалось как вторжение каких-то чуждых, зловещих сил. В словах проступала угроза, описываемые события делались непонятными. Вникать в предложения, во все это множество слов, в мелкие, зловредные буковки, которые могли превратиться во что-то опасное и выйти из повиновения, было для меня в этих случаях чересчур страшно. И тогда в качестве альтернативы самым подходящим были детские книжки с картинками, особенно те, которые были мне знакомы с детства. Прозрачность фабулы. Отсутствие метафор или двойных смыслов. Вот Анне-та и Николай, мама послала их на базар за покупками. С этой книжкой я могла быть уверена в том, что все кончится хорошо, что дети найдут хороший подарок для младшего братишки, причем очень скоро: до конца этой истории было всего несколько страниц. Кроме того, я могла быть уверена в том, что Аннета и Николай никуда не денутся, и я застану их там же, когда пройдет приступ тревожности, страха или перестанут кричать голоса. Полная предсказуемость, надежность и все же какое-то развлечение. Какое-то занятие для моих мыслей, что-то требующее от меня отклика. Мир за пределами хаоса и каменных стен, мир, в котором есть золотые поля, алые маки и радостная детвора. Можно было прочесть рассказанную в книжке историю, а можно было собраться с мыслями, листая книжку, разглядывая картинки.
